Мельников, Константин Степанович

Запрос «Константин Мельников» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Константин Мельников
К. С. Мельников в конце 1920-х годов
Основные сведения
Имя при рождении	Константин Степанович Мельников
Место рождения	Москва, Российская империя
Работы и достижения
Учёба:	МУЖВЗ
Работал в городах	Москва, Ликино-Дулёво, Саратов, Париж, Салоники
Архитектурный стиль	авангард, конструктивизм
Важнейшие постройки	Дом Мельникова, Дом культуры им. И. В. Русакова, Бахметьевский гараж, Гараж на Новорязанской улице
Градостроительные проекты	планы застройки Ходынского поля и Бутырского района Москвы.
Нереализованные проекты	Памятник Христофору Колумбу в Санто-Доминго, ДК им. Зуева, Здание Наркомтяжпрома
Научные труды	Архитектура моей жизни. Творческая концепция. Творческая практика
Звания

Константи́н Степа́нович Ме́льников (22 июля (3 августа) 1890, Москва — 28 ноября 1974, там же) — русский и советский архитектор, художник и педагог, заслуженный архитектор РСФСР, один из лидеров направления авангарда в советской архитектуре в 1923—1933 годах.

Константин Мельников ещё в 1930-е годы получил мировое признание как «великий русский архитектор» современности, однако его уникальная творческая концепция в те же годы подверглась в СССР резкой критике за «формализм»; архитектор по сути был отлучён от профессии (последняя постройка по его проекту датирована 1936 годом).

Столетний юбилей архитектора ЮНЕСКО отметила тем, что объявила 1990 год годом Константина Мельникова. По результатам опроса членов Российской академии архитектуры и строительных наук, проводившегося в 2001 году, К. С. Мельников занял первое место среди выдающихся отечественных архитекторов XX века и третье — в мировом списке.

Биография

Рождение, ранние годы

Отец К. С. Мельникова, Степан Илларионович Мельников, был родом из села Александрово Сергачского уезда Нижегородской губернии (в настоящее время село Александрово Краснооктябрьского района Нижегородской области). Отбывая сверхсрочную воинскую службу в городе Воскресенске Звенигородского уезда, он женился на крестьянке Елене Григорьевне Репкиной. Вскоре после женитьбы чета переселилась в Петровско-Разумовское (в настоящее время — Москва), и Степан Илларионович получил казённую службу на строительстве и ремонте дорог во владениях первого в России высшего сельскохозяйственного учебного заведения — Петровской лесной и земледельческой академии (ныне Российский государственный аграрный университет). Семья Мельниковых была многодетной и патриархальной. 3 августа (22 июля по старому стилю) 1890 года, третьим по счёту среди оставшихся в живых детей, родился Константин Мельников.

Местом рождения К. Мельникова была «Соломенная сторожка» — построенный на границе академических владений и луга Бутырского сельскохозяйственного хутора глинобитный, крытый соломой барак, в котором проживали сторожа, охранявшие угодья Академии, а также находились комнаты рабочих, обслуживавших Новое шоссе (ныне — Тимирязевская улица). Позднее Степану Мельникову вместе с семьёй была предоставлена казённая комната на первом этаже в полицейской будке-доме, стоявшей поблизости с Соломенной сторожкой на пересечении современной Тимирязевской и Ивановской улиц. В доме, как вспоминал К. Мельников, «жили четыре семьи с таким количеством детей, что весь широкий двор был утоптан нами до приятной земляной ласковости». Степан Мельников тяготился службой, его тянуло к привычному крестьянскому труду. Уже на казённой квартире он завёл двух коров, построил во дворе дома коровник. В 1897 году семья Мельниковых переехала в выстроенный Степаном Илларионовичем небольшой собственный дом в подмосковную деревню Лихоборы. С переездом в свой дом Степан Мельников развил молочное хозяйство, начатое им ещё у Соломенной сторожки. Отец с матерью ежедневно возили на своей лошади молоко в Москву на продажу. Дети, в том числе и Константин, вставали с восходом солнца, помогали родителям выгонять коров на пастбище, разносили молоко по близлежащим дачам.

Образование К. Мельникова началось в четырёхклассной церковно-приходской школе прихода «Петропавловской домовой, что при Сельскохозяйственном институте, церкви». Особым прилежанием в учёбе Мельников не отличался, но любил чистописание, за что часто получал пятёрки. С малых лет Константин Мельников выделялся в семье и среди своих сверстников подвижностью, выдумкой, способностью и любовью к рисованию. В 1903 году Константин окончил церковно-приходскую школу и родители стали подбирать ему профессию. Учитывая рано проявившиеся художественные способности Константина, родители отдали его учеником в иконописную мастерскую Прохорова в Марьиной роще. Через неделю родители приехали навестить сына, который сильно скучал по семье и вольной жизни. Поехав с родителями домой, Константин так в мастерскую больше и не вернулся.

Родители Мельникова вскоре познакомились на рынке с молочницей Авдотьей Ивановной, которая разносила молоко по московским домам, в том числе в дом выдающегося учёного и педагога, специалиста в области отопления и вентиляции, инженера В. М. Чаплина. Действуя через швейцара Михайлу, Авдотья Ивановна помогла устроить Константина мальчиком в принадлежащий В. М. Чаплину и В. Г. Залесскому торговый дом «В. Залесский и В. Чаплин». Уже в первый день работы В. М. Чаплин, введя оробевшего ребёнка в огромный светлый зал с блестящим паркетом и лакированными столами, попросил его что-нибудь нарисовать. Константин почти целый день рисовал рельефную чугунную топку и был удостоен похвалы от Чаплина.

Обучение в МУЖВЗ

В. Чаплин нанял для Константина учителя-художника и в 1904 году Мельников выдержал экзамен по художественным дисциплинам в Московском училище ваяния и зодчества (МУЖВЗ). Однако уровень образования, полученного в церковно-приходской школе, оказался недостаточным для сдачи экзамена по русскому языку. Весь следующий за провалом на экзамене год Константин усиленно занимается с домашней учительницей детей В. М. Чаплина. Чаплин вводит Мельникова в свою семью, берёт его с собой в поездках на дачу, выделяя ему при этом отдельную комнату, жена Чаплина, Екатерина Андреевна, помогает Константину освоить элементарные манеры поведения в обществе. Осенью 1905 года пятнадцатилетний Константин Мельников блестяще сдал все вступительные экзамены и был зачислен на общеобразовательное отделение МУЖВЗ.

… Моё имя стояло в числе одиннадцати счастливчиков, среди 270 претендентов, — вспоминал К. С. Мельников, — Конкуренты мои носили усы и даже бороду — возраст служения Искусству <…> не ограничивался.

В училище Мельников обучался в общей сложности в течение 12 лет, получив сначала общее образование (1910), а затем став выпускником отделений живописи (1914) и архитектуры (1917). Его учителями на отделении живописи были художники К. А. Коровин, Н. А. Клодт, В. Н. Бакшеев, А. Е. Архипов, С. В. Иванов, С. В. Малютин, Мельников посещал также занятия скульптурой у С. Т. Конёнкова. За годы обучения в МУЖВЗ живопись Мельникова дважды удостаивалась премии имени братьев Сергея и Павла Третьяковых, его рисунки особо отмечались в одной из статей газеты «Русское слово», посвящённой обзору выставки работ училища.

