Архитектура Великого княжества Литовского

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Архитектура Великого княжества Литовского ― совокупность различных строений и сооружений, созданных на территории Великого княжества Литовского, в соответствии с их назначением, техническими возможностями и эстетическими воззрениями общества XIII—XVIII веков.

Началом архитектуры Великого княжества Литовского обычно считается строительство деревянных замков[1][2][3], близ которых возникали постоянные сельские поселения[4][5][6]. Но защита от врагов требовала мощной фортификационной системы, и на рубеже XV века начинают строиться каменные замки[7]. В XV—XVI веках расширяется строительство каменных и деревянных частновладельческих замков, введение же в военное строительство западноевропейских фортификационных систем способствовало постепенному превращению замков в дворцово-замковые комплексы, сочетанию в них общественных и оборонительных функций. Значительное влияние на развитие оборонного строительства оказало соседство с европейскими странами, что проявилось в распространении романского и готического стилей в архитектуре. В Великом княжестве Литовском сложилась местная разновидность готического стиля, характеризовавшаяся пластичностью форм и торжественным монументализмом.

Рост городов и городское самоуправление в XIV — первой половине XVI века привели к становлению новых форм городского зодчества (ратуши, церкви, костёлы, торговые ряды и др.). В конце XVI ― первой половине XVII века осуществляется широкомасштабное строительство частновладельческих городов, под влиянием архитектуры ренессанса сформировалась их регулярная пространственно-планировочная композиция. Барокко в Великом княжестве Литовском (конец XVI — середина XVIII веков) исследователи подразделяют на раннее, зрелое (белорусское) и позднее (виленское). Своеобразная архитектурная система барокко, получившая название виленской, оформилась на протяжении XVII—XVIII веков[8][9][10][11][12]. От белорусского барокко ХVІІ века с его строгой сдержанностью, внушительностью и экспрессией виленское барокко отличалось легкостью и свободой[8]. Храмовое строительство окончательно определилось в первой половине XVI века, когда стал характерен новый тип храмов, приспособленных к обороне и входивших в систему городских укреплений или бывших отдельными пунктами в окрестных деревнях.





Замковое зодчество

В XIII веке на землях современных Восточной Литвы и Северо-Западной Белоруссии образовалось государство, известное как Великое княжество Литовское. Вскоре оно уже включало в себя всю территорию современных Литвы и Беларуси, а также существенную часть территорий Украины (Волынь, Подолье, Киевщина, Черниговщина, Северщина, Дикое поле), России (Смоленщина, Брянщина) и Польши (Подляшье). Ещё в пору Киевской Руси возникли города, ставшие впоследствии экономическими, административно-политическими, военно-оборонительными и культурными центрами Великого княжества Литовского. Определяющая особенность архитектуры и градостроительства этого времени ― оборонительный характер сооружений. Оборонительная система городов сочетала естественные преграды (крутые берега рек, склоны) и искусственные укрепления. Детинец и город окружались рвом и земляным валом с укреплениями из брёвен. Такая система обороны соответствовала тогдашней тактике внезапных нападений. С распространением осадной тактики появился и новый тип оборонного зодчества — крепкие деревянно-земляные сооружения с внутриваловыми глиняно-каменными и деревянными конструкциями (Дрисса, Давыд-городок, Быхов, Гомель, Радошковичи, Глуск, Пинск, Сураж). Позже основой обороны многих городов (Владимир-Волынский, Каменец, Брест, Новогрудок, Крево и др.) стали многоярусные прямоугольные или круглые в плане каменные башни — «столпы»[13]. В конце XIII — первой половине XVI века строятся новые и перестраиваются из старых, чаще всего деревянно-земляных укреплений, крепости и замки на белорусских землях, на Волыни, в Подолии, в городах Вильне, Каменце-Подольском, Луцке[14][15].

