Хроника Великой Отечественной войны/Июль 1942 года

1 июля 1942 года. 375-й день войны

Брянский фронт (Голиков Филипп Иванович). 1 июля противник, обходя главными силами Горшечное с севера и юга, к исходу дня вышел на рубеж Орехово, Ясенки, Богородицкое. В районе Горшечное оказались в окружении 102-я бригада 4-го танкового корпуса и главные силы корпуса Мишулина. Танкисты дрались в кольце ещё двое суток, отрезанные от тылов противником и в условиях полного господства его авиации. В ночь на 3 июля остатки бригад прорвались на восток. (стр. 263)

Юго-западный фронт (Тимошенко, Семён Константинович). Беспрерывная переброска частей 23-го танкового корпуса с одного рубежа на другой, неправильное использование их в бою — изматывало материальную часть, не достигая цели. За 10 дней части корпуса совершили марш общей сложностью до 300 километров (на 1 июля в корпусе оставалось 85 танков). По приказу командования 28 армии, части 23-го танкового корпуса 1.7.1942 года сосредоточились в районе Козинка, Казначеевка, Конопляновка с задачей — уничтожить противника, продвигающегося на восток в направлении Волоконовка и дать возможность частям 28 армии отойти за реку Оскол и занять оборону. 1.7.42 года 6-я и 114-я танковые бригады начали наступление, не имея данных о силах противника, без организации взаимодействия с пехотой, артиллерией и авиацией. В результате такой неорганизованности, танки были встречены из засад активным артиллерийским огнём противника во взаимодействии с авиацией, что сразу нарушило боевой порядок наступающих наших танков. Вследствие непродуманного наступления, части корпуса потеряли только за два дня боя до 30 танков и с боем отошли на восточный берег реки Оскол. ([1] стр.266)

Гальдер Франц. Манштейну присвоено звание фельдмаршала! Наступление войск северного фланга 6-й армии (40-й армейский корпус) развивается весьма успешно; войска достигли и частично форсировали реку Оскол. Левый фланг ударной группировки неожиданно быстро продвинулся в направлении Старого Оскола. На центральном участке фронта ударной группировки (правый фланг 29-го армейского корпуса) идут упорные бои.

Войска правого крыла Вейхса успешно продвигаются вперёд, в то время как венгры на правом фланге участка прорыва наступают очень медленно. Несмотря на сопротивление на центральном участке прорыва, войска также продвигаются вперёд. Противник усиливает нажим на северный фланг нашей группировки из района Ливен и пытается заставить левое крыло Вейхса перейти к обороне. На остальных участках фронта — никаких изменений.

Севастополь. В ночь на 1 июля, после доклада адмирала Октябрьского о том, что все возможности для обороны города исчерпаны, по приказу Москвы с мыса Херсонес на подводных лодках Л-23 и Щ-209 и нескольких транспортных самолётах были вывезены только высшие командиры и комиссары СОР — генерал Петров со штабом, командиры дивизий, командование флота, партийное руководство и чины НКВД — всего 498 человек, а также около трёх тонн документов и ценностей. Той же ночью отплыли все имевшиеся под рукой исправные плавсредства — на них тоже сажали по спискам, они доставили в кавказские порты 304 человека. Все остальные — и ещё ведущие бой пехотинцы, и раненые в подвалах и штольнях — все были оставлены на берегу («войска прикрытия»!). Улетели в Анапу последние 18 исправных боевых самолётов, а около 2000 человек наземной обслуги отправились в окопы. Оставшимся бойцам во главе с командиром 109-й стрелковой дивизии генерал-майором П. Г. Новиковым (крымским татарином) вручили приказ: «…сражаться до последней возможности, после чего… пробиваться в горы, к партизанам». Они держались ещё 2 дня. ([1] стр. 207)

Манштейн Эрих (11-я армия. Севастополь.) : "День 1 июля начался массированным огнём по окраинным укреплениям и внутренним опорным пунктам города. Обстрел был успешным. Уже через некоторое время разведчики донесли, что серьёзного сопротивления противника не ожидается. Ведение огня было приостановлено, дивизии пошли в наступление. Вероятно, противник в ночь на 1 июля вывел свои главные силы из крепости на запад. Но борьба ещё не закончилась. Приморская армия, правда, оставила город, но лишь с целью попытаться оказать новое сопротивление на позициях, которые прикрывали Херсонесский полуостров, возможно, во исполнение приказов Сталина бороться до последнего человека или в надежде вывезти ночью на кораблях Красного флота хотя бы часть армии из глубоких бухт западнее Севастополя. Но в действительности были вывезены на торпедных катерах только немногие из высших командиров и комиссаров, в том числе командующий генерал Петров. Его преемник был задержан в Чёрном море нашим торпедным катером (итальянским) при попытке спастись подобным же образом. "(стр. 286)

Совинформбюро

. В течение 1 июля на Курском направлении наши войска отбивали атаки немецко-фашистских войск. На некоторых участках происходили крупные танковые сражения. В ходе боёв противник понёс большие потери в людях и технике. На Севастопольском участке фронта противнику ценой огромных потерь удалось продвинуться вперёд. Шли ожесточённые рукопашные бои.

2 июля 1942 года. 376-й день войны

Калининский фронт (Конев Иван Степанович). Немецко-фашистское командование 2 июля развернуло наступление 9-й немецкой армии против войск 39-й армии Калининского фронта, занимавших выступ в районе города Белого. Вражеские войска нанесли удар в самой узкой части «коридора», по которому эта армия была связана с основными силами Калининского фронта. Противнику удалось прорвать оборону, перерезать коммуникации 39-й армии и окружить её соединения вместе с частями 11-го кавалерийского корпуса. Свыше трёх недель продолжались бои в этом районе, в ходе которых большая часть войск 39-й армии отдельными группами, частями и подразделениями прорвалась из окружения на участках южнее и севернее города Белого. Однако плацдарм советских войск юго-западнее Ржева был потерян. Вследствие этого оперативное положение 3-й танковой и 9-й немецких армий значительно улучшилось.

Брянский фронт (Голиков Филипп Иванович). Вечером 2 июля немецкие подвижные соединения вышли к железной дороге Касторное — Старый Оскол и глубоко охватили с севера левофланговые дивизии 40-й армии, которые продолжали вести бой в главной полосе обороны.

Юго-западный фронт (Тимошенко, Семён Константинович). Развивая наступление на северо-восток, немецкие войска к исходу 2 июля выдвинулись на линию 50 километров юго-западнее Старого Оскола — 40 километров южнее Старого Оскола — река Оскол до Волоконовки. Положение советских войск на воронежском направлении резко ухудшилось. Их оборона была прорвана на глубину до 80 километров. Резервы Брянского и Юго-Западного фронтов, находившиеся на воронежском направлении, были уже втянуты в бой, а часть соединений 21-й и 40-й армий оказалась в окружении. Ведя тяжёлые бои западнее Старого Оскола, эти соединения прорывались на восток отдельными частями и подразделениями. Между Брянским и Юго-Западным фронтами образовалась брешь. Для вражеских войск открылся путь к Дону и Воронежу. (стр. 419)

Севастополь. В ночь на 2 июля личный состав взорвал батарею № 35: боекомплект был израсходован полностью. Прибывшие в последний раз два тральщика, две подводные лодки и пять морских охотников вывезли ещё около 650 человек. Инженер А. Н. Шаров, воевавший на Херсонесе до последнего дня, вспоминал: «На берегу скопились тысячи солдат. Когда подошёл корабль, люди бросились на деревянный причал, и он рухнул под тяжестью тел. Невозможно было разобрать, кто погиб, а кто выбрался из-под бревен. Штормовая волна. Корабль отошёл от берега. Люди бросаются вплавь. Матросы спускают верёвки, чтобы помочь солдатам взобраться на палубу. Картина была страшная… Вдоль берега под скалами, насколько хватало глаз, лежали убитые бойцы. Узкая кромка буквально устлана телами». Остатки Приморской армии — более 30 тыс. человек, не имевших боеприпасов, продовольствия, пресной воды, все госпитали и медсанбаты — пытались укрыться в пещерах, расположенных в крутых склонах, напрасно ожидая своей эвакуации. Никто ещё не знал, что больше кораблей не будет. ([1] стр. 208)

Гальдер Франц. Потери (без раненых) с 22.6.1941 года по 21.6.1942 года. Убито — 271 612 офицеров, унтер-офицеров и рядовых; пропало без вести — 65 730 человек… За два месяца наступления 1942 года: убито — 20 321 офицер, унтер-офицер и рядовой; пропало без вести — 6077 человек.

Обстановка на фронте. Под Севастополем — лишь незначительные местные стычки. На фронте группы армий «Юг» наступление 6-й армии замедлилось в результате встреченного 40-м армейским корпусом упорного сопротивления противника. У Волоконовки и западнее противник прилагает все усилия к тому, чтобы не допустить нашего прорыва на Валуйки, пока он не вывел свои войска на восточный берег Оскола. 8-й армейский корпус хорошо продвигается вперёд. Войска Вейхса, по-видимому, сломили сопротивление противника на центральном участке и правом фланге. Операция принимает маневренный характер. Противник, кажется, ослабил нажим на наше северное крыло и переместил усилия дальше на восток. Все атаки отражены.

На фронте группы армий «Центр» начато наступление в районе Белого (операция «Зейдлиц»). Небольшие успехи в условиях упорнейшего сопротивления противника, действующего в лесистой местности. На фронте, группы армий «Север» совершенно спокойно.

Совинформбюро

В течение 2 июля на Курском направлении наши войска весь день вели крупные танковые бои с противником. На Белгородском и Волчанском направлениях завязались упорные бои наших войск с наступающими немецко-фашистскими войсками. На Севастопольском участке фронта наши войска вели ожесточённые рукопашные бои с противником на окраине города.

3 июля 1942 года. 377-й день войны

Брянский фронт (Голиков Филипп Иванович) . Стремясь упрочить положение на Воронежском направлении, Ставка приказала выдвинуть из резерва на левый берег Дона 3 армии — 60, 6 и 63-ю. Всего на участке от Задонска до Клетской разворачивались 22 свежих стрелковых дивизии и 1 стрелковая бригада. В район Воронежа перебрасывались 18-й и 25-й танковые корпуса. Туда же было приказано отправиться генералу Голикову и принять на себя личное руководство боевыми действиями. На основном командном пункте командующего фронтом временно заменил генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов. Одновременно в распоряжение Брянского фронта передали 5-ю танковую армию, имевшую в своём составе 3 танковых корпуса (2, 11 и 7-й), 19-ю отдельную танковую бригаду и одну стрелковую дивизию. Итого командование Брянского фронта получило в дополнение к имеющимся силам в общей сложности ещё 23 стрелковые дивизии, 1 стрелковую, 5 мотострелковых и танковых бригад — около 900 танков.

В ночь на 3 июля корпуса 5-й танковой армии, которой командовал генерал-майор А. И. Лизюков, заканчивали сосредоточение к югу от Ельца. Немедленный и решительный их удар по врагу, рвавшемуся к Воронежу кулаком в 530 боевых машин в сопровождении мотопехоты, мог резко изменить обстановку в пользу советской стороны, тем более что основные силы этой немецкой, группировки, понеся потери и растянувшись на широком фронте, были связаны боями. Однако никаких задач Лизюков от штаба фронта не получил. ([1] стр. 269)

Гальдер Франц. У Севастополя бои местного значения, ведущиеся с целью очистки захваченных участков от противника. У 1-й танковой армии также никаких достижений. Войска 6-й армии разгромили противника и прорвались непосредственно к Валуйкам; её танки (40-й танковый корпус) форсировали Оскол и взяли направление на Коротояк. 8-й армейский корпус встретился с внутренним крылом армии Вейхса и замкнул кольцо окружения под Старым Осколом, а теперь продвигается главными силами на юго-восток через Оскол.

Передовые отряды ударной группы Вейхса (24-я танковая дивизия и дивизия «Великая Германия») приближаются к Дону. Кажется, разгромленные войска противника откатываются здесь назад. Северное крыло, видимо, продолжает растягиваться в восточном направлении, к Воронежу, и подвергается здесь сильному нажиму со стороны противника, атакующего ещё дальше к востоку. Общее течение боёв удовлетворительное.

На фронте группы армий «Центр» противник, по-видимому, оттягивает силы с фронта перед 2-й танковой армией в район Воронежа. Операция «Зейдлиц» развивается весьма медленно. На фронте группы армий «Север» снова зафиксированы показания перебежчиков о готовящемся наступлении в районе Старой Руссы. На остальных участках фронта — спокойно…

Задача по взятию Воронежа снимается… Брать Воронеж отнюдь не при любых обстоятельствах. Если выяснится, что противник наступает крупными силами, тогда достаточно выхода к Дону южнее Воронежа.

Совинформбюро.

В течение 3 июля на Курском направлении наши войска отражали крупные и ожесточённые танковые атаки немецко-фашистских войск… На Белгородском и Волчанском направлениях наши войска отражали атаки противника. После восьмимесячной героической обороны наши войска оставили Севастополь.