По воспоминаниям о годах обучения самого К. С. Мельникова, архитектура в то время навевала на него скуку и он поступил на архитектурное отделение исключительно по настоянию своего учителя В. М. Чаплина. Поступив в 1914 году сразу в 4-й класс архитектурного отделения, Мельников догнал некоторых одноклассников по общеобразовательному отделению. Руководителем класса был профессор Ф. О. Богданович, знаток архитектурных стилей, известный строительством сложной системы благоустройства территории вокруг храма Христа Спасителя в Москве и храмов в неоготическом стиле (Собор Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии в Москве и Храм Пресвятого Сердца Иисуса в Самаре). За первую самостоятельную работу — разрез «вестибюля в римском стиле», Мельников удостоился отзыва Ф. О. Богдановича: «есть штиль!». Учителями Мельникова на архитектурном отделении были такие известные академики архитектуры, как И. В. Жолтовский, И. А. Иванов-Шиц, С. В. Ноаковский. Сам К. Мельников наиболее высоко оценивал уроки И. В. Жолтовского, несмотря на то, что в дальнейшем их взгляды на архитектуру существенно разошлись. Жолтовский вёл занятия в виде бесед, анализируя художественные проблемы и закономерности архитектуры, подробно разбирая выдающиеся произведения архитектуры. Часто студенты собирались дома у Жолтовского, ведя беседы об искусстве и архитектуре. Эти беседы произвели на Мельникова большое впечатление — это были «очаровательные вечера» говорил он и добавлял, что вспоминает о них с большой благодарностью.

В годы обучения Мельников начинает работать помощником на различных постройках московских архитекторов, в основном по заданиям фирмы «В. Залесский и В. Чаплин». В виде преддипломной практики К. С. Мельникову было поручено разработать фасады строившегося в ту пору первого в России автомобильного завода АМО (в настоящее время завод ЗИЛ). Постройка завода велась под руководством выдающихся специалистов А. В. Кузнецова и А. Ф. Лолейта. Мельников с семьёй получил казённую квартиру в ампирном особняке на берегу Москвы-реки, вблизи стройки.

Обучение Мельникова в МУЖВЗ закончилось в 1917 году, но диплом об окончании училища он получил в следующем, 1918 году.

Ещё будучи студентом, весной 1912 года Мельников женился на Анне Гавриловне Яблоковой. В 1913 году у них родилась дочь Людмила, а в 1914 году сын Виктор.

Начало самостоятельного творческого пути

В 1918 году по приглашению И. В. Жолтовского Мельников, в числе лучших выпускников МУЖВЗ, поступает в Архитектурно-планировочную мастерскую Строительного отдела Моссовета — первую государственную архитектурную артель советского времени. Мастерской руководили И. В. Жолтовский («Главный мастер») и А. В. Щусев («Старший мастер»). Вместе с К. С. Мельниковым в мастерской работало двенадцать мастеров («апостолов», как шутили сами архитекторы), среди которых были прославленные в будущем архитекторы Л. А. Веснин, братья Пантелеймон и Илья Голосовы, Н. А. Ладовский, В. Д. Кокорин, А. М. Рухлядев. Мастерской разрабатывались проекты по перепланировке и реконструкции Москвы — план «Новая Москва», проектировались народные дома, школы, жильё для рабочих, агитдоски.

Первым заданием по реальному заказу стал для Мельникова проект посёлка для служащих Алексеевской психиатрической больницы. Об этом проекте, когда он был только начат, писала летом 1918 года газета «Известия». В составе плана «Новая Москва» К. Мельников выполнил проект планировки Бутырского района (1918—1922) и, совместно с А. Л. Поляковым и И. И. Фидлером, проект планировки Ходынского поля (1922). Первые проекты архитектора выполнены в стиле неоклассицизма, однако постепенно Мельников переносит центр тяжести в создании архитектурного образа с ордерных деталей на общую объёмно-пространственную композицию.

27 сентября 1919 Константин Степанович и его жена Анна Гавриловна были арестованы на квартире у А. И. Ефимова и заключены в Бутырскую тюрьму. В начале 1920 по ходатайству Московского Политического Красного Креста были освобождены.

После преобразования в 1920 году Первых и Вторых государственных свободных художественных мастерских (образованных ранее на основе Строгановского художественно-промышленного училища и Московского училища живописи, ваяния и зодчества) в ВХУТЕМАС, летом того же года К. С. Мельников становится его профессором. На архитектурном факультете ВХУТЕМАСа постепенно оформляются три центра со своими концепциями и принципами преподавания: Академические мастерские (руководитель И. В. Жолтовский, преподаватели А. В. Щусев, Э. И. Норверт, В. Д. Кокорин, Л. А. Веснин и другие), Объединённые левые мастерские (Обмас) (Н. А. Ладовский, Н. В. Докучаев, В. Ф. Кринский) и отдельная мастерская И. А. Голосова и К. С. Мельникова, носившая поочерёдно названия: Синтетическая мастерская № 2, Мастерская экспериментальной архитектуры, Новая академия.

Мельникова привлекала концепция формообразования Н. Ладовского и он даже вступил в созданную им в 1923 году творческую организацию архитекторов-рационалистов АСНОВА (Ассоциация новых архитекторов). В эти годы Мельников становится также членом Архитектурного отдела Наркомпроса и представителем этого отдела в Рабисе.

«Махорка»

В начале 1920-х годов Мельников резко порывает с различного рода традиционалистскими стилизациями. Вместе с тем, Мельников не присоединяется ни к каким архитектурным группам и не участвует в публичных дискуссиях, напротив, чётко дистанцируясь от группы архитекторов-конструктивистов, лидерами которой были братья Веснины и Моисей Гинзбург. Отказавшись от неоклассики, Мельников создаёт первые произведения в новом стиле. Деревянный павильон «Махорка» Всероссийского махорочного синдиката на Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке 1923 года в Москве стал первым осуществлённым сооружением Мельникова в новаторском духе. Из одноэтажного сооружения, которое мыслилось заказчиками, «Махорка» превратилась в концептуальное сооружение с консольными свесами, большими плоскостями рекламных плакатов, открытой винтовой лестницей и прозрачным остеклением, не имеющим в углах конструктивных опор — всё это резко выделяло проект из многочисленных построек выставки.

Проект «Махорки» был резко негативно встречен заказчиками, однако Мельникова поддержал главный архитектор выставки А. В. Щусев, за что Константин Степанович до конца жизни был ему благодарен, несмотря на резкие необъективные выступления Щусева против Мельникова в 1930-х годах.

Всем хором партнёров по выставке проект хотели уничтожить — защитил талант, поддержанный Алексеем Викторовичем Щусевым. Ему он шлёт свою признательность.

Мельников оказался не только самым молодым из архитекторов, получивших заказ на проектирование павильона, но и сам павильон среди своих коллег он получил самый незначительный — один из десятков ведомственных павильонов, для проектирования большинства которых даже не приглашали автора-архитектора. Несмотря на то, что в проектировании других выставочных сооружений приняли участие такие известные и заслуженные архитекторы и художники как А. В. Щусев, А. В. Кузнецов, И. В. Жолтовский, П. А. Голосов, А. К. Буров и В. И. Мухина, по многим оценкам самым оригинальным и свежим на выставке был павильон «Махорка».

