Болгарская православная церковь

Аббревиатура «БПЦ» имеет и другие значения.

Болгарская православная церковь Българска православна църква - Българска патриаршия
Кафедральный собор Св. Александра Невского в Софии
Основная информация
Автокефалия	919 (упразднена в 1018); провозглашена вновь — 11 мая 1872 года
Признание автокефалии	в 1953 году
Предстоятель в настоящее время	Неофит, Патриарх Болгарский
Центр	София, Болгария
Резиденция Предстоятеля	София
Юрисдикция (территория)	Болгария
Церковь-мать	Константинопольский патриархат
Богослужебный язык	болгарский, церковнославянский
Календарь	новоюлианский
Численность
Епископов	22
Епархий	15 (13 — в Болгарии; 2 — за границей)
Учебных заведений	2 семинарии (в Пловдиве и Софии) и богословские факультеты в Софийском университете и Свято-Кирилло-Мефодиевском университете в Великом Тырнове
Монастырей	120
Приходов	более 2600
Священников	более 1500
Монахов и монахинь	более 400
Верующих	более 8 000 000
Сайт	[www.bg-patriarshia.bg Официальный сайт (болг.)]

Болга́рская правосла́вная це́рковь (болг. Българска православна църква) — автокефальная поместная православная церковь, имеющая девятое место в диптихе автокефальных поместных церквей.

Управляется Патриархом Болгарским, Священным синодом и Церковно-народным собором. Официальный титул предстоятеля церкви: Святейший Патриарх Болгарский, Митрополит Софийский.

История

Первые века христианства в Болгарии

На территории современной Болгарии христианство начало распространяться уже в I веке. По преданию Болгарской церкви, епископская кафедра имелась в г. Одесосе (ныне Варна), где епископом был ученик апостола Павла Амплий.

Евсевий Кесарийский сообщает, что во II веке, на болгарской земле, имелись епископские кафедры, в городах Дебелт и Анхиал.

Существуют сведения, что в IV веке Никита епископ Ремесианский окрестил бессов — одно из фракийских племен и для них перевел с латыни весь кодекс Библии, известный в источниках как Библия Бесика. Об этом сообщают святой Григорий Нисский в 394 году, святой Павлин Ноланский около 400 года и в 396 году святой Блаженный Иероним. На территории Болгарии в IV веке жил и святой епископ Ульфила, духовный и светский глава готов. Здесь он переводил Священные тексты на созданную им самим готскую азбуку.

Участником Первого вселенского собора, 325 года, был Протогон, епископ Сердики (нынешняя София).

В 865 году при св. князе Борисе происходит всеобщее крещение болгарского народа.

Создание автокефальной Болгарской церкви

После четырёхлетней унии с Римской церковью, в 870 году Болгарская церковь стала автономной в юрисдикции Константинопольского патриархата.

В 886 году один из учеников Свв. Кирилла и Мефодия — Святой Наум создал в тогдашней болгарской столице Плиска Преславскую книжную школу. Она являлась самым важным литературным и культурным центром Первого Болгарского царства и всех славянских народов в ІХ — Х веках. В ней Библия и священные христианские книги в первый раз переводились на язык, отличный от трёх «священных» языков, на которых была сделана надпись на Кресте Господнем — еврейском, греческом и латинском. Это был понятный всем тогдашним славянам старославянский язык. Среди выдающихся творцов школы встречаются имена Константина Преславского, который написал Азбучную молитву, Черноризец Храбр, Иоанн Экзарх, Тудор Доксов, епископ Григорий, и, вероятно, и сам царь Симеон Великий и другие.

При царе Симеоне І в 919 году, на Поместном церковном соборе в Преславе, провозглашается автокефалия. Собор также заявил о возведении Болгарской церкви в ранг Патриархата. Таковой статус Вселенская патриархия признала только в 927 году, во время наследника Симеона — св. царя Петра 927-969, который был женат на византийской принцессе Марии Лакапин, внучке императора Романа Лакапина.

Во время оккупации Византией Восточной Болгарии, Болгарская патриархия перенесла свой центр в Дристр (ныне Силистра), а затем и в различные города Македонии.