4 июля 1942 года. 378-й день войны

Брянский фронт (Голиков Филипп Иванович). 4 июля в район Ельца прибыл начальник Генерального штаба А. М. Василевский и лично поставил задачу Казакову и Лизюкову: одновременным ударом всеми имеющимися силами западнее Дона перехватить коммуникации танковой группировки Гота, уже прорвавшейся к Дону, и сорвать её переправу через реку. С выходом в район Землянск — Хохол 5-я армия, при поддержке поредевших корпусов Павелкина и Катукова, должна была помочь вырваться из окружения войскам левого фланга 40-й армии. Операцию было приказано начать не позднее 15-16 часов следующих суток, не ожидая полного сосредоточения всех сил. К назначенному сроку на исходный рубеж вышел только 7-й танковый корпус генерал-майора П. А. Ротмистрова. Главные силы армии ещё находились в пути. В результате одновременно ввести в сражение основные силы танковой армии не удалось. Корпуса вводились в бой с ходу, без подготовки. Конкретных данных о противнике штаб армии не имел. ([1] стр. 270)

Севастополь. К 4 июля организованное сопротивление на мысе Херсонес было сломлено, к 10-му ликвидированы его последние очаги. Прорваться в горы не удалось почти никому, на малых кораблях и судах на Кавказ были переправлены ещё 750 бойцов. Единицы сумели уйти морем на шлюпках, плотах, автомобильных камерах; одних перехватывали вражеские катера, некоторых подобрали советские подлодки. Всего за 3 дня было вывезено чуть более 2000 человек… Войска Севастопольского оборонительного района с 30 октября 1941 по 4 июля 1942 года потеряли более 200 тыс. солдат и офицеров, в том числе 156880 безвозвратно. При выполнении боевых задач в районе Севастополя погибли крейсер «Червона Украина», 4 эскадренных миноносца, 4 крупных транспорта, подводные лодки С-32 и Щ-214; 1 лидер и 3 эсминца получили тяжёлые повреждения, не считая малых боевых кораблей. Овладев крепостью, немцы захватили в качестве трофеев 622 орудия, 758 миномётов и 26 танков. В плен попали 95 тыс. советских солдат. Потери немецкой 11-й армии в июне — июле 1942 года, в период самых жестоких боёв, составили 24111 человек убитыми и ранеными. ([1] стр. 208)

Манштейн Эрих (11-я армия. Севастополь.): «Заключительные бои на Херсонесском полуострове длились ещё до 4 июля. 72 дивизия захватила бронированный ДОС „Максим Горький II“, который защищался гарнизоном в несколько тысяч человек. Другие дивизии все более теснили противника на самый конец полуострова. Противник предпринимал неоднократные попытки прорваться в ночное время на восток в надежде соединиться с партизанами в горах Яйлы. Плотной массой, ведя отдельных солдат под руки, чтобы никто не мог отстать, бросались они на наши линии. Нередко впереди всех находились женщины и девушки-комсомолки, которые, тоже с оружием в руках, воодушевляли бойцов. Само собой разумеется, что потери при таких попытках прорваться были чрезвычайно высоки. Наконец, остатки Приморской армии попытались укрыться в больших пещерах, расположенных в крутых берегах Херсонесского полуострова, напрасно ожидая своей эвакуации. Когда они 4 июля сдались, только из района крайней оконечности полуострова вышло около 30000 человек. Потери противника в живой силе превосходили наши в несколько раз. Количество захваченных трофеев было огромно. Крепость, защищённая мощными естественными препятствиями, оборудованная всеми возможными средствами и оборонявшаяся целой армией, пала. Эта армия была уничтожена, весь Крым был теперь в наших руках. С оперативной точки зрения, 11 армия как раз вовремя освободилась для использования в большом немецком наступлении на южном участке Восточного фронта.» ([3] стр. 287)

Гальдер Франц. Разбитые части противника отходят перед наступающими войсками группы армий «Юг» на рубеж Валуйки, Тихая Сосна и на Дон. Противник частично окружён. Части русских западнее Дона оказывают упорное сопротивление. Нажим противника на северное крыло Вейхса возрастает и, вероятно, будет ещё более сильным. Никакого кризиса опасаться не следует. Наступательная операция «Зейдлиц» сегодня развивается более успешно. Сравнительно небольшие силы наступающих и труднопроходимая местность осложняют продвижение. Противник оказывает сопротивление с запада и востока, особенно в районе Белого…

Совинформбюро.

По приказу Верховного Командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь.

В течение 250 дней героический советский город с беспримерным мужеством и стойкостью отбивал бесчисленные атаки немецких войск… Только за последние 25 дней штурма севастопольской обороны полностью разгромлены 22, 24, 28, 50, 132 и 170 немецкие пехотные дивизии и четыре отдельных полка, 22 танковая дивизия и отдельная мехбригада, 1, 4 и 18 румынские дивизии и большое количество частей из других соединений. За этот короткий период немцы потеряли под Севастополем до 1500.000 солдат и офицеров, из них не менее 60.000 убитыми, более 250 танков, до 250 орудий. В воздушных боях над городом сбито более 300 немецких самолётов. За все 8 месяцев обороны Севастополя враг потерял до 300.000 своих солдат убитыми и ранеными. В боях за Севастополь немецкие войска понесли огромные потери, приобрели же — руины. Немецкая авиация, в течение многих дней производившая массовые налёты на город, почти разрушила его. Советские войска потеряли с 7 июня по 3 июля 11.385 человек убитыми, 21.099 ранеными, 8.300 пропавшими без вести, 30 танков, 300 орудий, 77 самолётов. Бойцы, командиры и раненые из Севастополя эвакуированы…

Железная стойкость севастопольцев явилась одной из важнейших причин, сорвавших пресловутое «весеннее наступление» немцев. Гитлеровцы проиграли во времени, в темпах, понесли огромные потери людьми. Севастополь оставлен советскими войсками, но оборона Севастополя войдёт в историю Отечественной войны Советского Союза как одна из самых ярких её страниц…

В течение 4 июля на Курском направлении наши войска вели тяжёлые бои против танков и пехоты противника. На одном из участков этого направления наши войска отошли и заняли новые позиции. На Белгородском и Волчанском направлениях продолжались упорные бои с противником.

5 июля 1942 года. 379-й день войны

Западный фронт (Жуков Георгий Константинович). В начале июля было принято решение повторить операцию на Брянском направлении силами 10, 16 и 61-й армий, которым придавался 10-й танковый и 1-й гвардейский кавалерийский корпуса. Им предстояло развернуть наступление против 2-й танковой армии противника с рубежа Киров — Болхов в сторону Брянска с прежних направлений, но большими силами. С 5 по 12 июля под личным руководством командующего Западным фронтом развернулись ожесточённые боевые действия на участке между Жиздрой и Болховом. В боях проходили обкатку новые образцы вооружения и тактические приёмы.

Ставка ВГК поручила командующему гвардейскими миномётными частями генералу В. В. Аборенкову испытать во фронтовых условиях новую реактивную систему М-30. Генерал выехал в район города Белёв, где в это время 61-я армия, которой теперь командовал генерал П. А. Белов, готовилась к наступлению. Днём 5 июля на противника в Аннино и Верхних Дольцах обрушились 2 полковых залпа. Оба узла сопротивления были стерты с лица земли, после чего пехота заняла деревни без каких-либо потерь.

Поддержку наземных войск осуществляли 9 авиадивизией 1-й воздушной армии генерал-лейтенанта С. О. Худякова. Командарм одним из первых, взяв на вооружение опыт люфтваффе, попытался использовать авиацию массированно, посылая большие группы самолётов на направление главного удара. Советские бомбардировщики и штурмовики, прикрываемые истребителями, буквально висели над полем боя. Перевес в первые дни наступления был на стороне советской авиации. ([1] стр. 304)

Гальдер Франц. Потери с 22.6.1941 года по 30.6.1942 года. Общие потери в операциях на Востоке — 1 332 447 человек, то есть 41,62 % средней численности Восточной армии (3,2 млн человек).

Наступление группы армий «Юг» развивается вполне успешно. Наши войска вышли к Дону на широком фронте западнее и южнее Воронежа. Есть опасность того, что 24-я танковая дивизия и дивизия «Великая Германия» серьёзно истощат свои силы, наступая на хорошо подготовленный к обороне и укреплённый Воронеж. Атаки противника против оборонительного рубежа, созданного Вейхсом для прикрытия своих войск с севера, отражены. Они велись частично при сильной поддержке танков, но не были достаточно организованы и взаимосвязаны. Противник подтягивает новые силы к северному участку и в районе Воронежа. 6-я армия при захождении левым крылом на юг форсировала реку Тихая Сосна и создала здесь плацдарм.

Совинформбюро.

В течение 5 июля на Курском направлении наши войска вели бои с танками и пехотой противника. На Белгородском и Волчанском направлениях продолжались упорные бои с противником.

6 июля 1942 года. 380-й день войны

Брянский фронт (Голиков Филипп Иванович). Подвижные соединения врага, выйдя к Дону и захватив 6 июля плацдарм на его левом берегу в районе Воронежа, встретили организованное сопротивление наших войск и дальше продвинуться не смогли. В тот же день резервные соединения Брянского фронта нанесли контрудар южнее Ельца. Немецкое командование вынуждено было направить в этот район 24-й танковый корпус и три пехотные дивизии. Активными действиями советские войска сорвали и попытку противника расширить прорыв к северу от Воронежа, вдоль Дона. Тем не менее обстановка для советских войск на воронежском направлении продолжала оставаться весьма напряжённой. Оборона Брянского и Юго-Западного фронтов была прорвана в полосе шириной около 300 километров, причём противник продвинулся в глубину на 150—170 километров. ([5] стр. 420)

5-я танковая армия. Утром 6 июля перешли в наступление бригады Ротмистрова. В районе Красной Поляны произошёл встречный бой корпуса с частями 11-й танковой дивизии противника, в результате которого немцы были остановлены и отброшены на 10-15 км за реку Кобылья Снова. На другой день в сражение с ходу был введён 11-й танковый корпус генерал-майора А. Ф. Попова и отдельная 19-я танковая бригада. В ожесточённых боях, продолжавшихся четверо суток, соединениям двух советских корпусов удалось лишь потеснить противника ещё на 4-5 км и выйти к исходу 10 июля к реке Сухая Верейка. Только в этот день в наступление перешёл 2-й танковый корпус генерал-майора И. Г. Лазарева. Тем не менее существенных успехов советские войска добиться не смогли. Разновременный ввод в сражение корпусов 5-й танковой армии позволил противнику подтянуть резервы и организовать сильную оборону на выгодном естественном рубеже по реке Сухая Верейка, в результате чего дальнейшее продвижение войск Лизюкова было остановлено. Немцы в районе Землянска организовали жесткую оборону, плотно прикрытую противотанковой артиллерией и минными заграждениями, прорвать которую так и не удалось. ([1] стр. 271)

Юго-западный фронт (Тимошенко, Семён Константинович). Командование Юго-Западного фронта не сумело своевременно организовать оборону по рекам Потудань и Тихая Сосна и прикрыть войска фронта от удара с севера. Ударная группировка 6-й немецкой армии, выйдя в район Острогожска, переправилась через Тихую Сосну и начала развивать наступление на юг вдоль правого берега Дона. Передовые части этой группировки, охватывая фланг Юго-Западного фронта, к исходу 6 июля достигли района Каменки (35 километров юго-восточнее Острогожска). После того как немецкие войска вышли 6 июля в район Каменки, командование группы армий «Юг» решило окружить и уничтожить основные силы Юго-Западного и часть сил Южного фронтов. Для этого немецкое командование планировало нанести удары по сходящимся направлениям: один — из района южнее Воронежа, другой — из района Славянск — Артемовск в общем направлении на Беловодск (50 километров восточнее Старобельска). Поэтому советское Верховное Главнокомандование приказало отвести войска Юго-Западного и правого крыла Южного фронтов из-под удара противника и поставило им задачу закрепиться на рубеже Новая Калитва — Попасная (27 километров восточнее Артемовска). ([5] стр. 420)

6 июля 1942 года командующий Юго-Западным фронтом и член Военного совета, не предупредив начальника штаба, выехали на ВПУ — вспомогательный пункт управления — в Гороховке. В самый напряжённый момент отступления с Юго-Западного фронта в Генштаб перестали поступать доклады об обстановке — их не было целые сутки. Враг наступал уже под Россошью, где наши войска пытались организовать оборону по южному берегу реки Чёрная Калитва. ([1] стр. 274)

Гальдер Франц. Наступление войск группы армий «Юг» приняло неожиданный оборот. Ещё вчера фон Бок высказывал озабоченность по поводу правого крыла Гота и докладывал о серьёзном сопротивлении противника у Воронежа и о подтягивании войск противника против нашего северного крыла (Вейхс), а сегодня во второй половине дня оказалось, что Воронеж эвакуирован противником, что перед северным флангом противник поспешно отступает и что 6-я армия перешла реку Тихая Сосна на широком фронте и наступает на юг.