При проектировании «Махорки» Мельников применил принципиально новый подход к художественному образу выставочного павильона, который был затем развит в принесшем ему мировую славу советском павильоне на Международной выставке декоративных и прикладных искусств в Париже 1925 года. Павильон оказался одним из самых первых примеров подлинного обновления языка архитектуры, тем более знаменательного, что постройка была выполнена в традиционнейшем и, казалось бы, уже не поддающемся какому-либо новому осмыслению материале, — в дереве.

В «Махорке» наметились архитектурно-конструктивные приёмы, определившие облик архитектуры XX века и которые до сих пор являются актуальными и активно применяются в современном строительстве.

Саркофаг для Мавзолея В. И. Ленина

После смерти В. И. Ленина в начале 1924 года, встал вопрос об увековечивании его памяти и сохранении тела. 22 февраля 1924 года Мельников получил предложение принять участие в конкурсе на проектирование саркофага для Мавзолея В. И. Ленина, архитектурный проект которого осуществлял А. В. Щусев. Правительственная комиссия по увековечиванию памяти В. И. Ленина под председательством Ф. Э. Дзержинского признала проект Мельникова лучшим. Мельников намеренно отказался в своём проекте от формы гроба, в котором устроено остеклённое отверстие, позволяющее видеть лицо. Саркофаг, предложенный Мельниковым, был необычной геометрической формы, полностью выполненной из стекла.

Архитектурная идея моего проекта, — вспоминал позднее Мельников, — состояла из четырёхгранной удлинённой пирамиды, срезанной двумя противоположно наклонными внутрь плоскостями, образовывавшими при пересечении строго горизонтальную диагональ. Таким образом, верхний стеклянный покров получил естественную прочность от прогиба. Найденная конструктивная идея исключала необходимость обрамлять стыки частей саркофага металлом. Получился кристалл с лучистой агрой внутренней световой среды.

В июле 1924 года член Комиссии по увековечиванию памяти В. И. Ленина Л. Б. Красин назначил К. С. Мельникова ответственным по строительству саркофага и поручил ему выполнить задание в десятидневный срок. Саркофаг был выполнен под руководством Мельникова в несколько видоизменённом виде на ряде московских заводов к назначенному сроку и занял своё место в деревянном мавзолее, в затем перенесён в каменный, где выполнял свою роль вплоть до Великой Отечественной войны и эвакуации тела В. И. Ленина в Тюмень. Дальнейшая судьба первого саркофага В. И. Ленина неизвестна.

Факт создания К. С. Мельниковым саркофага для тела Ленина рассматривается многими как своеобразная «охранная грамота» архитектора в его дальнейшей профессиональной деятельности.

Ново-Сухаревский рынок

В 1924 году, после неудавшегося закрытия Сухаревского рынка, стихийно существовавшего на Большой Сухаревской площади по обе стороны Сухаревской башни, городские власти решают упорядочить рыночную торговлю и начинают строить рынок на пустыре между современными Большим Сухаревским переулком, Трубной улицей и Садовой-Сухаревской улицей. Однако, К. С. Мельников, прославившийся к тому времени строительством «Махорки», предлагает принципиально новое решение, которое было принято и реализовано в 1925—1926 годах:

Несмотря на то, что постройка была начата, — вспоминал К. С. Мельников в 1964 году, — но угловой показ товаров по моему проекту заставил подчиниться архитектурному решению темы.

К. Мельников предложил застроить всю отведённую под рынок территорию однотипными сблокированными деревянными торговыми павильонами-киосками, каждый блок которых состоял из двух изолированных друг от друга помещений, выходящих входом и торговой витриной на противоположные стороны. От четырёх до двадцати блоков собиралось в ряды таким образом, чтобы на обе стороны их лицевые стены выходили под углом. В результате такой планировки перед каждым торговым киоском создавалось выделенное пространство.

Предложенное Мельниковым архитектурно-планировочное решение Ново-Сухаревского рынка позволило, во-первых, экономно использовать отведённую под его строительство территорию, во-вторых, в короткий срок возвести торговые киоски, которые собирались на месте из стандартных заранее заготовленных деревянных элементов, в-третьих, создать комфортные условия как для торговцев, так и для покупателей. Устройство на рынке павильонов-киосков позволило торговцам не просто приходить на рынок с товаром на один день, как это было на Сухаревском и других московских рынках той поры, а получить возможность арендовать на какое-то время отдельное небольшое торговое помещение. Особенности планировки давали возможность покупателю сразу видеть весь товар целого ряда. Кроме того, покупатель, находясь в уступе, не мешал проходящей по рядам публике.

Ново-Сухаревский рынок был закрыт в 1930 году и торговля продовольственными товарами была переведена на Ярославский рынок. На месте закрытого рынка расположилась автодормехбаза, использовавшая в перестроенном виде трехэтажное здание конторы рынка. По состоянию на июнь 2009 года сохранилось сильно перестроенное конторское здание рынка, которое является самой ранней из дошедших до наших дней построек выдающегося архитектора.

Советский павильон в Париже

В ноябре 1924 года, после установления дипломатических отношений между СССР и Францией, Советскому Союзу последовало приглашение принять участие в Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств, открывающейся в Париже весной 1925 года. 18 ноября 1924 года Выставочный комитет Советского отдела объявил закрытый конкурс на проект павильона СССР, в котором приняли участие архитекторы В. А. Щуко, И. А. Фомин, братья Веснины, Н. А. Ладовский, Н. Докучаев, В. Ф. Кринский, И. А. Голосов, М. Я. Гинзбург, К. С. Мельников и группа выпускников ВХУТЕМАСа. Через месяц, 28 декабря, жюри под председательством А. В. Луначарского и при участии В. В. Маяковского, рассмотрев все представленные на конкурс проекты, признало проект К. С. Мельникова лучшим и поручило ему выполнение его в натуре. В середине января 1925 года Мельников выехал вместе с женой и двумя детьми в Париж для строительства павильона СССР.

Павильон представлял собой лёгкую каркасную двухэтажную постройку, выполненную из дерева. Большая часть площади наружных стен павильона была остеклена. Прямоугольное в плане здание перерезалось по диагонали ведущей на второй этаж открытой лестницей, на которой было сооружено оригинальное перекрытие в виде наклонных перекрещивающихся деревянных плит.

Находясь в Париже, Мельников разрабатывает также проект застройки небольшого участка, отведённого на выставке для советского Торгсектора. По проекту архитектора возводятся небольшие «бутики» — торговые киоски, пилообразно блокированные друг с другом. В архитектуре комплекса Торгсектора прослеживается влияние как основного павильона СССР, так и торговых киосков московского Ново-Сухаревского рынка, над цветовым оформлением которого Мельников продолжал работать в Париже, высылая эскизы рабочим в Москву.

