Григорий II

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Григорий II
лат. Gregorius PP. II<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
89-й папа римский
19 мая 715 — 11 февраля 731
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Константин
Преемник: Григорий III
 
Имя при рождении: Григорий Савеллий
Рождение: 669(0669)
Рим, Италия
Смерть: 11 февраля 731(0731-02-11)
Рим, Италия
Отец: Марцелл

Григорий II (лат. Gregorius PP. II; 669 — 11 февраля 731) — папа римский с 19 мая 715 по 11 февраля 731 года.





Ранние годы

Григорий родился в знатной римской семье в 669 году [1], его родителями были Марцелл и Гонеста [2]. По позднейшим данным, Григорий — родственник папы Бенедикта II, однако проверить эти сведения невозможно. В молодости Григорий был в плену у лангобардов, но сумел выкупиться.

Он был сделан иподиаконом и казначеем римского престола во время понтификата папы Сергия I (687-701). Позже он был рукоположён в диаконы и назначен заведующим библиотекой Ватикана [3].

Во время понтификата папы Константина Григорий стал папским секретарем и сопровождал его в Константинополь в 711 году для обсуждения итогов Трулльского собора [4]. После смерти Константина 9 апреля 715 года Григорий был избран папой и был рукоположён 19 мая 715 года [3].

Расширение миссионерской деятельности

Почти сразу же Григорий занялся ремонтом стен Рима, начав с Тибуртинских ворот [3]. Работы были приостановлены в октябре 716, когда река Тибр вышла из берегов и затопила Рим, нанеся огромный ущерб и отступив лишь через восемь дней [3]. Первый год его понтификата также был ознаменован письмом от Патриарха Иоанна VI Константинопольского, который пытался оправдать свою поддержку монофелитства. Григорий ответил, послав письмо с изложением традиционной римской позиции против монофелитства [5].

В 716 году Григорий принял Теодо, герцога Баварии, чтобы обсудить дальнейшую христианизацию его земель. В результате этой встречи Григорий дал конкретные поручения своим легатам, которые должны были поехать в Баварию, скоординировать свои действия с герцогом и создать местную церковную иерархию под надзором архиепископа [6]. В 726 году Григорий вынудил отшельника Корбиниана отказаться от монашеского призвания и стать епископом Фрайзингским, в верхней Баварии [7].

Далее Григорий обратил своё внимание на Германию. В 718 году он отправил к англо-саксам миссионера, Винфрида, который начал активную миссионерскую деятельность в Германии [8]. В мае 719 года Винфрид принял имя Бонифация и отправился проповедовать. В 722 году, выслушав отчет о работе, проделанной к тому времени, Григорий вызвал Бонифация обратно в Рим, чтобы проверить слухи относительно доктринальных заблуждений Бонифация [9]. После изучения письменного исповедания веры Бонифация Григорий был достаточно удовлетворен и вернул Бонифация обратно в Германию. Успехи Бонифация были отмечены в письме папы в декабре 724 году [10].

Григорий также укрепил папскую власть в церквях Великобритании и Ирландии. В 726 году Григорий принял Ине, бывшего короля Уэссекса, который отрекся от престола и отправился в паломничество в Рим [11].

Церковные преобразования

Григорий также заботился об открытии и восстановлении монастырей. Он превратил семейный особняк в Риме в монастырь, Санта-Агата на Субурре, передав ему дорогие и драгоценные сосуды и украшения [12], а также открыл новый храм, посвященный Святому Евстахию [13]. В 718 году он восстановил аббатство Монте-Кассино, разрушенное в ходе нападения лангобардов в 584 году.

В 721 году Григорий провел Синод в Риме с целью разрешения вопросов, связанных с незаконными браками [14]. После этого в 723 году вновь вспыхнул давний спор между патриархами Аквилеи и Градо. По просьбе короля лангобардов Лиутпранда Григорий предоставил сан патриарха Аквилеи епископу Серению. Вскоре после этого, однако, Григорий получил письмо от Доната, патриарха Градо, который жаловался, что Серений превысил свои полномочия и вмешался в церковную юрисдикцию Градо [15]. В то же время Григорий отчитал Доната за жалобы на первоначальное решения папы передать сан Серению [16]. После этого в 725 году, после смерти Доната, патриархия Градо была узурпирована Петром, епископом Полы. Григорий лишил Петра обеих кафедр и написал пастве, что ей надлежит избрать епископов в соответствии с церковным правом, после чего прихожане избрали Антонина, с одобрения Григория [17].

Григорий также установил ряд практик внутри Церкви. Он постановил, что в Великий пост по четвергам люди должны поститься, только если постятся и в другие дни недели. Видимо, это было направлено против практики прошлых веков, когда язычники постились в четверг в рамках поклонения Юпитеру [18].

