Семеро против Фив

Семеро против Фив

«Се́меро про́тив Фив» (греч. Ἑπτὰ ἐπὶ Θήβας) — легендарное противостояние фиванских престолонаследников, братьев Этеокла и Полиника.

Эпос

Легендарные вожди аргосского войска, герои похода на Фивы, предпринятого по просьбе Полиника, Эдипова сына, против брата его, Этеокла. Гомер упоминает об этом событии кратко, мимоходом. С большими подробностями оно было рассказано в двух киклических поэмах, «Фиваиде» и «Эпигонах», но от них дошли до нас лишь незначительные отрывки.

История

Братоубийственную войну из-за власти над Фивами накликал на своих сыновей Эдип, прокляв их за ослушание и непочтительность. Братья, согласно уговору, должны были чередоваться в управлении фиванским царством, но Этеокл нарушил уговор, и Полиник бежал в Аргос, к царю Адрасту, который выдал за него свою дочь Аргею (по Н. А. Куну, «Легенды и мифы Древней Греции», выдал за Полиника дочь Деипилу), обещал передать ему в наследие царство и согласился идти вместе с ним войной на Фивы. Несмотря на то, что аргивский прорицатель Амфиарай предсказывал несчастный исход войны для всех вождей, кроме Адраста, война была предпринята; сам Амфиарай вынужден был принять участие в походе. Имена других вождей, по Еврипиду («Финикиянки») и «Библиотеке» Аполлодора — Тидей из Аргоса, Капаней и Гиппомедонт из Калидона, аркадянин Парфенопей. Софокл в «Эдипе в Колоне» называет, вместо Адраста, Этеокла (греч. Ἐτέοκλας), которого не следует смешивать с братом Полиника (греч. Ἐτέοκλης). По Софоклу, во главе сборного войска стоял Полиник, а не Адраст. Также среди семи Псевдо-Аполлодор называет брата Адраста Мекистея.

Литературное наследие

Миф изложен в трагедиях Эсхила «Семеро против Фив», а последующие события — в его трагедиях «Аргивянки» (фр. 16-17 Радт) и «Элевсиняне» (фр. 54а Радт), также в трагедии Иона Хиосского «Аргивяне?/Аргивянки?», пьесе неизвестного автора «Семеро против Фив», комедиях Алексида и Амфиса «Семеро против Фив», а также комедии Аристофана и Страттида «Финикиянки». По схолиям к Клименту Александрийскому (ссылка на «Гипсипилу» Еврипида), Адраст и Полиник не входили в число семерых.

Существовали поэтические «Фиваиды» Антимаха Колофонского, Антагора Родосского и Менелая, мелос Коринны «Семеро против Фив».

Афинские трагики охотно обрабатывали этот сюжет. Трагедии «Семь» Эсхила, «Финикиянки» и «Умоляющие о помощи» Еврипида изображают осаду Фив аргивским войском, братоубийственный поединок и обращение Адраста или аргивских женщин к афинскому царю Тесею за помощью против фиванцев, которые отказали в погребении павшим в битве героям. В «Эдипе в Колоне» Полиник является эпизодически: он тщетно молит отца оказать ему помощь против брата. В Эсхиловой трагедии большое место занимает перечисление семи вождей, стоявших против семи ворот города, с характеристикой каждого из них и с описанием их боевых доспехов. На некоторое время война была приостановлена единоборством братьев, подробное описание которой дано Еврипидом. Когда война возгорелась снова, фиванский прорицатель Тиресий возвестил, что победа фиванцев может быть куплена принесением в жертву Арею Менекея, сына тогдашнего правителя Фив Креонта. Вопреки увещаниям отца спастись от смерти бегством, Менекей лишил себя жизни над пропастью, в которой жил когда-то дракон, убитый Кадмом.

Погребение павших под стенами Фив аргивян, при содействии Тесея и афинского войска, описано у Еврипида в «Просящих о помощи». В этой трагедии Евадна, супруга Капанея, добровольно обрекает себя на смерть, не будучи в состоянии пережить любимого мужа. Когда, после поражения аргивян, бежал вместе с ними и Амфиарай, Зевс принял его в лоно разверзшейся земли и даровал ему бессмертие. Десять лет спустя Адраст, избежавший гибели в первом походе, поднял на новую войну против Фив сыновей героев, павших под Фивами.

Позднейшие события

В 379 году до н. э. для восстановления прежнего порядка был предпринят поход на Фивы под предводительством изгнанников из города, после захвата в нем власти проспартанской олигархической группировкой. Семеро вождей похода, опираясь на поддержку Афин, восстановили демократию. Участниками этого похода именовался походом «Семерых вождей против Фив». Имена вождей сохранились в истории: Пелопид, Мелон, Мнасипп и его брат Десмот, Дамоклид, Ференик и Андроклид.

Ссылки

• [www.lib.ru/POEEAST/ESHIL/eshil1_1.txt Эсхил, Семеро против Фив]. [www.webcitation.org/6CVkAxpVc Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012]., из библиотеки Мошкова

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Семеро против Фив

– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.