«Золотой период» (1927—1933 годы)

Появление в 1927—1929 годах первых новаторских произведений Мельникова для многих оказалось неожиданным. Они не укладывались ни в какие школы и течения, вызывая восторг у одних, непонимание и отрицание у других. Мельников проектировал многочисленные клубы и другие общественные здания, а также жилые дома, крупные гаражи, во многом определив облик Москвы 1920-х. Сам К. Мельников так отозвался об этом периоде своего творчества:

Начиная с 1927, мой авторитет вырос в монопольный захват … вот так поступит любовь и с Вами, если она Вас полюбит.

Гаражи

Результатом известности Мельникова, которую принесло ему строительство павильона СССР для Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств в Париже, стал заказ проекта гаража для Парижа вместимостью в тысячу машин. Мельников разработал два альтернативных варианта: полупрозрачный стеклянный куб со стоянками в десять этажей и поднятое над уровнем земли здание с консольно-подвесными конструкциями. Парижским проектам не суждено было реализоваться, однако ряд возникших при их проектировании архитектурных идей был использован К. Мельниковым при строительстве гаражей в Москве:

Бахметьевский гараж

В 1926 году Мельников заинтересовался схемой движения автомобилей при парковании и в результате выдвинул предложение о «прямоточной системе» паркования, при которой резко сокращались помехи и передвижения автомобилей при занятии и покидании парковочного места. В соответствии с этой системой К. С. Мельников спроектировал здание гаража на Бахметьевской улице, имеющее в плане форму параллелограмма, с четырьмя по-разному решёнными фасадами — в связи с различием их функций. Разработанная Мельниковым система позволила разместить в гараже на Бахметьевской улице 104 больших автобуса марки «Лейланд», сэкономить пространство и получить существенные эксплуатационные преимущества: при установке на место и выезде автобусов избегалась обычная в других типах гаражей необходимость маневрирования и движения задним ходом. Внутри гаража отсутствуют перегородки — здание выполнено по типу крытого манежа. Металлические конструкции безопорного перекрытия пространства площадью 8500 квадратных метров разработал знаменитый русский инженер Владимир Шухов.

Бахметьевский гараж

Бахметьевский гараж. Сторона въездов, фото 2008 года		Интерьер гаража, фото 1920-х годов		Схема расстановки и схема движения автомобилей в гараже

Гараж на Новорязанской улице

Гараж в плане имеет необычную форму, напоминающую гигантскую подкову. Столь необычная планировка гаража была выбрана Мельниковым из-за неудобной треугольной формы выделенного под застройку участка. Причём разработанная им подковообразная схема парковки машин обеспечивала компактное размещение максимально возможного количества грузовиков на данной площади и их удобный въезд и выезд из гаража. На Новорязанскую улицу выходят экспрессивные торцевые фасады подковообразного здания. Круглые окна в верхней части килевидно выступающих фасадов контрастируют с большими, вытянутыми вертикально, прямоугольными окнами, расположенными по бокам и прямоугольными окнами административного корпуса, расположенного в центре . Согласно проекту в килевидных выступах фасадов находились массивные ворота, обеспечивающие удобные въезд-выезд (на сегодняшний день остались одни ворота, остальные заложены стеклоблочной кладкой). Металлические конструкции перекрытий, как и для Бахметьевского гаража, разработал В. Г. Шухов.

Гараж на Новорязанской улице

Вид гаража со стороны Новорязанской улицы, фото 2008 года		Панорама гаража, фото 2008 года		Стальные перекрытия гаража

Гараж ВАО «Интурист»

Созданное в 1929 году Государственное акционерное общество (ГАО) по иностранному туризму в СССР «Интурист» первоначально не располагало собственной материальной базой. В 1933 году ГАО «Интурист» было слито с Всесоюзным акционерным обществом «Отель» и получило в своё распоряжение несколько гостиниц, ресторанов и автотранспорт. Растущая с каждым годом материальная база «Интуриста» вызвала необходимость строительства отдельного гаража для автотранспорта всесоюзного общества.

Проект был выполнен в Архитектурной мастерской Моссовета № 7, возглавляемой в то время К. С. Мельниковым, в соавторстве с архитектором В. И. Курочкиным. Фасад гаража был трактован архитектором как экран, в центре которого (в специальной круглой «витрине») непрерывно мелькают проезжающие по внутреннему спиральному пандусу автомобили. В натуре проект К. С. Мельникова был осуществлён в 1934 году лишь частично — правая сторона фасада здания с круглым окном. Левая пятиэтажная часть главного фасада гаража уже без участия Мельникова была решена в неоклассическом стиле, который в начале 1930-х годов пришёл на смену новаторским идеям в советской архитектуре. За время своего существования здание неоднократно перестраивалось.

Гараж Госплана СССР

Как и в построенном двумя годами ранее гараже Интуриста, рабочие чертежи здания гаража и мастерских для автомобилей Госплана СССР были выполнены на основе типового проекта сотрудником Архитектурно-проектной мастерской Моссовета № 7 В. И. Курочкиным, а К. С. Мельников осуществил «архитектурное оформление» фасадов комплекса.

Построенный в 1936 году комплекс гаража для Госплана состоит из одноэтажного помещения для автомашин, которое освещается большим выходящим в сторону Авиамоторной улицы круглым окном («глазом», как называл его сам К. Мельников) и четырёхэтажного корпуса мастерских, фасад которого подчёркнут вертикальными каннелюрами.

В 1955 году на территорию гаража и на соседние с ним участки был переведён 8-й таксомоторный парк г. Москвы. В 1995 году парк был преобразован в ОАО «Легавтотранссервис-8». В настоящее время таксомоторная компания работает под маркой «Старое доброе такси» и выполняет услуги по перевозке пассажиров и ремонту автомашин отечественного производства.

За время своего существования здание гаража неоднократно перестраивалось. В 1997 году было принято Постановление Московской городской думы, которым здание гаража Госплана было отнесено к перечню памятников истории и культуры разрешённых к приватизации.

Здание Гаража Госплана СССР является самой поздней из дошедших до наших дней построек К. С. Мельникова.

Клубы

В 20—30-е годы XX века в СССР началось активное клубное строительство, чему в немалой степени способствовало активное профсоюзное движение. Из десяти реализованных в Москве и области проектов рабочих клубов шесть принадлежат Мельникову. Все шесть клубов этого периода отличаются по форме, размеру и функциональности. Однако, можно выделить две общих для всех клубных построек Мельникова черты: гибкая система залов, которая предполагала возможность объединения и разделения помещений мобильными перегородками и активное использование наружных лестниц, что позволяло сэкономить внутреннее пространство учреждений культуры.

Клуб завода «Каучук»

(Москва, ул. Плющиха, 64). Находится на участке при пересечении улицы Плющихи и 2-го Труженикова переулка, составлен из нескольких простых геометрических объёмов, динамически развёрнутых в угловом пространстве участка: его главную диагональную ось фиксирует отдельно выделенный компактный цилиндрический вестибюль главного входа с охватывающими его дугами лестниц, за которым вырастает доминирующий массив зрительного зала с проходными коридорами-фойе, получивший форму четверти цилиндра. Боковые прямоугольные корпуса примыкают по Плющихе и 2-му Труженикову переулку.

Дом культуры им. И. В. Русакова

(Москва, ул. Стромынка, 6). Клуб им. Русакова — первое в мире здание, где балконы зрительного зала вынесены наружу и находятся в трёх зубцах-выступах.