Возводятся монастыри, которые становятся укреплёнными территориями: Жидичинский Николаевский монастырь близ Луцка (XIII в.), Загоровский монастырь близ Владимира-Волынского (XIV в.), Милецкий Николаевский монастырь (Мильцы на Волыни, XIV в.)[16][17][18], Витебский Свято-Троицкий Марков монастырь (XIV в.), Витебский Свято-Духов монастырь (1380-е гг.), Лукомльский Николаевский монастырь (XIV в.). Получило распространение строительство частновладельческих замков регулярной или свободной в плане формы, на естественных или насыпных возвышенностях, с развитой системой обводнения (замок князей Чарторыйских в Клевани (1495), замок Радзивиллов в Олыке (1534), Тракайский замок (XIV в.), замки в Свирже (1485), Смолянах, Геранёнах). Они имели мощные стены и башни ― последние служили и для жилья. Часто к замку пристраивался дворец с несколькими помещениями и замковой церковью. Один из немногих сохранившихся замков Великого княжества Литовского на Украине — Луцкий, строительство которого началось в XIV веке при волынском князе Любарте. Замок участвовал в украинской программе Семь чудес Украины[19]. Это замок с высокими прямоугольными в плане башнями и мощными, неприступными стенами высотой до 14 м. В плоских полуциркульных нишах, кое-где украшавших фасады башен, как и в двухступчатых с полуциркульными завершениями оконных проёмах, ещё проступают черты древнерусской архитектуры. Но стрельчатые порталы свидетельствуют о влиянии готики[20].

Крепость Каменца-Подольского возведена братьями Кориатовичами, правившими Подольским княжеством в 60—90 годах XIV века, она представляет собой сложный архитектурный ансамбль, последующими перестройками приспособленный для защиты от пушечной стрельбы[21].

Гродненский замок возник во второй половине или конце XI века как пограничная крепость и стал ядром будущего Гродно[22]. На рубеже XIV—XV веков великий князь литовский Витовт на месте крепости выстроил из камня и кирпича (кирпичом выравнивались ряды валунов и облицовывались башни) готический пятибашенный замок со стенами толщиной более 3 метров. Около 1500 года замок перестроен. В чисто же романской архитектуре преобладала одна функция ― оборонительная, и для замковой архитектуры Великого княжества Литовского, вплоть до XV века, до развития артиллерийской техники, характерны признаки, свойственные романскому зодчеству: с развитием техники арбалетной, а позже пушечной, увеличивается высота башен и стен, усложняется композиция замковых комплексов. Верхняя церковь имела базиликальный тип, массивность и статичность форм, каменные своды. Во внешнем оформлении — барельеф, аркатура, перспективный портал. При её строительстве применялась не готическая, а вендская кладка[23].

Под влиянием фортификационного зодчества Италии в Европе распространилось строительство укреплений бастионной системы, пришло оно и в Великое княжество Литовское (Заславль, Несвиж). Оборонительные замки, препятствовавшие татарским набегам, встали от Восточного Подолья до Днепра[24]. Из них выделялись Лидский замок (1330-е гг.), Рогачёвский замок королевы Боны Сфорца (XVI в.) с водяным рвом, земляным валом и мостом на цепях[25]. Крупнейшим же деревянным замком в южных землях Великого княжества Литовского был киевский, построенный зодчим Иваном Служкой в 1542 году: с четырнадцатью шестигранными башнями, из соснового дерева. В нём находились резиденция старосты, помещение для гарнизона, многочисленные служебные комнаты, четыре церкви, костёл. Стены замка были обмазаны глиной, оштукатурены и покрашены[26]. Замок с шестью башнями, тоже из сосны, в 1544 году возведён в Житомире[27]. Самым небольшим в оборонительной линии был Черкасский замок (1549). В готическом стиле построены ворота городской стены с часовней в Вильне (Острая брама, 1503—1522). Своеобразно проявились черты ренессанса в архитектуре замков и дворцов, строившихся в XVI — первой половине XVII века в поместьях магнатов[28]. Например, башни XVI века замка Острожских в Остроге увенчаны высокими аттиками и своеобразными «коронами» с развитой аркатурой и декоративным парапетом с фронтонами, волютами и резным декором[29]. Те же черты есть в замках в Бережанах (1534—1554 гг.) и Меджибоже (XVI в.), в Ляховичах, Заславле, Любче[30]. Ещё чётче ренессансные черты проявились, например, в замках в Олыке на Волыни с аттиком над воротами (1564)[31], в Збараже (1631), построенном (частично) по проекту выдающегося итальянского зодчего Винченцо Скамоцци, замке в Чашниках, в перестройке Мирского замка в конце XVI века[32]. Нынешняя столица Беларуси, город Минск, в начале XVII века была обнесена земляным валом с бастионами. Длительное время город оставался деревянным. В 1582 году была построена двухэтажная каменная ратуша[33] и несколько каменных храмов в стиле барокко (иезуитский костёл Девы Марии, костёлы монастырей бернардинцев и бернардинок)[34]. В 1795 году в Минске было 11 каменных храмов и 6 деревянных[35].