Вейхс вынужден был сосредоточить свои силы к северу, Гот из-за своих страхов держал у себя весь 40-й армейский корпус, а Паулюс, как обычно, ни о чём не заботясь, наступал, вводя новые силы, и опрокинул противника. Командование группы армий, которому была чётко поставлена задача наступать в южном направлении, не сумело выработать единой линии, чтобы направить этих разбредшихся во все стороны чертей на выполнение общей задачи.

Последовал категорический приказ сосредоточить все силы группы армий на выполнении задачи наступления на юг и запрет штурмовать Воронеж. Отдан приказ остановить продвижение 9-й и 11-й танковых дивизий, высвободить как можно скорее все подвижные соединения и ввести их в бой вслед за 40-м армейским корпусом на рубеже реки Тихая Сосна.

Совинформбюро.

В течение 6 июля наши войска вели жестокие бои западнее Воронежа и юго-западнее Старый Оскол. Наши войска оставили ряд населённых пунктов.

7 июля 1942 года. 381-й день войны

Брянский фронт. 7 июля Ставка Верховного Главнокомандования разделила Брянский фронт на два фронта — Брянский и Воронежский. В состав Брянского фронта вошли 3, 48, 13 и 5-я танковая армии, 1-й и 16-й танковые и 8-й кавалерийский корпуса и авиационная группа генерал-майора Г. А. Ворожейкина. Временное командование Брянским фронтом Ставка возложила на заместителя командующего фронтом генерал-лейтенанта Н. Е. Чибисова.

Воронежский фронт. В состав Воронежского фронта вошли 40, 3 и 6-я резервные армии, 4, 17, 18 и 24-й танковые корпуса и авиационные соединения, возглавляемые генерал-майором авиации С. А. Красовским и полковником Н. Л. Степановым. Командование фронтом было возложено на генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова.

Юго-западный фронт (Тимошенко, Семён Константинович). В ночь на 7 июля войска Юго-Западного и правого крыла Южного фронтов начали отходить на новый рубеж.

Ставка приказала войскам, действовавшим на правом берегу Дона в его среднем течении, продолжать отход. В связи с тем что штаб Юго-Западного фронта с 7 июля находился в Калаче (180 километров юго-восточнее Воронежа) и оказался оторванным от большей части подчинённых ему соединений, Ставка решила передать войска левого крыла фронта и центра Южному фронту . Однако осуществить это решение Ставки оказалось невозможным. Южный фронт смог установить связь только с 9-й армией и одну её принять в свой состав. ([5] стр. 421)

Группа армий «Юг» (Федор фон Бок). Германское командование приступило к выполнению второго этапа — операции «Клаузевиц». Войска Паулюса и 40-й танковый корпус повернули на юг, развивая наступление вдоль правого берега Дона на Россошь, Миллерово и выходя в тыл Юго-Западного и Южного фронтов. Во второй половине дня 7 июля 40-й танковый корпус генерала фон Швеппенбурга и 8-й армейский генерала Гейтца заняли Россошь. Основные силы 4-й танковой армии из-за медленного подхода пехотных дивизий, которые должны были её сменить, пока задерживались под Воронежем, отражая советские контратаки. ([1] стр. 273)

Гальдер Франц. Группа армий «Юг». Ход операции удовлетворительный. Танки и пехота вышли к реке Калитва. 23-я танковая дивизия подтягивается. 24-я танковая дивизия и «Великая Германия» сменены и продвигаются в южном направлении. В районе Свободы и Коротояка продвижения не отмечено. Ввод соединений вслед за заходящим крылом протекает хорошо. Вейхс частью сил занимает оборону фронтом на север и одновременно продвигается на восток. Противник снова усиленно атакует этот новый оборонительный рубеж главным образом на восточном его участке.

Группа армий «Центр». На северном участке фронта 2-й танковой армии — сильные атаки противника; южнее Белого — атаки с участием 180 танков, а на позиции 18-й танковой дивизии — при участии до 120 танков. Нужно усилить противотанковую оборону. Сюда подтягиваются 19-я танковая и 52-я дивизии. На отдельных участках атаки носят весьма ожесточённый характер, но не имеют оперативного значения. Операция «Зейдлиц» протекает весьма успешно. Противник, видимо, намерен снять оборону. Мы стоим перед крупным успехом.

Совинформбюро.

В течение 7 июля продолжались ожесточённые бои западнее Воронежа и юго-западнее Старый Оскол.

8 июля 1942 года. 382-й день войны

Балтийский флот (Трибуц Владимир Филиппович). Катерами флота высажен десант на остров Соммерс с целью захвата этого важного пункта для контроля морских коммуникаций. Финско-немецкое командование направило к острову подкрепление и значительные силы флота. Советский десант был заблокирован и к 10 июля погиб. В районе острова было потоплено 8 советских катеров.

Группа армий «Юг» (Федор фон Бок). Во второй половине дня 8 июля, командование группы армий «Юг» организовало преследование отступавших частей Юго-Западного и правого крыла Южного фронтов силами 1-й танковой и 6-й армий. Неприятель прошёл далеко на восток и, отрезая тыловые коммуникации 28-й советской армии, нацелился на Кантемировку. 8 июля 1-я танковая армия Клейста нанесла удар из района Славянск, Артемовск через Донец, а 17-я армия — от Артёмовска на Ворошиловград.

Юго-западный фронт (Тимошенко, Семён Константинович). В это время части 28-й советской армии находились на левом берегу Оскола, в районе Волконовки и Валуек. Командование 28 армии, не зная действительного положения 23-го танкового корпуса, сил противника, место его нахождения, издало приказ: «К 2.00 8.7.42 года, не считаясь ни с какими потерями, выбить противника из Россоши, овладеть переправой». При этом указано, что противник в районе Россошь имеет только автоматчиков. Командование 6-й гвардейской танковой бригады 23-го танкового корпуса беспечно, без ведения соответствующей разведки, повело танки в направлении Россошь, те наткнулись на танки и артиллерию противника, потеряв несколько танков, отошли к с. Кривоносовка. Вследствие неправильного использования частей танкового корпуса, бригады 6-я гвардейская, 114-я и 65-я на 10.7.42 года остались без материальной части и при этом потеряли значительную часть личного состава. Связь со штабом фронта неоднократно и надолго прерывалась, да и положение войск последний не знал, а войска, в свою очередь, не располагали точными данными о местонахождении командного пункта фронта. Относительно места нахождения командного пункта фронта пребывала в недоумении и Ставка Верховного Главнокомандования, и Генеральный штаб. Начальник штаба ЮЗФ генерал Бодин переехал на новый КП, размещённый в Калаче, Тимошенко по-прежнему сидел в Гороховке. ([1] стр. 277)

Гальдер Франц. Противник ослабил сопротивление перед 1-й танковой армией и южным крылом 6-й армии. Однако он удерживает позиции перед правым крылом 1-й танковой армии (Витерсгейм) и левым флангом 6-й армии (40-й армейский корпус), где он бросил им навстречу три танковые и одну противотанковую бригады. В районе Свободы и Коротояка противник снова активизировался. Воронеж эвакуирован. Северный оборонительный рубеж Вейхса оборудован; войска отражают здесь атаки противника, поддерживаемого танками. Подтягивание дивизий из глубины в полном разгаре.

Группа армий «Центр». Атаки против северного участка фронта 2-й танковой армии утихли. В них против 6,5 немецкой дивизии участвовало в общей сложности 25-30 соединений. Из 600 вражеских танков подбито 289. Операция «Зейдлиц» развивается успешно. Окружённый противник, очевидно, не думал об отходе. Снова отбиты атаки против внешнего и внутреннего кольца окружения.

Группа армий «Север». Отбиты атаки на участке коридора с севера и юга; отбиты атаки и в районе Киришей.

Совинформбюро.

В течение 8 июля наши войска вели жестокие бои западнее Воронежа. После упорных боёв наши войска оставили г. Старый Оскол.

9 июля 1942 года. 383-й день войны

Группа армий «Юг». Для удобства управления с 9 июля Гитлер разделил войска на юге на две группы армий. Командование группы армий «Юг» было переименовано в командование группы армий «Б»; фельдмаршалу фон Боку подчинялись 6-я немецкая, 2-я венгерская, 8-я итальянская и находившаяся в стадии формирования 3-я румынская армии. Они получили задачу продолжать наступление, одновременно организовав оборону на рубеже реки Дон. Вновь созданное командование группы армий «А» приняло под своё начало 17-ю полевую, 1-ю и 4-ю танковые армии; на фельдмаршала Вильгельма Листа возлагалось руководство операциями по наступлению на Сталинград с юго-запада. ([1] стр. 273)

Юго-западный фронт (Тимошенко, Семён Константинович). 9 июля по прямому указанию Ставки маршал Тимошенко Семён Константинович прибыл на основной КП и в разговоре со Сталиным признал, что действительно возникла серьёзная опасность выхода ударных группировок Гота и Паулюса в глубокие тылы двух советских фронтов. Командующий полагал, что за счёт собственных возможностей Юго-Западный фронт в состоянии только временно задержать противника на направлении Кантемировка, Миллерово, но решительного отпора дать не сумеет, и просил дополнительные войска, особенно авиацию. Вечером 9 июля генерал Москаленко под угрозой окружения, не имея связи с вышестоящим командованием, принял самостоятельное решение на отвод дивизий 38-й армии на восток и развёртывание их фронтом на север в районе Кантемировки. Но немцы опережали в темпе, танки Швеппенбурга уже обходили Кантемировку с востока. ([1] стр. 278)

Гальдер Франц. Наступление южнее Дона развивается. Общее впечатление: противник удерживает позиции в районе Лисичанска, южнее Россоши, а на восточном участке отходит. Западнее Айдара, по-видимому, лишь упорно сопротивляющиеся арьергарды. Сомнительно, удержится ли противник в Айдаре и станет ли его оборонять, поскольку мы уже пересекли Богучар в районе Таловой. Решение. Продвинуть 40-й танковый корпус вдоль дороги Россошь — Ростов, а потом развернуть подтягивающиеся части подвижных соединений вниз по течению Дона в юго-восточном направлении. У противника там нет никаких новых соединений. Северный участок фронта Вейхса снова подвергается сильным атакам. Здесь появились новые соединения (из района Тулы).

Группа армий «Центр». Сильные атаки против северного участка фронта 2-й танковой армии. Целая группа новых соединений с танками! Английские танки, производства 1942 года. Значительные потери с нашей стороны. В районе Белого обнадеживающие успехи в ходе сдавливания котла. Никаких серьёзных попыток прорыва. Противник подтягивает силы к внешнему кольцу окружения.

Группа армий «Север». Лишь незначительные стычки.

Севастополь. Оставшиеся на берегу защитники Севастополя самоотверженно дрались до последней возможности, пока не иссякли боеприпасы, продовольствие и питьевая вода. На отдельных участках борьба продолжалась до 9 июля. Часть защитников города пробилась в горы к крымским партизанам.

Совинформбюро.

В течение 9 июля наши войска вели упорные бои с противником западнее Воронежа и в районе г. Россошь.

10 июля 1942 года. 384-й день войны

Гальдер Франц. В полосе (группы армий) «А» противник ослабил сопротивление и в районе Лисичанска. Северное крыло группы армий «А» заходит на юго-восток. У Бока на фронте 6-й армии также начато захождение северным крылом вдоль Дона в направлении Миллерово. По сведениям из различных источников, противник собирается удерживать рубеж Ростов, Миллерово. Однако он уже прорван на севере. В районе Воронежа и южнее венгры (3-й армейский корпус) вышли к Дону. Северный участок фронта Вейхса снова под ударами противника.

Группа армий «Центр». Сегодня противник предпринимал атаки против северного участка фронта 2-й танковой армии уже без поддержки танков. Наши контратаки увенчались местными успехами. На фронте 9-й армии, в котле под Белым, части противника постепенно распадаются.

Группа армий «Север». Наступление противника на волховский плацдарм и в районе Киришей (в том числе и с севера) отбито.

Совинформбюро.

В течение 10 июля западнее Воронежа продолжались ожесточённые бои. Наши войска оставили гор. Россошь, бои происходили в районе Кантемировка. На Лисичанском направлении завязались бои с перешедшими в наступление войсками противника.

11 июля 1942 года. 385-й день войны

Юго-западный фронт. Юго-Западный фронт не смог восстановить положение на своём правом крыле. Его правофланговые соединения, отойдя к реке Чёрной Калитве, не успели организовать оборону на этом рубеже. 40-й танковый и 8-й армейский корпуса 6-й немецкой армии форсировали реку и к исходу 11 июля вышли на линию Боковская — Новоалександровский (100 километров восточнее Старобельска). Следовавшие за ударной группировкой 6-й армии танковые соединения своими передовыми частями вышли в район Россоши. Основные силы Юго-Западного фронта, глубоко охваченные противником с северо-востока и востока, вынуждены были вести тяжёлые бои южнее и юго-западнее Кантемировки. ([5] стр. 421)

Южный фронт . Прикрываясь арьергардами, войска правого крыла Южного фронта к 11 июля организованно отошли на рубеж Старобельск — Ворошиловск — Красный Луч.