После полного поражения Болгарии в 1018 году, император Василий Болгаробоец упразднил автокефалию Болгарской церкви, сделав её архиепископией с центром в Охриде. Первый Охридский архиепископ был поставлен из болгар, последующие же епископы долгое время были греками.До начале 18-того века Охридские архиепископы принимались от Султана как представители всего болгарского народа. Их диоцез обнимал и территорий современной Сербии и Румынии. В качестве духовного вождя болгар, Охридские предстоятели часто посылали письма Московским великим князьям и царям для финансовой помощи и поддержки. Охридская болгарская архиепископия была упразднена по настоянию Фенерской патриархии после учреждния Ипекской сербской архиепископии.

После восстания братьев Петра и Асена в 1185 году Болгария освободилась от византийского господства и восстановила церковную независимость. В 1204 году, при царе Калояне, подписана вторая уния с Римской курией, которая длилась до 1235 года, когда Всеправославный собор в Лампсаке восстановил статус Тырновской патриархии. В XIV веке Болгария стала центром исихазма, во главе с преподобным Феодосием Тырновским, патриархом Евфимием Тырновскими и их учениками.

Османский период

В конце XIV века Болгария оказалась под властью османских турок и снова попала в юрисдикцию Константинопольского патриархата. Этот период связан с появлением болгарских мучеников за веру — Злата Могленская, Анастасий Струмицкий и другие.

В XVIII веке зарождается болгарское национальное возрождение, первым представителем которого считается иеромонах Паисий Хилендарский. И в дальнейшем многие болгарские «будители» были священнослужителями.

3 апреля 1860 года, в день святой Пасхи, с амвона болгарского храма в Константинополе епископ Иларион (Стоянович) вместо имени Константинопольского Патриарха помянул всё православное епископство, что означало односторонний выход Болгарской Церкви из юрисдикции Патриархата.

28 февраля 1870 года был оглашён султанский фирман об учреждении автономного Болгарского Экзархата для епархий болгарских, а также тех епархий, православные жители которых в своем большинстве (две трети) пожелают войти в его юрисдикцию при сохранении канонической зависимости от Константинопольского Патриарха.

Избранный в феврале 1872 года Экзарх Анфим I, вопреки запрещению Патриархии, 11 мая 1872 года совершил в болгарском храме Константинополя литургию, во время которой был торжественно прочитан акт о провозглашении Болгарской Церкви автокефальной. В ответ, Константинопольский Патриарший Синод объявил Экзарха Анфима лишённым священства, а прочих единомысленных ему архиереев отлучёнными от Церкви, что положило начало «греко-болгарской схизме». В сентябре 1872 года на Соборе в Константинополе болгары были обвинены в «филетизме» (преобладании национального начала) и осуждены как схизматики.

Православная церковь в независимой Болгарии

С началом Второй мировой войны каноническая территория Болгарской православной церкви расширилась за счет оккупированной болгарами в 1941 году территорий Македонии (ранее входивших в состав Югославии и Греции), где были решением Синода Болгарской православной церкви от 29 апреля 1941 года были созданы три новые епархии: Струмичско-Драмская (в 1943 году из её состава выделена Драмская епархия, а остальные приходы переданы в соседние епархии, Скопле-Велешская и Охридско-Битольская. На новые епархии было направлено болгарские священники, а часть местных священнослужителей была оставлена на приходах. Новые епархии были весьма значительными (хотя число монахов и монахинь было невелико). Например, в декабре 1943 года в Скопле-Велешской епархии насчитывалось 360 церквей, 36 часовен, 167 священников, 35 мужских и 3 женских монастыря, 63 монаха и монахини. В то же время в Охридско-Битольской епархии было 398 церквей, 43 часовни, 148 священников, 38 мужских и 4 женских монастыря, 19 монахов, 32 монахини, 101 послушник и трудник. Значительная часть сербских священников была выслана с оккупированной территории болгарскими властями. Оставшиеся священнослужители могли продолжить служение, если они давали подписку о лояльности Болгарской православной церкви. После этого они получали жалованье из болгарского бюджета и могли изучить болгарский язык на специальных курсах. Также практиковалось направление местных македонцев в духовные образовательные заведения Болгарии. В 1944 году Болгарская православная церковь оставила македонские епархии.

21 января 1945 года в столичном храме Святой Софии после тридцатилетнего перерыва был избран Экзарх. Им стал Софийский митрополит Стефан (Шоков). 22 февраля того же года Константинопольская Патриархия издала Томос, упразднивший схизму между Константинопольской и Болгарской Церквами.