Дом культуры им. И. В. Русакова

Общий вид клуба со стороны ул. Стромынки, фото июль 2008 г.		Вид здания со двора, фото июль 2008 г.		Вид на здание клуба со стороны Бабаевской улицы. На фото видны заложенные окна, фото июль 2008 г.

Клуб фабрики «Буревестник»

Построен для обувной фабрики «Буревестник». Небольшой клуб расположен на длинном и узком участке земли. Он состоит из длинного прямоугольного корпуса со зрительным залом на 700 мест и застеклённой башни с небольшими залами для различных культурных мероприятий. В 2002 году здание клуба было передано спортивно-оздоровительному комплексу «Татами-клуб» и было отреставрировано на его средства. Несмотря на несколько спорных решений (подверглась переделке уникальная система вентиляции; зрительный зал второго этажа превращен в дискотеку; увеличена высота окон в фойе) внешний облик и общий дух мельниковской постройки сохранён. В настоящее время здание выкуплено Фондом содействия сохранению русского наследия «Русский авангард»[www.avangard-ru.org/pages/home.php]. В планах фонда — создание на базе клуба «Буревестник» Международного центра архитектуры (МЦА).

Клуб фабрики «Свобода»

(Москва, ул. Вятская, 41а). Построен для завода «Свобода» треста ТЭЖЭ № 4 (позднее парфюмерно-косметическая фабрика «Свобода»). В послевоенное время клуб стал известен как дом культуры работников торговли им. М. Горького (ДК им. Горького). В 2004—2006 годах здание клуба было отреставрировано коллективом архитекторов-реставраторов Центральных научно-реставрационных проектных мастерских (ЦНРПМ) под руководством Е. И. Толстопятенко, при участии архитекторов А. А. Верещагина, И. Б. Синицыной, инженера Е. В. Боровиковой, инженеров-технологов Арифулиной М. А., Первых Л. И. За осуществление этого проекта коллектив архитекторов получил золотой диплом Смотра лучших архитектурных произведений 2004—2006 годов. В настоящее время в клубе проводятся занятия ансамбля русского танца «Умелицы» и танцевальной группы «Каскад», мероприятия Профсоюза работников торговли, общественного питания и потребкооперации г. Москвы.

Клуб им. М. В. Фрунзе

(Москва, Бережковская набережная, 28). Построен для Дорогомиловского химического завода имени М. В. Фрунзе, отсюда часто встречается второе название здания «Клуб Дорхимзавода». Театральный зал клуба имеет три уровня. Он понижается уступами в сторону сцены, при этом верхние ярусы не нависают над нижними. По проекту Мельникова была предусмотрена возможность увеличивать вместимость зала за счёт расположенного над бельэтажем клубного помещения. Для этого вертикальная стенка (уступ между уровнем пола в партере и бельэтаже) должна была раздвигаться, и дополнительная часть зрителей получала возможность смотреть кинофильм ниже уровня партера основного зала. До постройки на Бережковской набережной новых зданий фасад клуба им. М. В. Фрунзе выходил на Новодевичий монастырь. В 1995—2004 годах здесь был знаменитый рок-клуб Tabula Rasa[tabulaclub.ru/about/]. Собственником здания с конца 1990-х годов является международная холдинговая группа Liral[www.liral.net/], которая профинансировала работы по восстановлению памятника культурного наследия. Комплекс ремонтно-реставрационных работ в Клубе Дорхимзавода, продолжавшихся около трех лет, завершился в начале 2008 г. В здании клуба планируется разместить коммерческий банк.

Клуб фарфорового завода в Дулёво

Клуб построен для работников Дулёвской фарфоровой фабрики имени газеты «Правда» (сейчас Дулёвский фарфоровый завод) и известен также как «Клуб фарфористов». Торжественное открытие клуба состоялось 24 января 1930 года. Построенный клуб имел полукруглый зрительный зал со сценой и бельэтажем, помещения для клубной работы, библиотеку. «Щупальцами в прекрасный бор» — так сам К. С. Мельников характеризовал архитектурную композицию дулёвского клуба. Известный в 1930-е годы публицист и архитектурный критик Н. Лухманов образно называл проект дулёвского клуба «звездой химиков». В настоящее время здание ДК стоит на балансе Дулёвского фарфорового завода. В клубе находится библиотека с читальным залом, спортивный зал, хореографический класс, комнаты для кружков художественной самодеятельности и занятий клубов по интересам. Здание нуждается в реставрации.

Дворец культуры Дулёвского фарфорового завода

Общий вид клуба со стороны ул. Ленина, фото 2008 г.		Балкон зрительного зала, фото 2008 г.		Вид здания со двора, фото 2008 г.

Центральный парк культуры и отдыха (ЦПКиО) имени А. М. Горького

В конце 20-х годов XX века К. С. Мельников разработал проект планировки партера Центрального парка культуры и отдыха (ЦПКиО). По этому проекту была реализована новая планировка ЦПКиО от входа до Нескучного сада взамен планировки И. В. Жолтовского, оставшейся от первой Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки. Мельниковская планировка партера ЦПКиО в основном сохранилась до наших дней.

В центре партера Мельников задумал фонтан, в котором «архитектура формировалась струями самой воды». По причине острой критики конструктивистов и лично К. С. Мельникова в начале 30-х годов фонтан по его проекту осуществлён не был, и на том же месте был сооружён иной по характеру фонтан архитектора А. В. Власова.

Постановлением Правительства Москвы от 9 февраля 1999 г. N 89 «О принятии под государственную охрану вновь выявленных объектов садово-паркового искусства» ЦПКиО им. Горького принят на государственную охрану как памятник садово-паркового искусства регионального значения. В связи с объявленной мэром Москвы Сергеем Собяниным реконструкцией ЦПКиО им. Горького в прессе появились сообщения, что чертежи Константина Мельникова утрачены и сохранение планировки К. С. Мельникова невозможно. Существуют публикации с чертежами ЦПКиО Константина Мельникова. В частных собраниях есть фотографии проекта парка К. С. Мельникова.

В 1960-е годы после посещения ЦПКиО им. А. М. Горького К. С. Мельников писал: «Планировка первого парка выполнена по моему проекту и под моим наблюдением и эта планировка сохранилась до настоящего времени.» Далее Мельников сожалеет, что в отличие от планировки парка фонтан был реализован не по его проекту. Так как в 1960-е годы планировка ЦПКиО по утверждению Константина Степановича Мельникова соответствовала его плану, то для реставрации мельниковской планировки Парка Горького достаточно найти фактический план или авиасъёмку парка конца 50-х начала 60-х годов и использовать сохранившиеся копии его чертежей.

Дом-мастерская архитектора

Одним из самых известных творений зодчего, а по мнению некоторых исследователей наследия К. С. Мельникова — вершиной его творчества и шедевром русской архитектуры, стал построенный им в 1927—1929 годах для себя и своей семьи новаторский дом-мастерская в Кривоарбатском переулке в Москве.