Гальдер Франц. Войска северных флангов 17-й и 1-й танковой армий продвигаются на восток. 4-я танковая и 6-я армии наступают на юг с целью остановить противника севернее излучины Дона и нанести ему удар с тыла. Северный участок фронта Вейхса снова подвергся атакам при участии крупных танковых сил противника. Атаки отбиты после нескольких местных вклинений.

Группа армий «Центр». Атаки противника на участке 53-го армейского корпуса ослабли. Контрударом наши войска восстановили положение, вернув передний край. 47-й танковый корпус, по-видимому, выдержал новый натиск противника (4 группы с 175 танками на фронте шириной до 18 км). В этом мощном наступлении участвовали, неся большие потери, английские танки, вероятно переброшенные из Москвы. Наши войска оказались в очень тяжёлом положении. На внутреннем фронте окружения в районе Белого противник местами оказывает упорное сопротивление. На внешнем фронте — новая атака с участием свежей танковой бригады.

Группа армий «Север». Атаки в районе Дымно, Грузино, Кириши. В последнем случае — при поддержке танков и сильного артогня…

Совинформбюро.

В течение 11 июля наши войска вели ожесточённые бои с противником на подступах к Воронежу, в районе Кантемировка и на Лисичанском направлении.

12 июля 1942 года. 386-й день войны

Группа армий «A». 12 июля 1-я танковая армия Клейста на широком фронте переправилась через реку Айдар южнее Старобельска.

Сталинградский фронт. Ставка развернула в тылу Юго-Западного и Южного фронтов три общевойсковые армии: 62-ю под командованием генерал-майора В. Я. Колпакчи, 63-ю под командованием генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова и 64-ю под командованием генерал-лейтенанта В. Н. Гордова. 12 июля был образован новый, Сталинградский фронт, в состав которого, кроме указанных армий, вошли из расформированного Юго-Западного фронта 21-я армия — командующий генерал-майор А. И. Данилов — и 8-я воздушная армия — командующий генерал-майор авиации Т. Т. Хрюкин. Командующим фронтом был назначен Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, членом Военного совета — Н. С. Хрущёв, начальником штаба — генерал-лейтенант П. И. Бодин. Сталинградский фронт получил задачу создать прочную оборону по левому берегу Дона, в полосе от Павловска до Клетской, и далее по линии Клетская — Суровикино — Суворовский — Верхне-Курмоярская. На участок от Верхне-Курмоярской до Азова (протяжённостью свыше 300 километров) по левому берегу Дона была выдвинута 51-я армия Северо-Кавказского фронта. Вместе с отходившими войсками Южного фронта она должна была прикрывать кавказское направление. Вскоре в состав Сталинградского фронта Ставка дополнительно включила отошедшие с большими потерями 28-ю армию — командующий генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко, 38-ю армию — командующий генерал-майор К. С. Москаленко, 57-ю армию под командованием генерал-майора Ф. И. Толбухина и Волжскую военную флотилию под командованием контр-адмирала Д. Д. Рогачева. На усиление 8-й воздушной армии, понёсшей большие потери, Ставка направила в район Сталинграда 10 авиационных полков (всего 200 самолётов). ([5] стр. 426)

Гальдер Франц. В полосе операций на юге складывается вполне соответствующая замыслам картина. Войска противника на внешнем крыле ещё держатся. Западнее Ворошиловграда противник отходит на юг, за Донец, на заранее подготовленные позиции; Севернее Донца 16, 22 и 14-я танковые дивизии продвинулись через Айдар на восток, их прикрывают наступающие пехотные дивизии южного крыла 6-й армии. 4-я танковая армия силами 3-й и 23-й дивизий продвинулась ещё дальше на юг, но из-за нехватки горючего не может подтянуть 24-ю танковую дивизию и дивизию «Великая Германия». Тем не менее можно надеяться, что войска армий своевременно усилят передовые отряды с целью перерезать пути отхода на восток противнику, который сейчас пытается уйти из-под удара войск северного крыла в юго-восточном направлении. Выход к Дону и использование его в качестве оборонительного рубежа, прикрывающего наше наступление с севера, в основном осуществлены. Войска на северном участке фронта Вейхса в ожесточённых танковых боях, в которых противник использовал большое количество танков, отразили наступление противника.

Группа армий «Центр». Атаки противника на северном участке фронта 2-й танковой армии сегодня возобновились, но с меньшей интенсивностью. На остальных участках предпринималось много местных атак, которые были отражены. Операция «Зейдлиц» близится к концу. Захвачено большое число пленных.

Группа армий «Север». Отбиты атаки в районе Грузино и Киришей.

Совинформбюро.

В течение 12 июля наши войска на подступах к Воронежу вели с противником ожесточённые бои. Наши войска оставили Кантемировку и вели бои в районе Богучар. По приказу командования наши войска отошли от Лисичанска для занятия нового рубежа.

13 июля 1942 года. 387-й день войны

Группа армий «A». Немецкое командование попыталось отрезать пути отхода на восток всей группировке советских войск, находившейся в районе Среднего Дона. С 13 июля оно переподчинило 4-й танковой армии наступавшие на Миллерово 40-й танковый и 51-й армейский корпуса 6-й армии и подошедший из-под Воронежа 48-й танковый корпус и включило 4-ю танковую армию в состав группы армий «А». Армия получила задачу нанести удар в южном направлении, восточнее железной дороги Миллерово — Каменск-Шахтинский, навстречу 1-й танковой армии. ([5] стр. 422)

Таким образом, когда германские войска достигли среднего течения Дона, их танковые армии повернули со Сталинградского направления на Ростовское с целью окружения войск Южного фронта в районе севернее и северо-западнее Ростова. Наступление танковых и моторизованных дивизий на Сталинград откладывалось, на восток вниз по течению Дона продолжала продвигаться только 6-я полевая армия.

Гальдер Франц. Операция на юге развивается безостановочно. В то время как противник ещё держится на таганрогском участке, главные его силы оказались сжатыми в результате концентрических ударов танковой армии Клейста и 6-й армии с запада и севера. 4-я танковая армия заходит ему в тыл. Передовыми частями (3-я танковая дивизия) она уже достигла Каменска и здесь развёртывается вместе с подошедшими сюда в ходе операции танковыми и моторизованными дивизиями второго эшелона. На фронте Вейхса серьёзные и успешные танковые бои северо-западнее Воронежа.

Доклад у фюрера начался с выражения крайнего недовольства по поводу затягивания с вводом в действие 23-й танковой дивизии, которая наступала с запада и оказалась связанной противником, 24-й танковой дивизии и дивизии «Великая Германия», а также двух других моторизованных дивизий 4-й танковой армии. Вину за эту задержку несут те, кто, несмотря на требование фюрера, погнал 24-ю танковую дивизию и дивизию «Великая Германия» на Воронеж и тем самым задержал их высвобождение. Поэтому фюрер принял решение освободить с поста командующего группой армий «Б» фельдмаршала фон Бока.

Совинформбюро.

В течение 13 июля наши войска вели ожесточённые бои против группировки немецко-фашистских войск, прорвавшейся в район Воронежа. В районе южнее Богучар продолжались напряжённые бои с танками и мотопехотой противника. Восточнее Лисичанска наши войска планомерно отходили на новый оборонительный рубеж.

14 июля 1942 года. 388-й день войны

Юго-западный фронт. 1-я танковая армия Клейста переправилась через реку Айдар южнее Старобельска и 14 июля приблизилась к Миллерово. Сюда же выдвигались основные силы 4-й танковой армии. Одновременно 17-я армия своим северным флангом достигла Ворошиловграда. В этой обстановке по приказу Ставки 28, 38 и 9-я армии передавались Южному фронту, которому ставилась задача остановить наступление противника. Однако это распоряжение осталось на бумаге, поскольку Юго-Западного фронта уже не существовало. Он был расчленён на отдельные группировки войск, которые самостоятельно пробивались на восток, Тимошенко не имел с ними связи и ничем не управлял.

Остатки 21-й армии Гордова ушли за Дон. От 40-й армии остался лишь бросивший свои войска генерал-майор Парсегов. Обескровленные части 28-й армии выходили к станицам Казанская и Вёшенская, имея в полках по 100—150 активных штыков. 9-я армия генерала Лопатина откатывалась на юг. Войска Москаленко, не имея связи с соседями, широким фронтом отходили к Кашарам. Здесь командарм-38 принял по радио приказ о передаче своей армии в подчинение Южному фронту, но связи с ним тоже не было, и Москаленко принял решение выводить дивизии на восток. 16 июля 38-я армия с боями пробилась к Дону в районе Серафимович. ([1] стр. 279)

Гальдер Франц. Потери с 22.6.1941 года по 10.7.1942 года на Востоке. Ранено — 29 275 офицеров, 988 410 унтер-офицеров и рядовых; убито — 10 496 офицеров, 272 278 унтер-офицеров и рядовых; пропало без вести — 918 офицеров, 61 459 унтер-офицеров и рядовых. Всего потеряно 40 689 офицеров, 1 322 147 унтер-офицеров и рядовых. Общие потери (без больных) составляют 1 362 836, то есть 42,59 % средней численности сухопутных войск на Восточном фронте (3,2 млн человек).

Группа армий «Юг» продолжает окружение вражеских сил севернее Дона. 4-я танковая армия действует с тыла. Трудности с горючим частично уменьшены за счёт складов противника. Фронт на Дону в процессе становления. Противник, занявший оборону напротив нас по Дону между Воронежем и Свободой, начал укрепляться. В районе Воронежа с большим трудом отбиты сильные атаки противника при участии танков. Между Воронежем и старыми позициями незначительные вражеские атаки нейтрализованы наступлением 9-й и 11-й танковых дивизий на участке между Доном и Олимом.

Группа армий «Центр». Атаки противника на участке 47-го армейского корпуса продолжаются, но они уже потеряли силу. На прочих участках — стычки местного значения.

Группа армий «Север». Наблюдается оттягивание и рассредоточение войск противника в районе Холма и на северном участке 1-го армейского корпуса в направлении южного участка фронта 2-го армейского корпуса. Продолжение атак местного значения на волховских плацдармах.

Совинформбюро.

Верховное командование немецко-фашистской армии 13 июля разразилось ещё одним жульническим лживым «специальным сообщением» об очередном «окружении» и «уничтожении» советских войск. Германское информационное бюро передаёт, будто бы «юго-западнее Ржева наступление германских войск привело к окружению и уничтожению нескольких стрелковых и кавалерийских дивизий и одной танковой бригады противника. В ходе этой битвы, длившейся 11 дней, взято 30 000 пленных, 218 танков, 591 орудие, 1 301 пулемёт и миномёт»…

Между 2 и 13 июля в районе юго-западнее Ржева действительно происходили бои. Гитлеровские войска перешли в наступление, пытаясь охватить с флангов одно наше соединение и перерезать его связь с тылом. В результате боёв с превосходящими по численности и количеству танков войсками противника наши части, нанеся немцам большой урон в живой силе и технике и понеся сами значительные потери, были вынуждены отступить и оставить занимаемый ими район обороны. В ходе боёв наши войска потеряли до 7.000 убитыми и ранеными и 5.000 пропавшими без вести, значительная часть которых образовала партизанские отряды, действующие в тылу противника, 80 танков, 85 орудий, 200 пулемётов. За этот же период боёв юго-западнее Ржева немцы потеряли более 10.000 солдат и офицеров только убитыми, свыше 200 танков, более 70 орудий, не менее 250 пулемётов и миномётов, 30 бронемашин и 50 самолётов. Таковы факты…

В течение 14 июля наши войска вели ожесточённые бои против группировки противника, прорвавшейся в район Воронежа.

В районе южнее Богучар наши войска продолжали вести тяжёлые бои с наступающими танками и мотопехотой противника.

15 июля 1942 года. 389-й день войны

Южный фронт . К исходу 15 июля передовые части 4-й танковой армии вышли в район Миллерово — Морозовск, а 1-я танковая армия достигла района Верхне-Тарасовка — Глубокий (30—50 километров южнее Миллерово). Соединения 24-й армии, выдвигавшиеся из резерва Южного фронта в район Миллерово, не смогли остановить наступавшие на этом направлении 40-й и 3-й немецкие танковые корпуса и под их ударами стали отходить на юг и юго-восток. Войска Южного фронта, глубоко охваченные противником с северо-востока и востока, вновь оказались в тяжёлом положении. В связи с этим Ставка решила отвести войска Южного фронта из Донбасса, чтобы они могли во взаимодействии с частью сил Северо-Кавказского фронта организовать оборону по левому берегу Дона от Верхне-Курмоярской до Багаевской (50 километров восточнее Ростова) и далее по оборонительному рубежу, подготовленному на северных подступах к Ростову. ([5] стр. 422)

Гальдер Франц. На юге разворачивается сражение, которому несколько мешают грозы и дожди. На западном участке (Руофф, 17-я армия) противник ещё держится, успехов мало. Да здесь и не нужно идти на лишние жертвы. Войска 1-й и 4-й танковых армий, движущихся с севера, достигли Донца у Каменска. К северу отсюда противник разрознен на мелкие группы, которые уничтожаются наступающими с севера подвижными соединениями во взаимодействии с пехотными дивизиями в отдельных, иногда весьма жарких, схватках. Фронт на Дону остановился. Под Воронежем снова атаки, на этот раз менее сильные. Они отражены. На участке северо-западнее Воронежа отражаются атаки противника, предпринимаемые силой до батальона — полка. Группы армий «Центр» и «Север». Ничего существенного…

Совинформбюро.