Образцом оборонного замка ренессансного стиля является и резиденция Сенявских в Бережанах: в виде многогранника, к двум сторонам которого во дворе пристроены трёхэтажные жилые помещения, казарма и часовня[36].

В 1586—1589 годах Крыштофом Радзивиллом построен Биржайский дворец-замок с искусственным озером. В XIV веке в Вильне построены несколько каменных замков для великих князей литовских (Виленские замки). В XIV веке возведены Медницкий замок близ Вильни с толстыми двухметровыми стенами, пятибашенный замок в Орше (1398)[37].

Приёмы фортификационной архитектуры в Речи Посполитой известны, например, по работе Юзефа Нароновича-Наронького (1610—1678) «Военное строительство» («Architectura militaris to jest budownictwo wojenne», 1659), где 10 рисунков с комментариями посвящены строительству в Великом княжестве Литовском[38].

Строительные материалы

Основными строительными материалами замков служили дерево, кирпич и камень. Кирпич, применявшийся для строительства монастырей и замков, имел форму тонких и сравнительно широких плиток. В письменных источниках того времени он называется греческим словом «плинфа» (плинт, плинф). Глину разминали в большой яме, затем ею заполняли деревянную форму. Потом этот сырец складывали в штабеля и сушили две недели, после чего обжигали в специальных печах. Позже наряду с плинфой начали делать и брусковый кирпич, уже распространившийся в Европе[39]. Для фундамента сооружений брали валуны, при смешанной кладке стен ― более-менее плоские крупные камни, в основном гранит, гнейс или кварцит. Камни шлифовались. Для декоративности иногда использовался пирофиллитовый сланец (так называемый красный шифер) ― в частности, в сооружениях Киева, Чернигова, Гродно, Овруча. Также для отделки иногда употреблялись местный плиточный известняк, речной ракушечник[40]. Связующим материалом была известь, получаемая обжигом. Заполнителем раствора служил мелкотолчёный кирпич. В кладке волынских замков кроме толчёного кирпича в качестве заполнителя использовали ещё и толчёный мел. При строительстве из валунов и крупноразмерного кирпича (Новогрудский замок, Лидский замок, Кревский замок, Густынский монастырь на Черниговщине, Троицкий монастырь-крепость в Межиричах) использовали трёхслойную кладку (2 кирпичные стены, а между ними забутовка из мелких камней и битого кирпича, залитая известковым раствором)[41]. Для полов в замках, монастырях и дворцах использовались поливные керамические плитки. Их укладывали диагонально по отношению к оси здания, покрывали поливой одного из цветов ― жёлтого, зелёного или вишнёво-коричневого. Были плитки и с разноцветной росписью, с орнаментом[42].

В кладку сводов зданий часто включали керамические сосуды. В современной архитектуре их называют голосниками. Они служили не только для лучшей акустики здания, но и облегчали вес свода. Голосники есть в сооружениях Волыни, Чернигова, Полоцка. Много их заложено, например, в стенах гродненской Коложской церкви[43].

Городское строительство

Необходимость защиты определила и облик средневекового города. Он имел внешние укрепления, опоясывающие всю городскую территорию. В систему укреплений включались реки, водоёмы.

Основные улицы являлись продолжением дорог, связывавших город с окрестностями. В начале таких улиц в стене делали въездные ворота. Позже радиальные улицы городов соединялись поперечными полукольцевыми улицами и создавали радиально-кольцевую систему[44]. В XV—XVI веках обычно формировалось два городских центра: замок князя и рыночная площадь с торговыми рядами; в городах, получивших магдебургское право, на площади возводилась ратуша. С развитием ремесла и торговли расширялись посады, их планировка стала более упорядоченной, мостились улицы. По периметру площадей и на близких к ним улицах размещались дома ремесленников и торговцев, при строительстве которых иногда использовалась техника «прусского мура»[45]. Дома в городе обычно строились деревянные, одноэтажные, исключение составляли особняки, здания для городских властей, культовые сооружения[46]. На торговых площадях городов и крупных местечек строили гостиные дворы, важницы и корчмы (аустерии). С XVI века размещение последних регламентировалось Статутами княжества, великокняжескими и королевскими привилеями. Например, Статут 1529 года (раздел 3, ст. 17) запрещал строительство аустерий «пакутных, на местах неслушных»[47], а Могилёвская устава 1594 года рекомендовала их строительство «на гостинцах, и то не близко села… на местах некоторых назначоных, где домы въездные для людей переезджых… врад збудовати повинен»[48]. Некоторые крупные города и монастыри имели своих мастеров-строителей (дойлидов), с XVI века они были уже при замках, в усадьбах магнатов.