Объёмная композиция дома представляет собой два разновысоких вертикальных цилиндра одинакового диаметра, врезанных друг в друга на треть радиуса, образуя тем самым необычную форму плана в виде цифры «8». Окнам в одном из цилиндров придана необычная шестиугольная «сотовая» форма. Наряду с оригинальными конструкциями и необычной пространственной организацией функциональных процессов, Мельников использовал и целый ряд художественных находок, экспериментируя с формой, пространством и освещением. Дом-мастерская является вершиной творчества К. С. Мельникова и отличается новаторскими конструктивными особенностями, оригинальным художественным образом и пространственной композицией, продуманной функциональной планировкой. Одноквартирный жилой особняк в центре Москвы — уникальный для советского времени пример такого рода постройки.

После смерти Константина Мельникова, его дом был неофициально превращён в сравнительно закрытый музей, хозяином и хранителем которого вплоть до 2006 года являлся сын Константина Степановича, художник Виктор Мельников. В настоящее время между собственниками дома ведутся споры относительно тематики создания государственного музея Мельниковых. Тем временем здание находится в неудовлетворительном техническом состоянии. В 2014 году внучка К.С. Мельникова Е.В. Каринская была насильственно выселена из дома Музеем Архитектуры. Вскоре после этого в доме был открыт музей Константина и Виктора Мельниковых как филиал музея архитектуры имени А.В. Щусева..

40—70-е годы, последние годы жизни

С конца 1930-х годов Мельникову становится всё труднее реализовывать новаторские идеи в архитектуре — его проекты часто критикуются, а в советской архитектуре утверждается эстетическая система, мало совместимая с принципами Мельникова (см. «Сталинский ампир»).

Наряду с проектированием Мельников ещё с 1920-х годов занимался и педагогической деятельностью, в частности, преподавал в московском Вхутемасе (1921—1925) и Вхутеине (1927—1929). При этом проявил себя как сторонник авангардистского «вольного» подхода к архитектуре.

Весной 1949 года Мельников получил назначение на архитектурную кафедру Саратовского автодорожного института, где проработал в общей сложности около двух лет сначала старшим преподавателем, затем исполняющим обязанности профессора. В саратовский период жизни К. С. Мельников участвует в ряде конкурсов, среди которых проект интерьера Центрального универмага г. Саратова (был осуществлён с некоторыми отклонениями), проект реконструкции площади им. Кирова в Саратове, проект планировки и застройки посёлка Вязовка Саратовской области. В этот же период по проекту К. С. Мельникова и скульптора С. Д. Шапошникова в с. Искорость (ныне г. Коростень Житомирской области Украины) сооружается памятник дважды Герою Советского Союза С. А. Козаку. Памятник Козаку является последним реализованным проектом К. С. Мельникова и единственным произведением архитектора, находящимся за пределами территории России. В 1951 году Мельников был переведён в Московский инженерно-строительный институт им. Куйбышева (МИСИ), где он преподавал сначала на кафедре архитектуры, а затем начертательной геометрии и графики. В конце 1952 года Мельников был утверждён в звании профессора. Одним из учеников К. Мельникова в период его преподавания в МИСИ был А. Митта, ставший впоследствии известным российским режиссёром. В 1954 году Мельников участвует в двух открытых конкурсах — на монумент в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией в Москве и на Пантеон выдающихся деятелей государства. Это был период, когда тенденции неокадемизма в советской архитектуре достигли апогея, и оба проекта Мельникова остались практически незамеченными.

В 1958 году К. С. Мельников перешёл из МИСИ во Всесоюзный заочный инженерно-строительный институт (ВЗИСИ), где проработал до последних дней, преподавая архитектурное проектирование, начертательную геометрию и графику. В том же году архитектор участвует в открытом конкурсе на проект Дворца Советов в Москве. Проект Мельникова вызвал в архитектурных кругах резкий протест — инерция отношения к нему как к формалисту ещё не была преодолена.

Пространственно работающая конструкция — железобетонный каркас — использована здесь для создания надуманной, абстрагированной от практических потребностей формы <…> Формализм проявился здесь не только в преувеличении роли символа в архитектуре, но и в характере использования достижений современной строительной техники

В 1965 году Мельникову без защиты диссертации присваивается учёная степень доктора архитектуры, а в 1972 году — почётное звание заслуженного архитектора РСФСР. Исследователь творческого наследия Мельникова С. О. Хан-Магомедов, делавший доклад о творчестве архитектора на заседании Учёного совета ВЗИСИ, на котором рассматривался вопрос о присвоении Константину Степановичу учёной степени, так вспоминает об этом событии:

Для большинства присутствующих почти всё, что я говорил, было новым и совершенно неожиданным. По их лицам было видно, что они удивлены и даже смущены. Они как-то по-новому рассматривали сидящего в стороне Константина Степановича, который внешне ничем не показывал своего волнения <…>

В начале 1970-х годов здоровье Мельникова постепенно ухудшается. Осенью 1974 года у него наступает обострение продолжавшегося много лет заболевания — хронического лимфолейкоза. 28 ноября 1974 года Константин Степанович Мельников скончался в Москве на 85-м году жизни и был похоронен на Введенском кладбище (29 уч.). Могила архитектора отнесена к памятникам истории народов Российской Федерации. Рядом с К. С. Мельниковым была похоронена в 1977 году его супруга, Анна Гавриловна, и в 2006 году сын, художник Виктор Константинович Мельников.

Своеобразие творческого стиля архитектора

Творчество К. С. Мельникова сложно однозначно отнести к какому-либо конкретному архитектурному стилю. Нередко архитектурные произведения Мельникова характеризуют как постройки в духе конструктивизма или функционализма. Однако, при известных чертах внешнего сходства, творчество Мельникова было вне модных в то время архитектурных течений и он категорически возражал, когда его постройки относили к этим стилям:

В наш век появления Конструктивизма, Рационализма, Функционализма и АРХИТЕКТУРЫ не стало…, — писал К. Мельников, — Что касается меня, я знал другое, и это другое — не один конструктивизм. Любую догму в своем творчестве я считал врагом, однако конструктивисты все в целом не достигли той остроты конструктивных возможностей, которые предвосхитил я на 100 лет.

Творческий почерк Мельникова значительно сложнее главного тезиса функционализма «форма следует функции». Работая над сериями зданий одного типа (например, клуб, гараж), Мельников на практике показывал, что одна и та же функция может быть вложена в разные объёмно-пространственные формы. Своим творчеством Мельников показывает ценность для архитектуры и самой формы, способной вмещать в себя различные функции (например, форма цилиндра была использована архитектором при проектировании собственного дома, дома-коммуны, клуба). Помимо функции и формы Мельников активно использовал в своих произведениях архитектурные конструкции. В своих проектах архитектор выдвинул множество разнообразных новаторских конструктивных решений («живые стены», консольные выносы, кинетические сооружения, остроумные несущие конструкции и т. п.) и часть их было осуществлено на практике.

У Мельникова складывались достаточно сложные отношения с конструктивистами (ОСА), с точки зрения которых он являлся «формалистом» из-за стремления к художественно-образной выразительности своей архитектуры, её экспрессивности и динамичности. Единственный издававшийся в 1920—1930-е годы архитектурный журнал «Современная архитектура», редакторами которого были конструктивисты М. Я. Гинзбург и А. А. Веснин, ни разу за время своего существования не упомянул ни имени Мельникова, ни одной его постройки, а к участию в организованной ОСА выставке современной архитектуры в Москве Мельникова даже не пригласили.