В течение 15 июля наши войска продолжали вести ожесточённые бои с противником в районе Воронежа. После ожесточённых боёв наши войска оставили Богучар и Миллерово.

16 июля 1942 года. 390-й день войны

Западный фронт. С 16 июля Жуков начал планирование наступательной операции на Ржевско-Сычевском направлении, «организуя эту операцию как крупное наступление в рамках стратегической обороны Советской Армии». Замысел операции заключался в том, чтобы ударами войск левого крыла Калининского фронта на Ржевском и правого крыла Западного фронта на Сычёвском направлениях разгромить основные силы 9-й немецкой армии, ликвидировать ржевский выступ, овладеть городами Ржев, Зубцов, Сычёвка, а при удаче — Вязьмой и прочно закрепиться на реках Волга, Гжать и Вазуза. ([1] стр. 315)

Закавказский фронт. Закавказский военный округ, которым с января 1942 года командовал генерал армии И. В. Тюленев, 1 мая был вторично преобразован во фронт. В июне фронт имел в своём составе 44, 45 и 46-ю армии, 17 стрелковых и 3 кавалерийские дивизии, 3 стрелковые и 3 танковые бригады, 12 артиллерийских и 5 минометных полков, 12 зенитно-артиллерийских полков и 12 бронепоездов. На вооружений соединений фронта имелось 746 миномётов (82 и 120 мм), 926 орудий, 220 танков. С приближением опасности к Кавказу с запада, со стороны Донбасса и Дона, советская Ставка развернула часть войск Закавказского фронта в сторону этой новой угрозы. 16 июля штаб Тюленева направил в Генеральный штаб «План обороны Закавказья с севера», которым предусматривалось создание нескольких рубежей обороны. Первый и главный рубеж должен был проходить по реке Терек от побережья Каспийского моря до Майского, затем на юг по реке Урух до Главного Кавказского хребта и далее по хребту до побережья Чёрного моря в районе Лазаревской. В устье Терека велись работы по подготовке к затоплению этого района. ([1] стр. 381)

Гальдер Франц. Противник слабеет также и в районе Ворошиловграда. Руофф здесь сильно нажимает, а Клейст спешит севернее Донца со своими подвижными соединениями и пехотой к Каменску, выслав, как предписывал ему приказ, 16-ю танковую и 60-ю моторизованную дивизии в направлении Миллерово. Севернее Каменска вплоть до Миллерово сплошная неразбериха боёв, в ходе которых части противника, разрозненные и зажатые между наступающей с запада 1-й танковой армией и наступающей с севера 4-й армией, пытаются группами прорваться в разных направлениях. В то же время 24-я танковая дивизия и дивизия «Великая Германия» быстро продвигаются к востоку от этого района неразберихи к Дону, почти не встречая серьёзного сопротивления.

В районе Коротояк, Воронеж отбиты атаки противника, поддержанные танками. Бои у Воронежа характеризуются большими потерями. Северо-западнее этого района лишь слабые атаки. Фронт, обороняемый молодыми дивизиями, будет нуждаться в поддержке резервами. Группа армий «Север». Спокойно. В районе Грузино противник даже начинает отход.

Совинформбюро.

В течение 16 июля наши войска вели бои с противником в районе Воронежа.

17 июля 1942 года. 391-й день войны

Сталинградский фронт. 17 июля 3 пехотные дивизии 8-го армейского корпуса генерала Гейтца 6-й немецкой армии генерала Паулюса вошли в соприкосновение с войсками 62-й армии генерал-майора В. Я. Колпакчи и 64-й армии генерал-лейтенанта В. Н. Гордова. на рубеже рек Чир и Цимла. Этот день принято считать началом оборонительного периода Сталинградской битвы.

Гальдер Франц. Группа армий «Юг». Противник оставил Ворошиловград. Армия Руоффа преследует отходящего на юг и юго-восток противника. 1-я танковая армия встретила у Каменска сопротивление, но сумела юго-восточнее этого района создать плацдарм через Донец и так его расширить, что завтра можно будет продолжить наступление в направлении Шахты. Пехота следует вплотную за подвижными соединениями. 4-я танковая армия вышла силами дивизии «Великая Германия» и 29-й моторизованной дивизии к Дону восточнее устья Донца. Никаких мостов. Противоположный берег занят войсками противника. В продвижении вдоль Дона 6-я армия не встречает сопротивления. У Коротояка противник атакует при поддержке танков, авиации и артиллерии. Под Воронежем отбиты атаки с востока и севера. На северном участке фронта 2-й армии незначительные атаки. Скопления вражеских танков.

Группа армий «Центр». На северном участке фронта армии лишь слабые атаки, но значительные скопления танков. В остальном — умеренная боевая деятельность.

Группа армий «Север». Сильный нажим противника на участке коридора ко 2-му армейскому корпусу; мощная артиллерийская подготовка, танки и авиация с севера и юга. Несмотря на местные успехи противника, наступление в целом отражено. В остальном никаких крупных боевых, действий…

Совинформбюро.

ИТОГИ ДВУХМЕСЯЧНЫХ БОЁВ НА СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКОМ ФРОНТЕ (с 15 мая по 15 июля 1942 года).

Ожесточённые бои на советско-германском фронте, происходившие с 15 мая по 15 июля, ясно выявили то новое, что отличает борьбу в 1942 году от борьбы в 1941 году. Это отличие состоит в том, что возросшая организованность и стойкость Красной Армии в борьбе с врагом принудили немцев сразу вводить в бой основные силы и резервы своих армий, продвигаться вперёд гораздо более медленно, чем прежде, и нести в ходе боёв огромные, невосполнимые потери людьми и техникой. Вот данные о наших и немецких потерях за период с 15 мая по 16 июля 1942 года. Немецко-фашистские войска потеряли убитыми, ранеными и пленными не менее 900.000 солдат и офицеров, из них убитыми не менее 350.000. Они потеряли кроме того до 2.000 орудий всех калибров, до 2.900 танков, не менее 3.000 самолётов. Красная Армия потеряла за этот же период 399.000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, 1.905 орудий всех калибров, 940 танков, 1.354 самолёта…

Ещё не просохли чернила на лживом сообщении германского командования от 13 июля, как германское информационное бюро опубликовало новое сообщение о потерях Красной Армии за два месяца. При этом называются умопомрачительные цифры якобы захваченных пленных, уничтоженных танков и орудий. Немцы сообщают, будто бы они с 14 мая по 13 июля захватили в плен 706.000 советских солдат, захватили и уничтожили 3.940 танков и 7.100 орудий. Это бредовое сообщение гитлеровцев, рассчитанное на дурачков, оставляет позади все известные до сих пор неуклюжие берлинские фальшивки. Если подсчитать по сообщениям германского информационного бюро якобы захваченные немецкими войсками за время войны трофеи, то окажется, что у Красной Армии уже давно не осталось не только ни одного танка и ни одного орудия, но не осталось также и солдат…

В течение 17 июля наши войска продолжали бои с противником в районе Воронежа и южнее Миллерово.

18 июля 1942 года. 392-й день войны

Западный фронт. Значительное число немецких соединений приковывала к себе и группа войск под командованием генерал-майора П. А. Белова, которая вместе с партизанами Смоленщины до середины июня вела активные боевые действия в тылу врага на коммуникациях группы армий «Центр». Советские войска, прорвав фронт противника, к 18 июля вышли в район Кирова, в полосу Западного фронта, и в район северо-западнее Ярцево, в расположение Калининского фронта. Часть войск группы осталась в тылу врага и перешла к партизанским формам борьбы. ([5] стр. 475)

Гальдер Франц. На юге операция по окружению противника севернее Ростова развивается планомерно. Восточнее Ростова войска заняли берег Дона. Сильные грозы ночью серьёзно замедлили и осложнили передвижение войск и их снабжение горючим. На Дону и северном участке фронта группы армий «Б» никаких существенных боевых действий за исключением отдельных атак северо-западнее Воронежа. Подтягивание [русских] сил с севера и северо-востока в направлении Воронежа продолжается. Группа армий «Центр». Никаких существенных изменений. Группа армий «Север». Снова повторились атаки крупными силами в районе (рамушевского) коридора. Контратакой восстановлено начертание переднего края.

Совинформбюро.

В течение 18 июля наши войска продолжали бои с противником в районе Воронежа и южнее Миллерово.

19 июля 1942 года. 393-й день войны

Сталинградский фронт. 19 июля 6-я немецкая армия, усиленная 14-м танковым корпусом под командованием генерала фон Витерсгейма, смяла советские заслоны и начала втягиваться в большую излучину Дона. Паулюс рассчитывал дойти до Сталинграда и захватить город с ходу к 25 июля.

Южный фронт . К исходу 19 июля главные силы Южного фронта отошли на рубеж Синегорский, Зверево, Дьяково.

Гальдер Франц Сильные ливни затрудняют продвижение войск на юге, хотя и следует отметить успехи пехоты, не имеющей машин, при преследовании противника на многих участках (Ворошиловград, севернее Каменска). На таганрогском участке противник ещё удерживает позиции. На северном фланге этого участка, у Ворошиловграда, он отступает в условиях полного отсутствия исправных дорог. Ему не удалась попытка создать фронт в излучине Донца юго-восточнее Каменска и, таким образом, прикрыть своё отступление с северо-востока…

На фронте группы армий «Б» войска движутся безостановочно южнее Дона в юго-восточном направлении, причём темпы продвижения пехоты исключительно велики… У Воронежа и севернее — атаки слабых сил… Разрешено передать 11-ю танковую дивизию из группы армий «Б» в группу армий «Центр»…

20 июля 1942 года. 394-й день войны

Сталинградский фронт. К 20 июля Сталинградский фронт располагал 38 стрелковыми и тремя кавалерийскими дивизиями, восемью стрелковыми бригадами. Из них 18 дивизий были свежими и полностью укомплектованными личным составом и артиллерией (в трёх новых армиях имелось 3710 орудий и миномётов), шесть дивизий насчитывали от 2500 до 4000 человек, а 14, прошедших путь от Донца и Оскола, — от 300 до 1000 человек и были совершенно небоеспособными. В составе Сталинградского фронта действовали также 13, 22, 23 и 28-й танковые корпуса, 3-й кавалерийский корпус, 14 отдельных танковых бригад и 9 отдельных танковых батальонов. В 8-й воздушной армии имелось 454 самолёта. Кроме того, здесь действовало 210 бомбардировщиков дальней авиации и 60 истребителей 102-й авиадивизии ПВО. С 20 июля по 17 августа прибыло ещё 23 авиаполка общей численностью около 450 самолётов.

Таким образом, к началу оборонительной операции в распоряжении В. Н. Гордова находилось 540 тыс. человек, свыше 1000 танков, 734 самолёта. Кроме того, в резерв штаба фронта в это же время передавались ещё 8 стрелковых дивизий, переброшенных с Дальнего Востока, и вновь сформированная 57-я армия под командованием генерал-майора Д. Н. Никишева. ([1] стр. 474)

Группа армий «Б». 20 июля в 6-ю немецкую армию возвращён 51-й армейский корпус генерала фон Зейдлица.

Группа армий «A». 20 июля 1-я танковая армия, с боями форсировав Северский Донец, нанесла удар из района юго-восточнее Каменск-Шахтинский на Новочеркасск.

Гальдер Франц. В ходе операции на юге в районе южнее Донца и к северо-востоку от Ростова достигнуты отрадные успехи (22-я танковая, 16-я моторизованная дивизии и дивизия «Великая Германия»)… 6-я армия успешно продвигается на юго-восток. Под Воронежем и северо-западнее — атаки при сильной поддержке артиллерии и танков. Все атаки отбиты. (Немецкий) плацдарм у Коротояка эвакуирован.

Группа армий «Центр». Никаких существенных событий. Вывод сил с восточного участка фронта. В районе Демидова наши войска продвинулись вперёд, преследуя отходящего противника.

Группа армий «Север». В полосе 16-й армии снова упорные бои на участке коридора ко 2-му армейскому корпусу, позиции которого опять подвергаются сильным атакам. Незначительное давление против южного и юго-восточного участков фронта 2-го армейского корпуса.

На Волхове только артиллерийский огонь и действия дозоров. Внезапная атака под Ленинградом из района Урицка при поддержке 50 танков против группы Еккельна. Войска пытаются её отразить…

Совинформбюро.

В течение 20 июля наши войска вели бои в районе Воронежа и юго-восточнее г. Ворошиловграда.

21 июля 1942 года. 395-й день войны

Группа армий «A». 21 июля из района севернее Таганрога в наступление перешёл 57-й танковый корпус генерала Кирхнера.

Гальдер Франц. Наступление на Нижний Дон развивается хорошо. Наступление от Таганрога и севернее также проходит успешно, несмотря на деятельность арьергардов противника. Нажим с севера и северо-востока (от Шахт) ведёт к полной дезорганизации противника… 4-я танковая армия создала плацдармы у Цимлянской и западнее.