В частновладельческом строительстве с середины XVII века место городов-крепостей, строившихся всё реже, занимают замки с неукреплёнными городами или местечками. В период позднего барокко они имеют черты не столько крепостного, сколько усадебного характера. Таковы, например, верхнеднепровские города Сенно и Шклов. В описании последнего, сделанном во второй половине XVIII века, говорится: «В каменном торговом дворе лавки располагались извне и внутрь. Над двумя воротами были возведены башни, из коих в одной ― шкловская ратуша, в другой находится кладовая. К углам поставлены пирамиды, под коими выкопаны колодцы; во все стороны по прорезу углов проведены пространные улицы, и домы хотя все деревянные, однако на один образец построены. При нём почтовый дом, греческая церковь, каменный девичий монастырь, каменный магазин и каменная жидовская школа… Выезжая из оного, встречаются две планированные, липами усаженные дороги, из коих влево ведёт к пространному каменному господскому дому, а вправо ― к Могилёву»[49].

В 1579 году королём польским и великим князем литовским Стефаном Баторием по ходатайству ордена иезуитов и папы римского Григория XIII основано первое высшее учебное заведение в Великом княжестве Литовском — Академия и университет виленский (Almae Academia et Universitas Vilnensis Societatis Jes). Ансамбль Виленского университета, вобравший в себя за четыре века самые разные архитектурные стили, в настоящее время занимает чуть ли не весь квартал старого города. Начав формироваться около 1570 года, он, благодаря иезуитскому ордену, обрастал новыми домами и дворами и ныне состоит из 13 дворов (двор библиотеки, двор обсерватории, двор бурсы и др.) с 12 соединяющимися зданиями, костёлом святых Иоаннов и колокольней[50].

Архитектура и планировка села

Кроме городов и деревень, в Великом княжестве Литовском сложились такие виды поселений, как местечко (сочетало черты города и села), фольварк (панский двор с запашкой, комплексом хозяйственных построек и зданий для прислуги)[51], застенок (обособленные участки земли, на которых селилась малоземельная шляхта), выселки (несколько дворов, выселившихся из деревни), околица (небольшое поселение шляхты, не имевшей крепостных)[52].

В Великом княжестве Литовском самые маленькие деревни состояли из 10—20 и менее дворов, наиболее крупные имели более 100 дворов. Обычная планировка сёл до аграрных реформ XVI века — скученная и линейная; крестьянские усадьбы в сёлах строились погоном в 1 или 2 ряда; иногда строился веночный двор в виде замкнутого четырёхугольника. Линейность была обусловлена природно-географическими условиями местности ― границами берегов рек и озёр[53].

Оказала влияние на уличную планировку земельная реформа 1557 года — «волочная помера», изменившая форму землепользования и землевладения[54]. Вместо деревень скученного типа создавались новые, обязательно с уличной планировкой согласно разработанному и утверждённому плану — «Уставы на волоки». Урядовым комиссарам и коморникам предписывалось подыскивать места близ рек и озёр, находить оптимальные условия для управления деревней: устраивались так, чтобы жители семи волок могли обрабатывать одну панскую волоку[55]. Новые деревни были в основном небольшими, в 10—20 дворов. Улица проводилась по всей ширине третьего поля, вдоль нарезались участки по 3 морга под дворы. За надел огородники работали в великокняжеских или панских имениях один день в неделю без коня, а их жёны ― 6 дней за лето[56].