Оценки творчества К. С. Мельникова

Архитектурный критик Р. Я. Хигер, автор первой работы о творчестве Мельникова, писал в 1935 году:

Вряд ли можно назвать у нас ещё одного такого зодчего, творческий путь которого отличался бы за всё время революции такой же прямолинейностью и последовательностью, как у К. С. Мельникова.<…> Мельников — архитектурный эквилибрист и парадоксоман — может стать одним из интересных мастеров новой архитектуры социализма. Но для этого ему нужна серьёзнейшая перестройка и самодисциплина, не связанная, конечно, с отказом от сущности его архитектурного дарования.

Из речи архитектора Г. П. Гольца на I съезде советских архитекторов в 1937 году:

Когда речь заходит о формализме, то обычно принято обвинять Мельникова и Леонидова. Но между ними есть существенная разница. Леонидов — честный человек <…> Другое дело — Мельников, в нём не чувствуется искренности. Он талантливый человек, но в нём нет настоящей любви к своему искусству.

Известный архитектор М. Я. Гинзбург так отзывался в 1943 году о творчестве своего коллеги:

Большая часть спроектированных и реализованных работ Мельникова представляет собой оригинальные предложения, однако всегда с известным налётом трюкачества.

Архитектор, лауреат Сталинской премии, академик И. В. Жолтовский:

Неизменный успех его оригинального творчества объясняется исключительным дарованием К. С. Мельникова к пластическому искусству <…> Нахожу в лице К. С. Мельникова такого архитектора, который заслуживает с достоинством получить учёную степень доктора архитектуры без защиты диссертации.

Искусствовед, заслуженный архитектор РФ, академик С. О. Хан-Магомедов:

Мельников, безусловно, гениальный архитектор, но ему при жизни, пожалуй, так никто об этом в глаза и не сказал. Многие не считали его гением, а у тех, кто подозревал об этом, как-то не поворачивался язык сказать такое. <…> И только у открытой могилы я сказал, что мы прощаемся с гениальным архитектором, который так и умер, не услышав от нас этого.

Известный архитектор Томас Лизер, победитель конкурса на проект Всемирного музея мамонтов и Вечной мерзлоты в Якутске, на вопрос о любимом архитекторе ответил «Мельников. Конечно, он очень повлиял на меня!».

Творческое наследие К. С. Мельникова

Реализованные архитектурные работы

За весь период творческой биографии К. С. Мельниковым осуществлено в натуре 27 архитектурных проектов. До наших дней полностью или частично сохранилось 16 работ архитектора.

Год окончания строительства	<center>Название проекта	<center>Местонахождение	<center>Современное состояние
<center>1917	Жилые и рабочие помещения московского автомобильного завода АМО	Москва, улица Тюфелева Роща	Не сохранился
<center>1923	Павильон «Махорка» на Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке	Москва, Нескучный сад	Не сохранился
<center>1924	Саркофаг для Мавзолея В. И. Ленина	Москва, Красная площадь	Не сохранился
<center>1924	Ново-Сухаревский рынок	Москва, Большой Сухаревский переулок, 9	Не сохранился
<center>1924	Здание конторы Ново-сухаревского рынка	Москва, Большой Сухаревский переулок, 9	Сохранился со значительными искажениями фасадов и переделками
<center>1925	Павильон СССР на Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств	Париж, проспект Кур-ля-Рен	Не сохранился
<center>1925	Торгсектор СССР на Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств	Париж, Эспланада Инвалидов	Не сохранился
<center>1926	Павильон СССР на Международной ярмарке в Салониках	Салоники	Не сохранился
<center>1926	Катафалк для похорон Л. Б. Красина	Москва	Не сохранился
<center>1926	Бахметьевский гараж	Москва, ул. Образцова, 19-а	Отреставрирован, перестроен
<center>1929	Гараж для грузовых машин	Москва, ул. Новорязанская, 27	Нуждается в реставрации
<center>1929	Дом-мастерская К. С. Мельникова	Москва, Кривоарбатский переулок, 10	Нуждается в реставрации
<center>1929	Центральный парк культуры и отдыха им. А. М. Горького	Москва, Крымский вал, 9	Частично реставрирован
<center>1929	Дом культуры им. И. В. Русакова	Москва, ул. Стромынка, 6	Нуждается в реставрации
<center>1929	Клуб Дорхимзавода имени М. В. Фрунзе	Москва, Бережковская набережная, 28	Отреставрирован
<center>1929	Столовая при Клубе завода им. М. В. Фрунзе	Москва, Бережковская набережная, 28	Отреставрирован
<center>1929	Дом культуры химиков завода «Каучук», при участии инженера Г. Г. Карлсена	Москва, ул. Плющиха, 64	Находится на реставрации
<center>1929	Столовая при Доме культуры химиков завода «Каучук»	Москва, ул. Плющиха, 64	Не сохранился
<center>1930	Клуб фарфорового завода им. газеты Правда	г. Ликино-Дулёво, ул. Ленина, 1	Находится на реставрации
<center>1929	Клуб фабрики «Свобода»	Москва, ул. Вятская, 41 а	Отреставрирован, утрачены планировка и интерьеры памятника
<center>1929	Клуб фабрики «Буревестник»	Москва, ул. 3-я Рыбинская, 17/1	Отреставрирован
<center>1930	Планировка партера ЦПКиО им. Горького	Москва, ул. Крымский вал, 9	Сохранилась частично
<center>1931	Реконструкция Московского камерного театра (сейчас Московский Драматический Театр им. А. С. Пушкина) (совместно с В. А. и Г. А. Стенбергами)	Москва, Тверской бульвар, 23	Сохранилась частично
<center>1934	Гараж Интуриста (совместно с В. И. Курочкиным)	Москва, ул. Сущёвский вал, 33	Отреставрирован
<center>1936	Гараж для «Госплана» (совместно с В. И. Курочкиным)	Москва, ул. Авиамоторная, 44	Находится на реставрации
<center>1947	Схема окраски корпусов мясокомбината им. Микояна	Москва, ул. Талалихина, 41	Не сохранился
<center>1949	Памятник дважды герою Советского Союза С. А. Козаку	Украина, Житомирская область, г. Коростень, ул. Грушевского,8	Нуждается в реставрации
<center>1950	Интерьер Центрального универмага	Саратов	Не сохранился

Неосуществлённые архитектурные проекты

Помимо осуществлённых в натуре зданий и сооружений творческое наследие К. С. Мельникова включает в себя более 70 нереализованных проектов, в том числе (выборочно):