Отношения с лангобардами

Папа делал всё, чтобы не воевать с лангобардским королём Лиутпрандом. В апреле 716 года Григорий смог получить согласие Лиутпранда не отбирать возвращенные церкви Арипертом II земли в Коттских Альпах [19]. Однако в 717 году полунезависимый лангобардский герцог Беневенто Ромуальд II, возобновил военные действия и захватил Кумы, на пути из Рима в Неаполь [20]. Ни угрозы божественного возмездия, ни попытка подкупа не произвели впечатление на Ромуальда, и тогда Григорий обратился к герцогу Неаполя Иоанну I, и тот на папские средства освободил Кумы [21].

В том же году лангобардский герцог Сполето Фароальд II захватил Классис, порт Равенны. Григорий стал посредником в переговорах с Лиутпрандом, который вынудил Фароальда вернуть порт экзарху Равенны [22]. Понимая, что лангобардская угроза будет сохраняться, Григорий в 721 году обратился к франкам, прося Карла Мартелла вмешаться и изгнать лангобардов. Однако Карл не ответил на просьбу [23]. Слабость имперских позиций в Италии привела к новым лангобардским вторжениям, и в 725 году они захватили крепость Нарни.

В 727 году лангобарды захватили и разрушили Классис и заняли Пентаполис [24]. Несмотря на то, что Классис был отбит в 728 году, боевые действия между византийскими войсками и лангобардами продолжались, пока в 729 году при посредничестве Григория не была заключена сделка между Лиутпрандом и византийским экзархом Евтихием, в результате чего вплоть до смерти Григория было заключено перемирие [25]. Григорий и Лиутпранд встретились в 729 году в древнем городе Сутри. Здесь они достигли соглашения, по которому Сутри и некоторые горные городки в Лацио были переданы папе [26]. Это было первое расширение папской территории за пределами Рима, что ознаменовало начало формирования Папской области.

Отношения с императором Львом III

Напряженность в отношениях между Григорием и императорским двором наметилась около 722 года, когда император Лев III Исавр попытался поднять налоги на папских землях в Италии. Лев нуждался в деньгах, чтобы финансировать продолжавшуюся войну с арабами, в то время как Григорий сам нуждался в этих деньгах, чтобы обеспечить продовольствием Рим, тем самым освободив Рим от зависимости от междугородных поставок зерна [27]. В результате папа не согласился с инициативой императора и призвал римлян изгнать имперского губернатора из города, и Лев не смог навязать свою волю Риму [28].

Однако в 725 году, возможно, по инициативе императора, Мариний, посланный из Константинополя, чтобы управлять герцогством Рим, организовал заговор, чтобы убить папу. Мариний вовлек в него герцога по имени Василий, хартулария Иордана и иподиакона Луриона,однако заговор был раскрыт, а заговорщики казнены [29].

Тогда в 726 году Лев издал иконоборческий указ, осуждая владение любыми иконами святых [30]. Когда он только узнал о иконоборчестве, то написал два послания к императору Льву III Исавру, в которых вразумлял того остановиться, прекратить гонения на иконы. Хотя Лев не намеревался немедленно требовать исполнения указа на Западе, Григорий отверг указ [31]. Узнав об этом, население Равеннского экзархата подняло восстание. Войска Равенны взбунтовались, осуждая экзарха Павла и императора Льва III, и низложили тех офицеров, которые остались им верны. Павел сплотил лояльные силы и попытался восстановить порядок, но был убит. Войска обсуждали возможность избрания собственного императора и похода на Константинополь, но Григорий отговорил их [32]. В то же время герцог Неаполя Экзгиларат и его сын Адриан выступили на стороне императора и двинулись на Рим, чтобы убить Григория, но были свергнуты народом и убиты [33].

В 727 году Григорий созвал синод для осуждения иконоборчества [34]. По данным греческих источников, в частности, Феофана Исповедника, в этот момент Григорий отлучил от церкви императора-иконоборца. Однако ни один западный источник, в частности, Liber Pontificalis, не подтверждает этот акт Григория [35]. Затем он направил два письма Льву, отрицая императорское право вмешиваться в вопросы вероучения, центральный догмат цезарепапизма. Он писал:

”Вы говорите: мы поклоняемся камням, стенам и доскам. Но это не так, о император; они служат нам для поминания и ободрения, поднимая наши души ввысь... И мы поклоняемся им не как богам, как вы считаете, не дай Бог!... Даже маленькие дети издеваются над вами. Придите в одну из своих школ, где говорят, что вы враг икон, и тотчас они бросят свои стилусы в вашу голову, и то, что вы не смогли узнать от мудрых, вы можете узнать у глупцов... В силу власти, которая пришла к нам от Святого Петра, мы могли бы нанести наказать вас... хотя у вас отличный первосвященник, наш брат Герман, советы которого вы должны принимать, как советы отца и учителя... Догмы церкви не вопрос для императора, но для епископов.”[36]