В крестьянскую усадьбу входили хата и хозяйственные постройки (клеть, истопка, хлев, погреб и др.), в панскую — дворец (с просторным и богатым интерьером, дорогим, нередко привозным, убранством), комплекс сооружений, часто и производственных, парк, парадный двор. Хаты, как и у многих европейских народов, были срубные (из сосны, реже ели), слегка приподнятые на деревянных колодках (штандарах) или камнях, с различными способами решения углов. Пол в хатах был деревянный, земляной или глинобитный. Крыша обычно соломенная, двухскатная или четырёхскатная, переходные формы — трёхскатная и с «причёлком» (скат четырёхскатной крыши над поперечной стеной); обязательно настилался потолок. Крыши чаще делались на стропилах, на границе расселения с русскими и украинцами — на сошках[57]. Украшали хату скромно — конёк на крыше, резные наличники, художественная шалёвка фронтона. Обстановка крестьянской хаты была простой (стол, лавки, скамеечка, сундук, спальные места — полок, полати); интерьер был однотипный по всему пространству хаты (печь в углу возле входа, по диагонали от печи — красный угол); мебель деревянная, практичная в пользовании. На Украине хаты белили, иногда расписывали стены[58][59]. Благодаря погодным условиям, в большей части украинских земель сформировался открытый тип двора. В нём земельный участок, прилегающий к дому, оставался открытым. Хозяйственные постройки чаще всего были полностью отделены от жилого дома (хотя встречалось и частичное, и полное присоединение хозяйственных построек к жилищу). Жилой дом находился в глубине двора, часто закрытый деревьями и кустарниками. Жильё было двухкамерным ― из отапливаемой избы и неотапливаемых сеней. Позже, в зависимости от состоятельности хозяина, погодных условий, особенностей этнокультурных контактов с другими народами, начали отапливаться обе части жилья, или иногда они имели разные входы[60].

В помещении были сени, дом и кладовая. Дом и кладовая находились по разные стороны от сеней. Иногда вместо кладовой строили второй дом. Всё вместе это называлось домом на две половины. Стены жилья возводились из местных строительных материалов в зависимости от ресурсов и возможностей. Существовало два типа конструкции стен ― срубный и каркасный. Первый встречался изредка, преимущественно в районах, богатых лесом. Каркас заполнялся глиной, перемешанной с соломой. В ряде районов наряду с глиной и соломой клали камни. Пол в доме был глиняный[61].

Основным строительным материалом на украинских землях было дерево. Даже на безлесном юге, где ставились мазанки, кое-где встречались и срубные. На Полесье в XIII веке строили простые срубные постройки ― клети, стебки, однокамерные дома. Неподалёку от дома ставили стебки ― удобную деревянную постройку также под двускатной деревянной крышей. Стены внутри здания обмазывали глиной, а вдоль отгораживали загородки ― засторонки, куда ссыпали на хранение свеклу, морковь и пр. Здесь на утоптанный пол ставили бочки и кадки с соленьями и другие припасы. Во время сильных морозов стебки обогревали горячими угольками, которые вносили в ящике или старом ведре[62].

Панские усадьбы

Комплекс строений панских усадеб был разным по размерам. В наиболее крупных были и жилые (большие дома с сенями, алькежами, светлицы), и хозяйственные (стайни, хлевы, клети, амбары и пр.) строения. При некоторых усадьбах работали водяные мельницы, рудни и кузни. Строения в усадьбах средней и мелкой шляхты в основном были деревянными и однотипными. Магнаты же строили дворцово-замковые ансамбли, используя камень и кирпич, дома возводили сложной многокомнатной планировки. В крупных усадьбах появился парк[63].

На фоне традиционных сельских усадеб выделялся дом-крепость в деревне Гайтюнишки, построенный в 1611—1612 гг. инженером и начальником королевских сооружений в Вильно Петром Нонхартом: двухэтажное кирпичное здание с четырьмя башнями по углам с узкими окнами-бойницами. Толщина стен около 1,5 метров. Дом-крепость был окружён сооружениями бастионного типа и рвом с водой. Видимо, из-за болотистости почвы сложенный из крупных камней фундамент выступает за периметр стен на метр[64][65].

Местечки

Местечки занимали своеобразное положение в исторической системе поселений Великого княжества Литовского. Они, как поселения переходного типа между деревней и городом, объединяли в себе уклад деревенской и городской жизни, быт крестьянина и горожанина[66]. Возникли местечки в связи с торгами, которые в первой половине XV века проводились близ великокняжеских и крупных шляхетских имений. Некоторые местечки появлялись одновременно со строительством замков (Иказнь, 1504, Мощаница, 1546), другие ― при замках, уже существующих (Вороничи, 1563, Сураж, 1564). Ряд местечек образовался вблизи монастырей на церковных землях (Барколабово, 1623, Жировичи, 1643, Игумен, Видзы), а при осуществлении волочной померы ― на месте былых деревень (Мотоль) и на неосвоенных землях (Смолевичи, Липск, Васильково). Со временем они развились в своеобразные межгородские торгово-ремесленные центры. С развитием торговли закладывались местечки и на трактах (Милейчицы, Нача, Барань, Старобин)[67]. Некоторые местечки насчитывали до 300 дымов, в XVI веке — до 1500 жителей[68].