Войска Паулюса (6-я армия) очень быстро и энергично продвигаются вперёд к Сталинграду, куда противник пытается перебросить свои войска по железной дороге, идущей с северо-запада, и автотранспортом…Атаки под Воронежем отбиты с тяжёлыми потерями. К северо-западу от Воронежа сильные атаки противника, которые местами привели к прорыву наших позиций на фронте до 10 км и до 3 км в глубину.

Группа армий «Центр». У Велижа противник отходит, эвакуируя «юго-восточный угол».

Группа армий «Север». Наступление противника на фронте 16-й армии выдохлось, но на некоторых участках ещё продолжается. На фронте 18-й армии у Киришей сильные атаки при участии 60-80 танков. Группа Еккельна отразила вражеский удар…

Совинформбюро.

В течение 21 июля наши войска вели бои в районе Воронежа и юго-восточнее г. Ворошиловграда.

22 июля 1942 года. 396-й день войны

Сталинградский фронт. 22 июля (среда) вместо Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко командующим Сталинградским фронтом был назначен генерал-лейтенант В. Н. Гордов. Передовые отряды 62-й армии, оказав упорное сопротивление танковым частям 6-й полевой армии вермахта на рубеже реки Чир, к исходу дня отошли на основной рубеж обороны.

Группа армий «Б» 22 июля в распоряжение командования 6-й армии была передана из резерва одна охранная дивизия, а действовавшая на левом фланге 75-я пехотная дивизия передана во 2-ю венгерскую армию. После всех перегруппировок в 6-й армии насчитывалось восемнадцать дивизий, в том числе одна танковая и две моторизованные. Соединения вермахта вышли к реке Чир, захватили плацдармы.

Гальдер Франц. Отрадные успехи в сражении под Ростовом, где наши войска уже прорвали внутреннее кольцо обороны. К востоку от города войска форсировали Дон в четырёх местах. Продвижение 6-й армии обеспечено, успешно организуется сторожевое охранение Дона. Под Воронежем атаки незначительного масштаба. К северо-западу от Воронежа все ещё идут тяжёлые бои на месте вчерашнего вклинения противника, которое все ещё не ликвидировано.

Группа армий «Центр». Никаких существенных событий. У Демидова противник отходит перед войсками 59-го корпуса на север.

Группа армий «Север». Атаки на фронте 16-й армии затихают. У Киришей и на участке группы Еккельна отбиты слабые атаки.

Совинформбюро.

В течение 22 июля наши войска вели бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянская, Новочеркасск.

23 июля 1942 года. 397-й день войны

23 июля (четверг) И. В. Сталин в послании У. Черчиллю заявил: «Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что Советское правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год» и что доводы о необходимости прекращения подвоза военных материалов в северные порты СССР считает несостоятельными.

В директиве № 45 от 23 июля. 1942 г. немецкое командование приказывало: «Операции, к которым сейчас ведётся подготовка на участках фронта групп армий „Центр“ и „Север“, должны быть проведены быстро, одна за другой. Этим в значительной мере будет обеспечен разгром сил противника и падение морального состояния его командного состава и войск». Определяя задачи дальнейшего наступления на сталинградском направлении, немецкое верховное командование приказало группе армий «Б» стремительным ударом разгромить советские войска, прикрывавшие Сталинград, и овладеть городом, а в последующем нанести удар вдоль Волги на юг и захватить район Астрахани… «Ближайшая задача группы армий „А“ состоит в окружении и уничтожении отошедших за Дон сил противника в районе южнее и юго-восточнее Ростова». После выполнения этой задачи предполагалось одной группой войск захватить районы Новороссийска и Туапсе и, развивая наступление вдоль побережья Чёрного моря, выйти в Закавказье, а другой группой, состоявшей в основном из танковых и моторизованных соединений, занять Грозный, Махачкалу и Баку. Кроме того, немецко-фашистское командование планировало двинуть часть сил в наступление через перевалы Главного Кавказского хребта на Тбилиси, Кутаиси и Сухуми.([5] стр. 403)

Сталинградский фронт. В состав Сталинградского фронта дополнительно включены 28, 38 и 57-я армии. Для координации действий советских войск в Сталинград прибыл представитель Ставки ВГК начальник Генерального штаба генерал-полковник А. М. Василевский. 23 июля немцы четырьмя дивизиями Витерсгейма нанесли удар по правому флангу 62-й армии, который обороняли 33-я гвардейская, 192-я и 184-я стрелковые дивизии, и с боями продвинулись на глубину 20 км. Чтобы не допустить прорыва неприятельской группировки, генерал Гордов решил временно передать 13-й танковый корпус в подчинение генерала Колпакчи.

Южный фронт 17-я армия вермахта входит в Ростов. Советские войска не оказал врагу должного сопротивления, что было отмечено в тексте приказа НКО № 227 — «Ни шагу назад!».
Войска Малиновского отступили на левый берег Дона, а немцы захватили на этом берегу ряд плацдармов.

Гальдер Франц. На юге удовлетворительное продвижение войск на Ростов. На восточном берегу Дона к востоку от Ростова успехов на своём плацдарме добилась только 3-я танковая дивизия. Противник усилил сопротивление на участке 29-й моторизованной дивизии, поэтому обстановка здесь настолько напряжённа, что встал вопрос о сдаче плацдарма 4-й танковой армии… 6-я армия добилась успехов против упорно сопротивляющихся, но разрозненных частей противника (с танками) в излучине Дона. В районе Воронежа никаких существенных атак, однако замечена подготовка к ним на юге и севере. Северо-западнее Воронежа тяжёлые бои в результате предпринятого противником массированного наступления. Прорыв противника на широком фронте. Контрудар силами 9-й танковой дивизии.

Группа армий «Центр»… В районе Демидова противник продолжает отступать. Группа армий «Север». У Киришей противник вёл сильные атаки и добился местного вклинения. На западном участке фронта под Ленинградом ограниченные наступательные действия против группы Еккельна и против наших позиций в Колпино. Противник атакует также и позиции 58-й дивизии на ингерманландском участке.

Совинформбюро.

В течение 23 июля наши войска вели ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянская, Новочеркасск, Ростов.

24 июля 1942 года. 398-й день войны

Сталинградский фронт. 24 июля (пятница) в Калаче-на-Дону состоялось совещание командования Сталинградского фронта, 1-й танковой армии и других соединений. Представителем Ставки ВГК в районе Сталинграда А. М. Василевским принято решение о нанесении по прорвавшейся группировке противника контрударов силами формирующихся 1-й танковой армии генерал-майора К. С. Москаленко и 4-й танковой армии генерал-майора В. Д. Крюченкина. Волжская военная флотилия контр-адмирала Д. Д. Рогачева передана в оперативное подчинение Сталинградского фронта.

Генерал Колпакчи в 5 часов утра 24 июля отдал приказ 13-му танковому корпусу и 33-й гвардейской дивизии с батальоном танков нанести контрудар с тем, чтобы восстановить положение на своём правом фланге. На подготовку удара отводилось 5 часов. Однако с утра 24 июля германские «клещи» сомкнулись в районе Верхне-Бузиновки, где разгромили штабы 184-й и 192-й дивизий; при этом погиб комдив-192 полковник А. Ф. Захарченко и пропал без вести комдив-184 полковник Т. С. Койда. 13-й танковый корпус, который возглавил полковник Т. И. Танасчишин, был заново укомплектован, имел в своём составе три танковые, одну мотострелковую бригады и 123 танка. В 10 часов корпус перешёл в наступление в направлении Манойлина, но этот наспех организованный манёвр был отбит. Только от ударов авиации противника танкисты потеряли 21 машину. К исходу дня 3-я и 60-я немецкие мотодивизии прорвались к Дону в районе станиц Голубинской и Каменской, завершив окружение трёх советских стрелковых дивизий, 40-й танковой бригады, 644-го танкового батальона и трёх артполков РГК. Германские части вышли к правому берегу Дона в районе Каменская, правый фланг 62-й армии был глубоко охвачен с севера. ([1] стр. 483)

Южный фронт. 24 июля — Советские войска оставили город Ростов-на-Дону. Противник форсировав Дон, захватил на его левом берегу четыре небольших плацдарма между Цимлянской и Ростовом. Вермахту открылась дорога на Кубань и Северный Кавказ.

Гальдер Франц. Ростов в целом в наших руках, бои продолжаются только в восточной части города. Предпринята попытка прорваться на южный берег реки, где, по всей видимости, ещё нет никакой организованной обороны. Восточнее Ростова новые успехи у «Великой Германии» и у 3-й танковой дивизии, зато у 29-й моторизованной — незначительные. Войска 6-й армии блестяще продвигаются вперёд в излучине Дона западнее Сталинграда. Противник частично ещё оказывает упорное сопротивление, но его окружают. Под Воронежем и на «сухом фронте» тяжёлые бои, в которых подбито исключительно большое количество танков и достигнуты значительные успехи в обороне.

Группы армий «Центр» и «Север». Никаких существенных боевых действий…

Совинформбюро.

В течение 24 июля наши войска вели ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянская, Новочеркасск, Ростов.

25 июля 1942 года. 399-й день войны

Сталинградский фронт. 25 июля (суббота) из района Обливской перешла в наступление южная группировка Паулюса. Главный удар по правому флангу 64-й армии, временное командование которой принял Чуйков, наносил одной танковой и двумя пехотными дивизиями 24-й танковый корпус Кнобельсдорфа. Ровно сутки спустя и здесь оборона была прорвана и немецкие подвижные соединения устремились к реке Чир, выходя в стык советских армий. Резервов у Чуйкова на правом берегу не имелось. К тому же в тылах армии пронёсся слух, что немецкие танки находятся в двух-трёх километрах от переправ, и началась паника. Многие устремились к переправе. Авиация противника, заметив большое скопление людей и транспорта, начала их бомбить. ([1] стр. 484)

Войска Сталинградского фронта нанесли ответные контрудары. В ночь на 25 июля назначенные войска в основном сосредоточились на восточном берегу Дона. 28-му танковому корпусу (178 танков) полковника Е. С. Родина предписывалось с утра перейти в решительное наступление, разгромить противника, а затем преследовать его до Ново-Григорьевской и Логовского. 13-му танковому корпусу предстояло наступать в направлении Верхне-Бузиновская, Клетская. Во втором эшелоне армии за корпусом Родина следовали 158-я танковая бригада и 131-я стрелковая дивизия. Левее корпуса Танасчишина частью своих сил должна была нанести удар 62-я армия. С рассветом 1-я танковая армия приступила к нанесению контрудара по противнику, который тоже возобновил наступление с целью захватить переправы у Калача-на-Дону. Завязалось встречное сражение 14-го танкового корпуса Витерсгейма с бригадами Москаленко. Несмотря на превосходство в силах, советские войска с самого начала оказались в крайне невыгодных условиях. В первую очередь в результате нерешительных действий танковых бригад, отсутствия данных о противнике и абсолютного германского господства в воздухе. Войска 28-го танкового корпуса отбросили в упорных боях неприятеля на 6-8 км от Калача-на-Дону. ([1] стр. 486)

Южный фронт. 25 июля началось оборонительное сражение советских войск на Северном Кавказе. По левому берегу Дона от Верхне-Курмоярской до устья реки оборонялись войска Южного фронта под командованием генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского. Общая ширина полосы обороны составляла 320 км. В составе фронта имелось 6 армий, но это были разбитые армии. Отошедшая за Дон 37-я армия генерал-майора П. М. Козлова держала оборону по южному берегу от Константиновки до Богаевской, в ней насчитывалось 17 тыс. бойцов. В ходе отступления армия потеряла всю свою артиллерию. 12-я армия генерал-майора А. А. Гречко в составе трёх стрелковых дивизий (по 1300—1600 штыков в каждой) оборонялась на фронте шириной 40 км, от Белянина до Кизитеринки. 18-я армия генерал-лейтенанта Ф. В. Камкова в составе трёх стрелковых дивизий и одной бригады (около 20 тыс. человек) вела оборонительные бои на фронте шириной 50 км, от Кизитеринки до устья Дона. 56-я армия, которой командовал генерал-майор А. И. Рыжов, имела 5 стрелковых дивизий и 3 стрелковые бригады, общей численностью около 18 тыс. человек. Эта армия после боёв под Ростовом выводилась во второй эшелон. 24-я и 9-я армии, объединившие остатки 11 дивизий, были небоеспособны и отводились в районе Сальска за реку Егорлык для доукомплектования. На правом крыле от Верхне-Курмоярской до Константиновской в полосе 171 км оборонялась 51-я армия Северо-Кавказского фронта, которой командовал генерал-майор Т. К. Коломиец. Она насчитывала 40 тыс. человек в четырёх стрелковых и двух кавалерийских дивизиях и вела бои с группами противника, захватившими небольшие плацдармы на левом берегу Дона в районе Цимлянской и Николаевской. Резерв фронта составляли стрелковая и кавалерийская дивизии, сосредоточенные в полосе 37-й армии. Всего под командованием генерала Малиновского имелось 112 тыс. человек, 2160 орудий и миномётов, 121 танк… В российском сборнике «Гриф секретности снят» указывается, что к началу операции у Малиновского было 300 тыс. человек…([1] стр. 365)

25 июля германские войска начали наступление с плацдармов в нижнем течении Дона. 1-я танковая армия и 40-й танковый корпус армии Гота наносили главный удар на Сальск, Ворошиловск, а 17-я армия — на Краснодар. В один день оборона Южного фронта была взломана по всей полосе, сутки спустя немецкие подвижные соединения продвинулись на глубину до 80 км. Прорыв в район Сальска давал возможность танковой группировке Клейста выйти в тыл основным силам Малиновского, находившимся южнее Ростова.