Правительство Отечественного фронта, пришедшее к власти в Болгарии в 1944 году, начало предпринимать шаги по ограничению влияния Церкви на болгарское общество. Уже в 1944—1945 годах было прекращено преподавание основ вероучения в гимназиях и прогимназиях. В мае 1945 года издан декрет-закон об обязательном гражданском браке. Однако особенного размаха антицерковная кампания достигла после официального международного признания правительства ОФ в 1947 году.

В 1953 году Болгарская церковь стала Патриархатом.

В 1992 году при активном участии политической власти в Болгарской церкви начался раскол. Часть иерархов выступила против Патриарха Максима, которого они обвиняли в связях с бывшей коммунистической властью, а его интронизацию считали неканонической. Раскольники составили «альтернативный синод». Большинство священнослужителей не присоединилось расколу, однако канонические иерархи официально не признавались государством, а почти всё имущество церкви, кроме большинства храмов, было передано в распоряжение раскольникам. В 1996 году, бывший Неврокопский Митрополит Пимен (Энев) был провозглашён альтернативным Патриархом. Группировка Пимена объявила о канонизации иеродиакона Игнатия (Васила Левского).

Для решения сложившегося кризиса, в 1998 году, в Софии, состоялся Всеправославный Собор, с участием представителей 13 автокефальных церквей, в том числе и семи Патриархов. В результате проведения собора представители альтернативной «Болгарской Патриархии» заявили, о своём раскаянии и выразили желание о возвращении в единение православной церкви. Собор постановил, что каждый раскол в святой поместной церкви представляет величайший грех и лишает пребывающих в нём освящающей благодати Святаго Духа и сеет соблазн среди верующих. Поэтому православные пастыри всяким образом и с приложением полной икономии должны устранять расколы и восстанавливать единство в каждой поместной церкви. Собор постановил принять покаяние раскольников. Анафема, провозглашённая Болгарской церковью, бывшему Митрополиту Пимену была снята, а его епископский сан был восстановлен. Неканонически совершённые епископские, священнические и диаконские рукоположения были признаны действительными. Кроме того «совершенные ими противоканонические чинодействия объявляются аутентичными, действенными и преподающими благодать и освящение». Болгарская церковь должна признать и принять в свою иерархию неканонически рукоположённых епископов. Так же Собор постановил, что раскол 1992 года, «устраняется от жизни и памяти Святейшей Болгарской церкви, а соответственно и от всей Соборной православной церкви для славы и чести человеколюбивейшему небесному Отцу, для укрепления и славы святой Болгарской церкви и её иерархов, для спасения и искупления и освящения христолюбивого её народа».

Некоторые представители альтернативной церкви не принесли покаяния, но после Всеправославного Собора их количество и влияние значительно уменьшилось. В 2003 году иерархия Болгарской церкви получила официальную регистрацию и была признана государством. В 2004 году раскольнические храмы были переданы Болгарской церкви. А в 2012 году раскольнический митрополит Софийский Иннокентий (Петров) принёс покаяние, что можно считать концом раскола.

Появившаяся в 2000-х годах в ряде епархий Болгарской церкви (Пловдивской) практика присвоение крупным благотворителям титула архонта была отвергнута специальным постановлением Синода в 2007 году как незаконная, а проведённый опрос выявил, что: среди отвергающих архонтство 50,61 % считают его обманом, а 40,19 % предполагают, что оно делает Церковь зависимой от внешних нецерковных факторов, 5,57 % ответивших одобрили раздачу титулов архонтов состоятельным людям, которые жертвуют деньги Церкви и лишь 3,63 % опрошенных считают, что эти титулы повышают церковный авторитет.

Современное состояние

Традиционно воспринятая БПЦ и наиболее используемая геометрическая форма православного креста в Болгарии несколько отличается от русского креста.

В литургической жизни придерживается новоюлианского календаря (с 1968 года).

Территория непосредственной юрисдикции — Болгария; имеет также две епархии для окормления болгарской диаспоры в Европе, Северной Америке и Австралии. Епископат Болгарской церкви насчитывает 22 Епископа.

Резиденция Патриарха Болгарского — кафедральный собор во имя Святого благоверного князя Александра Невского, в Софии.

Болгарская православная церковь насчитывает 15 епархии: 13 из которых находятся в Болгарии и 2 зарубежные.