В 728 году Лев послал в Италию нового экзарха, Евтихия, чтобы попытаться восстановить ситуацию [37]. Евтихий послал эмиссара в Рим с инструкциями, чтобы убить Григория, но заговор был раскрыт. Далее он попробовал обратить короля лангобардов и герцогов против папы, но они сохранили свою двойственную позицию, не противясь, но и не поддерживая папу [38]. В том же году Григорий написал патриарху Герману I Константинопольскому, уверив его в своей поддержке, и когда Герман отрекся от престола, Григорий отказался признать нового патриарха, Анастасия, и постановления иконоборческого совета Льва III [39].

В 729 году Евтихий, наконец, смог добиться союза с королём Лиутпрандом, обещав тому помощь в усмирении мятежников. После того, как они подчинили герцогов Сполето и Беневенто, Евтихий и Лиутпранд обратились к Риму с целью заставить папу согласиться с велениями императора [38]. Однако Григорию удалось разбить альянс против него, и Лиутпранд вернулся в Павию. После этого Евтихий достиг шаткого перемирия с Григорием, а папа в ответ поспособствовал перемирию между лангобардами и византийцами [40]. Несмотря на все эти разногласия, Григорий был преданным и энергичным защитником интересов империи. В частности, в 730 году, когда узурпатор Тиберий Петасий поднял восстание в Тоскане, папа оказал поддержку Евтихию в подавлении мятежа [41].

Григорий умер 11 февраля 731 года и был похоронен в базилике Святого Петра. Данные о расположении его могилы с тех пор утрачено. Впоследствии он был причислен к лику святых, его память как святого в римском календаре отмечается 13 февраля [42].

Григорий II был предполагаемым предком семьи Савелли [43], но эти сведения ненадежны. То же самое было сказано в VII веке о папе Бенедикте II, но ничего определенного о родстве между ними не известно.

Чудо в битве при Тулузе (721)

Григорий II фигурирует в легенде о победе над мусульманами в битве при Тулузе (721). Согласно Liber Pontificalis, в 720 году папа Григорий послал Эду, герцогу Аквитании, три корзины хлеба. Герцог перед битвой раздал кусочки этого хлеба своим воинам. После боя выяснилось, что никто из тех, кто пробовал хлеб, не был убит или ранен [44].

Напишите отзыв о статье "Григорий II"

Примечания

  1. Levillain, pg. 642
  2. Mann, pg. 144
  3. 1 2 3 4 Mann, pg. 145
  4. Ekonomou, pg. 272; Mann, pg. 133
  5. Mann, pgs. 147-148
  6. Mann, pg. 151
  7. Mann, pgs. 153-154
  8. Levillain, pg. 643
  9. Mann, pgs. 157-158
  10. Mann, pgs. 161-162
  11. Mann, pg. 150
  12. Mann, pgs. 144-145
  13. Ekonomou, pg. 299
  14. Ekonomou, pg. 245
  15. Mann, pgs. 166-167
  16. Mann, pgs. 167-168
  17. Mann, pg. 168
  18. Mann, pgs. 201-202
  19. Mann, pg. 169
  20. Mann, pgs. 169-170
  21. Mann, pg. 170
  22. Mann, pg. 171
  23. Mann, pgs. 171-172
  24. Mann, pg. 187
  25. Ekonomou, pg. 299; Mann, pgs. 197-198
  26. Bury, pg .444
  27. Treadgold, pg. 350; Ekonomou, pg. 275
  28. Treadgold, pg. 350; Bury, pgs. 440-441; Mann, pg. 185
  29. Levillain, pg. 642; Mann, pg. 184
  30. Treadgold, pg. 352
  31. Treadgold, pg. 352; Mann, pg. 186
  32. Treadgold, pg. 352; Mann, pg. 186; Bury, pg. 441
  33. Mann, pg. 186
  34. Mann, pg. 188
  35. Mann, pgs. 199-200
  36. Mann, pgs. 191-192
  37. Treadgold, pg. 353
  38. 1 2 Bury, pgs. 444-445; Mann, pgs. 197-198
  39. Treadgold, pgs. 353-354; Levillain, pg. 643
  40. Mann, pg. 198; Bury, pg. 445
  41. Mann, pg. 198
  42. Mann, pgs. 200-202
  43. Williams, George L., Papal Genealogy: The Families And Descendants Of The Popes (2004), pg. 37
  44. Mann, pg. 165-166

Литература

Отрывок, характеризующий Григорий II

– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.