Гальдер Франц. Потери с 22.6.1941 года по 20.7.1942 года. Общие потери 1 391 184 человека. Обстановка. Отрадные успехи группы армий «А» на Нижнем Дону. Рассчитывать на то, что противник создаст здесь какую-то сплошную оборону, уже нельзя; однако пока ещё не ясно, какие выводы из этого он сделает для себя. Первый акт сражения под Сталинградом заключался в раздроблении брошенных нам навстречу частей противника. При этом наши войска, энергично преодолевая ожесточённое сопротивление и в то же время перестраиваясь на ходу в отдельные группы, прорвались к Дону… Нехватка горючего ведёт к тому, что значительная часть подвижных соединений оказывается застрявшей позади наступающих войск. Атаки противника под Воронежем уже не так интенсивны, как в предыдущие дни. В районе Цимлянска наши войска энергично атакуют, по-видимому, ещё очень упорно сопротивляющегося противника. Группы армий «Центр» и «Север». Ничего существенного…

Совинформбюро.

В течение 25 июля наши войска вели ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цымлянская, Новочеркасск, Ростов.

26 июля 1942 года. 400-й день войны

Сталинградский фронт. 26 июля (воскресенье) противник перешёл в наступление на правом фланге в районе Суровикино, прорвал оборону 229-й стрелковой дивизии и к исходу дня вышел к реке Чир в коридоре Савинский — Нижнечирская. 62-я армия частями 112-й стрелковой дивизии усиливает стык между 62-й и 64-й армиями, для чего создаются тен-де-поны (предмостные оборонительные укрепления).

64-я армия удерживает переправы через Дон в районе железнодорожного моста у Нижне-Чирской и Верхне-Курмоярской.

Утром 26 июля 28-й танковый корпус возобновил наступление. Атака началась на рассвете, в 3 часа, до появления авиации противника. Рассчитывали, что удар будет не только стремительным, но и внезапным. Однако оказалось, что к его отражению вражеские войска готовились всю ночь. Они заняли выгодные рубежи, зарыли в землю танки, подтянули противотанковую артиллерию. Применили против наших танков 88-мм зенитные пушки. Атака, проведённая на рассвете частями 28-го танкового корпуса, успеха не имела. Вторая атака, предпринятая в 15 часов, также была отражена противником. Войска понесли чувствительные потери. Например, в 1-м батальоне 55-й танковой бригады на ходу осталось 9 танков… ([1] стр. 487)

Южный фронт. Южнее Николаевской, Константиновского и Раздорской войска 37-й армии не смогли сдержать натиск врага и 26 июля отступили на 30 километров в южном направлении. Организованные командованием Южного фронта контрудары были сорваны атаками немецких танков и авиацией.

Гальдер Франц. На Дону противник все ещё держится южнее Ростова. Усиленные контратаки. Однако наше наступление развивается. Между Манычем и Салом противник, очевидно, ослабил сопротивление, к северу от Сала он вводит в бой две новые дивизии, но с юго-запада он ничего не подтягивает, поэтому его оборона здесь скоро будет сломлена. Нехватка горючего!

Западнее Сталинграда тяжёлые бои. Противник, разделённый на четыре группы, сражается ожесточённо и подбрасывает новые силы, в том числе много танков, через Дон… У нас: нехватка горючего и боеприпасов! На воронежском участке отражена новая атака. По-видимому, противник оборудовал исходные позиции южнее, восточнее и севернее города, стянув сюда множество танков. У Цимлянска положение восстановлено успешной контратакой 9-й танковой дивизии. Наши потери! Следует ожидать новых атак. Группы армий «Центр» и «Север». Никаких серьёзных боевых действий, лишь незначительные местные атаки.

Совинформбюро.

В течение 26 июля наши войска продолжали ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянская, Новочеркасск, Ростов.

27 июля 1942 года. 401-й день войны

Сталинградский фронт. 27 июля (понедельник) температура воздуха поднялась до +28 °C. 62-я армия оборонялась на линии Ильевка — Суровикино. К вечеру 27 июля войскам 64-й армии (командующий генерал-майор М. С. Шумилов, заместитель — генерал-лейтенант В. И. Чуйков) удалось закрепиться на восточном берегу рек Чир и Дон и остановить противника. Однако севернее Калач-на-Дону немцы глубоким охватом прорвались к переправам через Дон и угрожали выходом в тыл всем советским войскам, находившимся в большой излучине. Из резерва Ставки на фронт начали прибывать 126, 204, 205, 321, 399, 422-я стрелковые дивизии и другие соединения. Приехавший в штаб Сталинградского фронта генерал Василевский приказал нанести контрудары силами 1-й и 4-й танковых и частью сил 64-й и 62-й общевойсковых армий. Одновременно из района Серафимовичей в южном направлении, в тыл группировке противника, предстояло наступать дивизиям 21-й армии генерал-майора А. И. Данилова. Контрудары танковых армий Сталинградского фронта поддерживала 8-я воздушная армия.

Две танковые армии — это около 40 тыс. бойцов, почти 1000 орудий и миномётов и более 700 единиц бронетехники. В состав 1-й танковой армии под командованием генерала К. С. Москаленко входили 13-й и 28-й танковые корпуса, 158-я тяжёлая танковая бригада, 79-й полк гвардейских миномётов, 131-я стрелковая дивизия, 2 артполка ПВО и 1 полк противотанковой артиллерии. В корпусах имелся ровно 301 танк (общий недокомплект 31 машина), в том числе 162 «тридцатьчетверки». Тяжёлая бригада получила эшелон новеньких КВ. В 4-ю танковую армию генерала В. Д. Крюченкина входили 22-й и 23-й танковые корпуса, 51-й полк «катюш», 133-я танковая бригада, 18-я стрелковая дивизия, артиллерийские полки ПТО и ПВО. Однако все эти корпуса, бригады, дивизии не имели связи между собой, не были готовы к слаженным боевым действиям, у командармов не хватило времени даже познакомиться с собственными войсками, не говоря об отработке взаимодействия и управления. Согласно плану операции, 1-й танковой армии предписывалось переправиться через Дон в районе Калач-на-Дону и наступать в направлении населённого пункта Майоровского. Ближайшая задача — уничтожить прорвавшегося врага и к исходу дня овладеть рубежом Верхне-Бузиновская, Манойлин. В дальнейшем предстояло развивать наступление на Перелазовский и там соединиться с 4-й танковой армией. Войска Крюченкина не успевали сосредоточиться на исходных позициях в указанный срок, поэтому они должны были начать боевые действия 27 июля, продвигаясь из района Трёхостровской на Перелазовский…

Воспользовавшись тем, что 1-я танковая армия в течение первых дней наступления сражалась по существу одна, противник сосредоточил против неё большую часть огневой мощи своей артиллерии и крупные силы авиации. 4-я танковая армия запаздывала с началом наступления, а 13-й танковый корпус по-прежнему вёл бои в районе Манойлина. Удар на Верхне-Бузиновку 1-я танковая армия наносила лишь силами 28-го танкового корпуса. 131-я стрелковая дивизия наступала на север вдоль правого берега Днепра, а 158-й тяжёлой танковой бригаде было приказано очистить от противника высоты западного берега Дона. Армия наступала в разные стороны и ни на одном направлении не могла прорвать немецкую оборону. ([1] стр. 485)

Гальдер Франц. Под фронтальным нажимом наших войск в районе Ростова, сопротивление противника слабеет. Однако он, кажется, подтягивает новые силы. Войска овладели переправой через Маныч (у Спорного); дамба и мост взорваны. Никакого подтягивания свежих сил противником перед восточным крылом группы армий «А» не наблюдается; однако он все ещё оказывает упорное сопротивление. Наступление 6-й армии на Сталинград в излучине Дона продолжается с неослабевающей силой. На центральном участке противник, по-видимому, используя крупные силы танков, удерживает свои позиции, в то время как наши войска на флангах успешно продвигаются вперёд.

На донском участке фронта — спокойно; под Воронежем и Землянском после тяжёлых оборонительных боёв наступило затишье, но противник готовит новые исходные позиции. На фронтах остальных групп армий ничего существенного, кроме местных передвижений перед 3-й танковой и 9-й армиями, а также атак местного значения на фронте 16-й и 18-й армий.

Совинформбюро.

В течение 27 июля наши войска вели бои в районе Воронежа, а также в районе Цымлянская. После упорных боёв наши войска оставили гг. Новочеркасск и Ростов.

28 июля 1942 года. 402-й день войны

Генеральный секретарь ЦК КПСС и Народный комиссар обороны СССР, И. В. Сталин издал Приказ № 227 («Ни шагу назад!»). Приказ отмечал низкую дисциплину в Красной Армии, вводил штрафные батальоны в составе фронтов и штрафные роты в составе армий, а также заградительные отряды в составе армий.

Сталинградский фронт. 13-му танковому корпусу удалось к 28 июля соединиться в районе Майоровского с окружёнными частями 184-й и 192-й стрелковых дивизий и 40-й танковой бригады, объединённых под общим командованием полковника К. А. Журавлева. Немцы пропустили танки и вновь замкнули кольцо окружения. Танковые бригады оказались отрезаны от штаба корпуса и от своих тылов без достаточных запасов горючего и боеприпасов, длительного боя они вести не могли. Командир корпуса, находившийся вместе с бригадами, был лишён возможности связаться со штабом и не имел средств управления.

Германское командование поспешило принять меры для парирования контрудара. На правом фланге у Москаленко появилась ещё одна пехотная дивизия 8-го армейского корпуса. На левом — одна танковая и две пехотные дивизии 24-го танкового корпуса форсировали реку Чир, разорвали смежные фланги 62-й и 64-й армий и создали угрозу удара на Калач-на-Дону с юго-запада, отрезая 1-ю танковую армию от переправ через Дон. Для ликвидации этой опасности Москаленко пришлось направить в район Суровикино резервную 163-ю танковую бригаду из состава 13-го корпуса и вновь прибывшие 204-ю и 321-ю стрелковые дивизии. Сюда же перебрасывался 23-й танковый корпус. Введённые в бой на стыке 62-й и 64-й армий, эти соединения сыграли решающую роль в отражении удара противника на Калач. Немецкие дивизии были разбиты и отброшены за реку Чир.

В последние июльские дни 1-я танковая армия, таким образом, действовала на двух противоположных направлениях — северо-западном и юго-западном, причём последнее требовало соответствующего внимания со стороны командования и штаба армии. Направив все подкрепления на юго-запад, Москаленко не смог нарастить усилий на направлении главного удара. 4-я танковая армия переправилась на правый берег Дона только к вечеру 28 июля и поэтому перешла в наступление только утром следующего дня силами всего лишь двух танковых бригад 22-го корпуса. За 3 дня они продвинулись до рубежа Верхне-Голубинский, Евлампиевский, Малонабатовский, где были остановлены противником. ([1] стр. 489)

Северо-Кавказский фронт. Гитлеровцы форсировали реку Сал и захватили переправу через Манычский канал в районе города Веселого. Оборона советских войск была прорвана на 170 километров по фронту и до 80 километров в глубину. Выход германских танковых и моторизованных соединений в Задонские и Сальские степи и на степные просторы Краснодарского края создал непосредственную угрозу их прорыва вглубь Кавказа.

Командование Южного фронта в целях улучшения оперативного положения решило отвести в ночь на 28 июля войска левого крыла на рубеж, проходивший по южному берегу реки Кагальник и Манычскому каналу. Однако планомерного отступления не получилось, дивизии не сумели оторваться от противника и организованно отойти на указанные рубежи. Манёвр окончательно дезорганизовал управление войсками, нарушилась связь. К концу дня 28 июля фронта уже не было, между советскими армиями образовались большие разрывы, войска оказались неспособными сдержать натиск противника и продолжали откатываться на юг. На ряде участков отступление превратилось в бегство, населённые пункты оставлялись врагу без сопротивления. В дивизиях 12, 18 и 37-й армий оставалось по 500—800 штыков. В 56,9 и 24-й армиях — только штабы и спецчасти.

С целью объединить усилия всех войск на этом направлении Ставка решением от 28 июля ликвидировала Южный фронт и образовала из войск Южного и Северо-Кавказского фронтов единый — Северо-Кавказский под командованием маршала С. М. Буденого, подчинив ему же Черноморский флот и Азовскую военную флотилию.