• 1918—1922 — Планировка Бутырского района Москвы по плану «Новой Москвы»;
• 1922 — Планировка Ходынского поля Москвы по плану «Новой Москвы»;
• 1922—1923 — Комплекс показательных жилых домов для рабочих в Москве (девиз «Атом»);
• 1923 — Дворец Труда в Москве (девиз «Нерв»);
• 1924 — Павильон московского отделения газеты «Ленинградская правда» на Пушкинской площади (победили братья Веснины, не было сооружено);
• 1924 — Здание акционерного общества «Аркос» в Москве на ул. Ильинка;
• 1925 — Гаражи на 1000 такси в Париже;
• 1925 — Крематорий на Донской улице в Москве;
• 1927 — ДК им. Зуева в Москве (сооружён И. Голосовым);
• 1928 — Административный центр г. Ульяновска;
• 1929 — Памятник Христофору Колумбу в Санто-Доминго (не был сооружён);
• 1929 — Сблокированные жилые дома (дом-коммуна);
• 1929—1930 — Зелёный город в Пушкинском районе Московской области;
• 1931 — Театр московского областного Совета профессиональных союзов (МОСПС) на улице Каретный ряд в Москве;
• 1931 — Реконструкция Арбатской площади в Москве;
• 1931—1933 — Дворец народов в Москве на Кропоткинской набережной;
• 1932—1933 — Дворец труда в Ташкенте (1-я премия);
• 1934 — Народный комиссариат тяжёлой промышленности (Наркомтяжпром) на Красной площади в Москве (не было сооружено);
• 1935 — Планировка района Лужников в Москве;
• 1938 — Застройка проездов Новинского бульвара в Москве;
• 1944 — Типовая русская баня;
• 1950 — Планировка и застройка посёлка Вязовка Саратовской области (не был осуществлён);
• 1951 — Железнодорожный вокзал в г. Новосибирске;
• 1954 — Монумент в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией на площади Киевского вокзала в Москве;
• 1955 — Пантеон СССР на Ленинских горах в Москве (не был осуществлён);
• 1959 — Дворец Советов на Ленинских горах в Москве (не был осуществлён);
• 1962 — Павильон СССР на Международной выставке в Нью-Йорке;
• 1967 — Детский кинотеатр на улице Арбат в Москве.

Литературное наследие

Литературное наследие К. С. Мельникова состоит из автобиографической монографии «Архитектура моей жизни», рукопись которой была окончена им в 1967 году и опубликована в 1985 году в составе книги «Константин Степанович Мельников: Архитектура моей жизни. Творческая концепция. Творческая практика» под редакцией А. А. Стригалёва и И. В. Коккинаки. В этот же сборник вошли статьи и высказывания К. С. Мельникова о природе архитектуры, архитектурном творчестве, о его личных взглядах. Здесь же представлено «кредо» возглавляемой Мельниковым Мастерской № 7 Моспроекта, учебные программы, лекции и выступления архитектора. На основе воспоминаний и размышлений К. С. Мельникова с максимальным сохранением авторской редакции составлено издание «К. С. Мельников. Архитекторское слово в его архитектуре». Книга содержит материалы, завещанные архитектором своему сыну, Виктору Константиновичу.

Память

• Улица Архитектора Мельникова в Москве.

См. также

• Конструктивизм в архитектуре Москвы

Литература

На русском

• Константин Степанович Мельников: Архитектура моей жизни. Творческая концепция. Творческая практика / А. Стригалёв, И. Коккинаки. — М.: Искусство, 1985. — 311 с.
• Константин Мельников. Рисунки и проекты: Каталог выставки. — М.: Советский художник, 1989. — 125 с. — ISBN 978-5269001739.
• Мельников К. С. Архитекторское слово в его архитектуре / Адамов О. И.. — М.: Архитектура-С, 2006. — 144 с. — ISBN 5-9647-0091-8.
• Хан-Магомедов С. О. Кривоарбатский переулок, 10: Путеводитель. — М.: Московский рабочий, 1984. — 64, [16] с. — (Биография московского дома). — 70 000 экз.
• Хан-Магомедов С. О. Константин Мельников. — М.: Архитектура-С, 2006. — 296 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-9647-0095-1.
• Хан-Магомедов С. О. Дом-мастерская архитектора Константина Мельникова. — М.: Архитектура-С, 2006. — 80 с. — 3000 экз. — ISBN 5-9647-0109-4.
• Стригалёв А. А. Константин Степанович Мельников. — М.: Искусство, 1985. — 364 с.
• Зодчие Москвы. — М.: Московский рабочий, 1988. — Т. 2. — С. 190—199. — 368 с. — 5100 экз. — ISBN 5-239-00057-3.
• Хазанова В. Э. Из истории советской архитектуры 1926—1932 гг. Документы и материалы. Рабочие клубы и дворцы культуры. — М., 1984.
• Лухманов Н. Архитектура клуба. — М.: Теакинопечать, 1930. — 102 с.
• Раппапорт А. [papardes.blogspot.com/ "Инфантилизм и схематизм в архитектуре Мельникова"] // Творчество. — 1990.
• Егор Егорычев: Дом Мельниковых: Константина и Виктора. — М.: Москва, которой нет, 2013. — 64 с. — 2000 экз.

На английском

• Starr, S. Frederick. Melnikov: Solo Architect in a Mass Society. — Princeton. — Princeton University Press, 1978. — ISBN 0-691-03931-3.
• Pallasmaa, Juhani, Gozak, Andrei. The Melnikov house. Moscow (1927—1929): Konstantin Melnikov. — Academy Ed., 1996. — ISBN 1-85490-413-2.
• MacEl, Otakar, Fosso, Mario. Konstantin S. Mel'Nikov and the Construction of Moscow. — Skira, 2001. — 312 p. — ISBN 9788881185399.

На итальянском

• De Magistris, Alessandro. La casa cilindrica di Konstantin Melnikov: 1927—1929. — Celid, 1998. — ISBN 978-8876613340.

На немецком

• Pare, Richard. Die verlorene Avantgarde. — Schirmer/Mosel Verlag Gm, 2007. — ISBN 9783829602990.

Ссылки

• [www.melnikovhouse.com/home.php Музей «Дом Мельникова»]
• [www.russianculture.ru/formb.asp?ID=199&full Творчество Константина Мельникова]
• [www.forma.spb.ru/magazine/articles/7_01/main.shtml Некоторые проекты К. С. Мельникова]
• [lenta.ru/articles/2006/03/13/dom/ Дом Мельникова]
• [community.livejournal.com/ru_sovarch/289649.html#cutid1 Серия рисунков «Москва архитектора Мельникова»]. Автор — В.Бойко, 2001 г.
• [pda.cih.ru/c3.html Статьи о Константине Мельникове для PDA]
• [kommersant.ru/doc/17374 Он не каялся никогда, журнал «Коммерсантъ Власть», № 31 (382), 08.08.2000]
• [vchaplina-arhiv.livejournal.com/65587.html Константин Мельников. Документы из архива Веры Чаплиной]

<center>Постройки архитектора К. С. Мельникова
<center>	Собственный дом архитектора	<center>	Клуб им. Русакова
<center>	Клуб фабрики «Свобода»	<center>	Клуб завода «Каучук»
<center>	Клуб имени Фрунзе	<center>	Клуб фарфорового завода
<center>	Клуб фабрики «Буревестник»	<center>	Ново-Сухаревский рынок
<center>	Бахметьевский гараж	<center>	Гараж на Новорязанской улице
<center>	Гараж Интуриста	<center>	Гараж Госплана
<center>	Павильон «Махорка»	<center>	Павильон СССР на выставке в Париже

Отрывок, характеризующий Мельников, Константин Степанович

– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.