В епархиях Болгарской православной церкви насчитывается 2600 приходов и служит более 1500 священников. Кроме того, у церкви есть 120 действующих монастырей, в которых проживает более 400 монахов и монахинь.

На Афоне находится болгарский монастырь — Зограф.

В Болгарии действуют 2 семинарии (Пловдивская духовная семинария и Софийская духовная семинария) и богословские факультеты в Софийском университете и Свято-Кирилло-Мефодиевском университете в Велико Тырново

Число христиан — 8 млн человек (подавляющее большинство — болгары).

С 4 июля 1971 года по 6 ноября 2012 года Предстоятелем Болгарской православной церкви был Патриарх Максим.

19 июня 2009 года открылся новый официальный сайт Болгарской Православной Церкви доступный по адресу — www.bg-patriarshia.bg.

И по сей день во время Литургии во всех Православных Храмах в Болгарии, во время Великого входа Литургии верных поминается Александр II и все русские воины, павшие на поле боя за освобождение Болгарии в Русско-турецкой войне 1877—1878 года: «Блаженопочившаго освободителя нашего императора Александра Николаевича и всех воинов, падших на поли брани за веру и освобождения отечества нашего, да помянет Господ Бог во царствии Своем».

В связи с работой государственной комиссии по раскрытию принадлежности граждан к работе на органы Госбезопасности и армейскую разведку в коммунистический период (деятельность комиссии получила одобрение от Синода Болгарской православной церкви), 17 января 2012 года были обнародованы данные о руководстве религиозных общин страны (православной, католической, мусульманской и других), сотрудничавших с органами госбезопасности в числе которых оказались 11 из 14 митрополитов Болгарской церкви.

Болгарская православная церковь с 1948 года имеет подворье в Москве, находящееся в Храме Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах. Русская православная церковь также имеет подворье в Софии. С 10 февраля 2011 года официальным представителем Болгарской православной церкви и настоятелем подворья в Москве избран архимандрит Феоктист (Димитров).

Епархии Болгарской православной церкви

См. также

• Список ныне живущих архиереев Болгарской Православной Церкви
• Список православных монастырей Болгарии
• Список охридских архиепископов
• Список предстоятелей Болгарской православной церкви
• Храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах — подворье Болгарской Православной Церкви в Москве

Литература

• Болгарская церковь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Spinca, M. A. History of Christianity in the Balkans. Chicago, 1933.
• Игнатьев А. Переход Болгарской Православной Церкви на исправленный юлианский календарь // Журнал Московской Патриархии. М., 1969. № 3 (ЖМП). 50-53.
• Събев, Тодор. Самостойна народностна църква в Средновековна България. София, Синодално издателство, 1987; фотот. изд. Велико Търново, Фабер, 2003.
• Косик В. И., Темелски Хр., Турилов А. А. [www.pravenc.ru/text/149675.html Болгарская Православная Церковь] // Православная энциклопедия. Том V. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002. — С. 615-643. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2
• Снегаров, Ив. История на Охридската архиепископия. Т. 1-2. Фотот. изд. София, Изд. БАН, 1995; knigite.abv.bg/is/index.html.
• Николова, Б. Устройство и управление на Българската православна църква (IX—XV в.). София, 1997.
• Николова, Бистра. Неравният път на признанието. Канонично положение на Българската църква през Средновековието. София, Гутенберг, 2001.
• Николова, Бистра. Православните църкви през българското средновековие IX—XIV в. София, Изд. БАН, 2002.
• Бойкикева, К.-А. Болгарская православная церковь. Исторический очерк. С., Любомъдрие, 2005.
• [pstgu.ru/download/1281001759.nikolov.pdf Николов, А. Место и роль Болгарии в средневековой полемике православного Востока против католического Запада (на основе славянских переводных и оригинальных текстов XI—XIV вв.) — В: XVIII Ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Т. 1. Москва, 2008, 123—127]
• Шкаровский М. В. Болгарская Православная Церковь в годы Второй мировой войны //Вестник церковной истории. 2009. № 3-4(15-16). С. 266—304.

Ссылки

• [www.bg-patriarshia.bg Официальный сайт Болгарской Православной церкви]
• [www.sedmitza.ru/text/441210.html Глава IV. Болгарская Православная Церковь] из книги Скурат К. Е. История Православных Поместных Церквей

Отрывок, характеризующий Болгарская православная церковь

И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.