Во вновь созданном фронте насчитывалось 23 стрелковые, 5 кавалерийских дивизий и 9 стрелковых бригад. Чтобы улучшить управление войсками, командующий фронтом приказом от 28 июля разделил войска на две оперативные группы: Донскую на правом крыле и Приморскую на левом крыле фронта. Донская оперативная группа, которую возглавил Малиновский, в составе 51, 37 и 12-й армий прикрывала Ставропольское направление. Приморская группа генерала Я. Т. Черевиченко в составе 18, 56 и 47-й армий 1-го стрелкового и 17-го кавалерийского корпусов прикрывала Краснодарское направление и Таманский полуостров. ([1] стр. 372)

В результате разгрома Юго-Западного и Южного фронтов к середине июля стратегический рубеж советских войск на юге оказался прорванным на глубину 150—400 км, что позволяло противнику развернуть наступление в большой излучине Дона на Сталинград. Немцам удалось захватить Донбасс, Ростов и овладеть рядом плацдармов на левом берегу Дона. Советские войска избежали окружений, подобных киевскому или харьковскому, но понесли тяжёлые потери: 568 347 бойцов и офицеров (почти по 3 дивизии ежесуточно), в том числе около 80 тыс. пленными, 2436 танков, 13 716 орудий и миномётов, 783 боевых самолёта, почти полмиллиона единиц стрелкового оружия. Потери вермахта за месяц боёв на всем Восточном фронте составили 91 400 человек, из них убитыми и пропавшими без вести — чуть более 19 тыс. ([1] стр. 285)

Гальдер Франц. Южнее Ростова противник слабеет. Станет он оттягивать силы на юг или предпочтет юго-восточное направление, ещё не ясно. Последний вариант мог бы преследовать цель создания новых позиций по Манычу. Однако этот замысел фактически уже сорван быстрым продвижением 1-й танковой армии через Маныч. К сожалению, войска левого фланга 4-й танковой армии все ещё задерживаются в районе Цимлянской, а поэтому противнику удалось южнее этого района создать фронт, развёрнутый на запад, и даже начать с этих позиций наступательные действия с участием танков.

Сражение под Сталинградом. В результате нехватки горючего и боеприпасов войска 6-й армии не могут больше наступать. Противник, после того как все его бешеные атаки были отражены, кажется, собирается отойти за Дон. (В атаках участвовало до 9 новых танковых бригад.) У Воронежа и Землянска относительно спокойно.

На фронте 2-й танковой армии появились некоторые признаки того, что противник в районе Черни создаёт сильную танковую группировку. На остальных фронтах никаких существенных событий…

Совинформбюро.

В течение 28 июля наши войска вели ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянская, Батайск.

29 июля 1942 года. 403-й день войны

Северо-Кавказский фронт. 29 июля (среда) маршал Буденный приказал армиям Донской группы прекратить отступление, перейти к обороне, а с утра 30 июля силами левофланговых частей 51-й армии и двух едва поспевавших к сроку резервных танковых бригад нанести контрудар в направлении на Николаевскую, Константиновскую. Руководство группой войск, наносивших контрудар, возлагалось на генерал-майора Б. А. Погребова. К исходу 29 июля 115-я кавалерийская дивизия и 135-я танковая бригада заняли исходное положение для наступления в районе Большой и Малой Мартыновки. Время начала атаки было назначено на 7.00 следующего дня…

29 июля противник передовыми частями форсировал реку Кагальник в районе Новобатайска и продолжал развивать наступление в Южном и Юго-Восточном направлениях, стремясь выйти в глубокий тыл нашим частям, действовавшим на Кущевском направлении и Таманском полуострове. ([1] стр. 373)

Гальдер Франц. Перед группой армий «А» противник отступает скорее в юго-восточном, чем южном направлении. На фронте группы армий «Б», в районе Калача, — упорные оборонительные бои. На остальных участках спокойно. На фронтах групп армий «Центр» и «Север» никаких существенных событий.

Совинформбюро.

В течение 29 июля наши войска вели ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянская, Батайск и юго-западнее Клетская.

30 июля 1942 года. 404-й день войны

Калининский фронт. 30 июля (четверг) в 7.30 на ржевском направлении при поддержке двадцати артполков РГК и восемнадцати дивизионов гвардейских миномётов перешли в наступление войска Калининского фронта с целью срезать Ржевский выступ. Мощь огневого удара была столь велика, что пехотинцы 30-й армии прошли первую полосу обороны, почти не встречая сопротивления. Войска Лелюшенко прорвали первую полосу вражеской обороны, но перед второй, встретив упорное сопротивление и организованный огонь, были вынуждены остановиться. Артиллерия и даже танки отстали, завязнув в непролазной грязи… Наступление застопорилось, армия Лелюшенко втянулась в затяжные бои за укреплённый район Полунино. Действия советских войск приняли характер методического прогрызания глубоко эшелонированной обороны. Стрелковые дивизии продвигались медленно — 1-2 км в сутки, дорогой ценой отвоевывая каждый метр земли. Попытка командования армии повысить темп наступления вводом в бой подвижной группы успеха не имела. Танковые бригады не могли оторваться от пехоты и действовали вместе с ней как танки непосредственной поддержки. Пять дивизий и 400 танков Лелюшенко топтались в грязи перед позициями 256-й пехотной дивизии противника. 29-я армия генерал-майора В. И. Швецова вообще не смогла продвинуться ни на шаг. Ожесточённые бои севернее Ржева продолжались последующие 3 недели. ([1] стр. 321)

Сталинградский фронт. В помощь 6-й полевой армии вермахта Гитлер решил перебросить с Кавказа 4-ю танковую армию (без 40-го корпуса) на Сталинградское направление.

Северо-Кавказский фронт. 30 июля за несколько минут до советского наступления в Большую Мартыновку ворвались танки 40-го корпуса. Они разметали имевшиеся у генерала Погребова подразделения и его штаб, обезглавив управление войсками группы, которая так и не успела перейти в наступление. Противник, развивая наступление соединениями 1-й и 4-й танковых армий на Ставропольском направлении (операция «Эдельвейс»), к исходу 30 июля продвинулся на глубину до 120 километров и вынудил 37-ю армию начать отход в направлении Ворошиловска. К вечеру войска 51-й советской армии оказались отрезанными от основных сил фронта, разрыв составил около 65 км. Связь между штабом армии и штабами группы и фронта нарушилась. Столь же легко противник разрезал фронт на стыке 37-й и 12-й армий.

Командующий Северо-Кавказским фронтом приказал войскам 18-й армии 30 июля нанести контрудар и во взаимодействии с 12-й армией и 17-м казачьим корпусом, который должен был наступать на Батайск, восстановить положение на Дону. Штабу 56-й армии предписывалось отойти за Кубань и организовать оборону по южному берегу реки и на Краснодарском обводе. Однако командование 18-й армии было не в состоянии управлять своими войсками, а 17-й кавкорпус получил приказ штаба фронта с большим опозданием: контрудар не состоялся. Армия Камкова продолжала беспорядочно отходить. Положение войск Приморской группы стремительно ухудшалось. ([1] стр. 373)

Гальдер Франц. У группы армий «А» благоприятное развитие операции. Противник отходит перед войсками 17-й армии по всему фронту, а на восточном крыле (1-я танковая армия) обратился в беспорядочное бегство. 4-я танковая армия вышла к Пролетарской и оттуда продвинулась на юг, вплоть до переправ через Маныч. Под Цимлянской наступление начнётся завтра.

На фронте группы армий «Б», особенно в полосе 6-й армии, действующей в излучине Дона к западу от Сталинграда, развернулась ожесточённая битва, исход которой в деталях пока ещё нельзя предугадать. Наступательная мощь 6-й армии ослаблена трудностями в снабжении боеприпасами и горючим. По всей видимости, северный участок (гряда высот) начинает приобретать решающее значение (противник строит 8 мостов через Дон). У Воронежа и Землянска лишь слабые атаки местного значения.

Группа армий «Центр». Усиленные атаки при участии свежих сил под Ржевом. Прорыв противника глубиной до 6 км. Потеряно несколько тяжёлых и лёгких артиллерийских батарей. В «северо-восточном углу» на фронте 9-й армии, по всей вероятности, наступление с отвлекающей целью при поддержке танков. Наступление отбито. На остальных участках затишье. Обстановка в районе Черни, в полосе 2-й танковой армии, все ещё остаётся неясной. Выявленная здесь (русская) танковая армия может оказаться и новой наступательной группировкой, и простым скоплением войск, сосредоточенных здесь для введения нас в заблуждение.

Группа армий «Север». Лишь незначительные атаки с севера в районе Киришей и атаки местного характера на западном участке Ленинградского фронта.

Совинформбюро.

В течение 30 июля наши войска вели ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянской, южнее и юго-восточнее Батайска и юго-западнее Клетской.

31 июля 1942 года. 405-й день войны

Сталинградский фронт. 31 июля (пятница) ударом через Верхне-Бузиновку вышла из окружения в расположение 4-й танковой армии группа Журавлева. Вместе с частями 13-го танкового корпуса в последней насчитывалось менее 5000 человек и 66 танков.

30-31 июля боевые действия против северной группировки Паулюса достигли наивысшего напряжения. В 4 часа утра, сковав немцев с фронта, правофланговые соединения 1-й танковой армии — 28-й танковый корпус, 131-я стрелковая дивизия и 158-я тяжёлая танковая бригада вновь перешли в наступление. Стремясь обойти противника с запада, они медленно продвигались вперёд. 23-й танковый корпус, выполнивший задачу по разгрому врага в районе устья реки Чир, был перенацелен для действий в Северном направлении. В это же время 13-й танковый корпус, переданный в состав 4-й танковой армии, совместно с частями 22-го танкового корпуса начал наступление на Осиновский, в тыл немецкой группировке. Над германскими 3-й и 60-й мотодивизиями нависла угроза окружения. Однако реализовать её не удалось. Немецкая пехота создала систему плотного противотанкового огня, генерал Паулюс чётко маневрировал своими силами, просчитывая манёвры противника, а немецкая авиация господствовала в воздухе, беспрерывно атакуя советские части и нанося им чувствительный урон. ([1] стр. 491)

Немецко-фашистское командование в это время перегруппировывало свои силы для нового наступления. 31 июля 4-я танковая армия противника перешла в наступление с плацдарма в районе Цимлянской. Прикрывавшая сталинградское направление с юго-запада 51-я армия, переданная в состав Сталинградского фронта, имела всего пять неполных дивизий, растянутых на 200-километровом фронте от Верхне-Курмоярской до района южнее Орловской. Не выдержав сильного удара танков и авиации врага, соединения этой армии стали отходить к железной дороге Тихорецк — Сталинград.

Гальдер Франц. Обстановка южнее Дона развивается в полном соответствии с нашими планами. Фронт противника разгромлен. На отдельных его участках противник ещё оказывает сопротивление. Положение 6-й армии улучшилось. Противник снова наступает, подтягивая свежие силы, но все его атаки отбиваются. Положение с боеприпасами и горючим нормализовалось. На фронте по Дону и у Воронежа затишье.

Группа армий «Центр». Трудности из-за паводка, вызванного дождями. В районе Ржева противник продолжает атаки, которые отражаются.

Группа армий «Север». Никаких крупных боевых действий, кроме района Киришей, где противник предпринял концентрические удары.

Совинформбюро.

В течение 31 июля наши войска вели бои в районах Клетская, Цимлянская, южнее и юго-восточнее Батайска.

Отрывок, характеризующий Хроника Великой Отечественной войны/Июль 1942 года

В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.
Он не только не сделал ничего этого, но, напротив, употребил свою власть на то, чтобы из всех представлявшихся ему путей деятельности выбрать то, что было глупее и пагубнее всего. Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, идти на Петербург, идти на Нижний Новгород, идти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, – ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить или не оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге, – глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия. Пускай самые искусные стратегики придумают, представив себе, что цель Наполеона состояла в том, чтобы погубить свою армию, придумают другой ряд действий, который бы с такой же несомненностью и независимостью от всего того, что бы ни предприняли русские войска, погубил бы так совершенно всю французскую армию, как то, что сделал Наполеон.
Гениальный Наполеон сделал это. Но сказать, что Наполеон погубил свою армию потому, что он хотел этого, или потому, что он был очень глуп, было бы точно так же несправедливо, как сказать, что Наполеон довел свои войска до Москвы потому, что он хотел этого, и потому, что он был очень умен и гениален.
В том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление.
Совершенно ложно (только потому, что последствия не оправдали деятельности Наполеона) представляют нам историки силы Наполеона ослабевшими в Москве. Он, точно так же, как и прежде, как и после, в 13 м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии. Деятельность Наполеона за это время не менее изумительна, чем в Египте, в Италии, в Австрии и в Пруссии. Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где сорок веков смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только французами. Мы не можем верно судить о его гениальности в Австрии и Пруссии, так как сведения о его деятельности там должны черпать из французских и немецких источников; а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии. Но нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтоб иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права.
Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров, или полицмейстеров, и двадцать комиссаров, или частных приставов, поставленных во всех частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государства, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам, и скоро ваши слезы течь перестанут».
В отношении продовольствия войска, Наполеон предписал всем войскам поочередно ходить в Москву a la maraude [мародерствовать] для заготовления себе провианта, так, чтобы таким образом армия была обеспечена на будущее время.
В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»