Храмовое строительство

К XIV веку определились основные типы деревянных церквей: однонефные, одно- и трёхапсидные, трёхнефные и крестовые, с тремя притворами у южной, западной и северной сторон. Часто каждый из трёх срубов, составлявших здание церкви, имел свою крышу. Выработались два направления в храмовом строительстве: линейно-осевое и крестово-центрическое. Более всего строилось церквей с осевой композицией, когда объём (деревянный сруб) проходит по одной оси. Обязательным элементом был купол, разный в зависимости от местных традиций — от полусферы до луковичной главы. Особенностью церквей являлась пятиугольная алтарная часть, а не четырёхугольная, как в России. По классификации историка архитектуры В. Чантурии, в современном искусствоведении белорусские деревянные церкви Великого княжества Литовского делятся на односрубные с алтарным прирубком, трёхсрубные пространственные и пятисрубные пирамидально-центрические[69].

Позже, при расцвете барокко в Великом княжестве Литовском, распространение получил тип католического и греко-католического двухсрубного храма, где основной прямоугольный и пятигранный алтарный срубы накрывались общей двухскатной крышей с вытянутым коньком. Главный фасад делался плоским и украшался двумя симметричными квадратными или восьмигранными башнями[70]. Обычный вид украинской деревянной православной церкви в эпоху Великого княжества Литовского — трёхсрубный приземистый бескупольный храм «хатнего» типа с разновеликими двускатными шатровыми (или полусферическими шлемовидными) крышами. Сруб обычно обшивался досками, клавшимися горизонтально[71].

Деревянные костёлы в Великом княжестве Литовском зачастую возводились как временные перед постройкой каменных, они имели в объёме и простые, и сравнительно сложные формы: от обычного четырёхугольника до сложного римского креста. Основой здания был брусовый сруб, который обшивался вертикальными досками, а внутри отделывался гладким налётом. Двухскатная крыша крылась гонтом или дранкой. Над фронтоном устанавливались башенки для малого колокола и креста[72].

Архитектура каменных православных церквей сохраняет древнерусские традиции, хотя в конструкции и некоторых формах заметно влияние готической архитектуры. В костёлах повсеместно доминируют принципы готики. Среди заметных памятников монументальной архитектуры этого периода: собор Иоанна Богослова в Луцке, Маломожейковская церковь, церковь в Сынковичах, Успенская церковь в Зимно, Борисоглебская церковь в Новогрудке, костёл в деревне Ишколдь Барановичского района, Покровская церковь-крепость в селе Сутковцы[73]. Примечательны архитектурные памятники того времени: церковь св. Параскевы Пятницы (1345) в Вильно, построенная женой великого князя Ольгерда Марией Ярославной, собор Успения Богородицы (1346), основанный великим князем Ольгердом. В Киеве, после татарского разрушения храма, на средства князя Семёна Олельковича отстроился Успенский собор Киево-Печерского монастыря (1470, взорван в 1941 году, восстановлен в 2000 году), который являет собой продолжение восточной традиции храмового строительства в сочетании с определёнными западными заимствованиями, такими как готического происхождения ступенчатые фронтоны и контрфорсы[74]. При переходе великокняжеской династии и некоторых магнатских родов в католичество в Великом княжестве Литовском после Кревской унии начинают строиться первые костёлы уже не только для замкнутых торговых колоний, но и для местных жителей-католиков. Эти новые костёлы обогащают прежнюю замковую готику княжества готикой костёльной[75]. Первыми такими костёлами готического стиля были: костёл св. Николая (1387) в Вильно, виленская кафедра (в своём первом виде), сооружённая в 1407 году[76], францисканский костёл в Вильно (1430). Далее построены два бернардинских монастыря: деревянный виленский с костёлом св. Франциска (1469) и деревянный монастырь с костёлом во имя св. Георгия (1471) в Ковно.

Готика в архитектуре на землях Великого княжества Литовского стремительно развивается через весь XV век, вплоть до второй половины XVI века. К XV веку в Великом княжестве Литовском уже 6 костёлов, в XV веке построены ещё около 50, в основном деревянные[77]. Некоторые исследователи[78] отмечают в архитектуре украинских церквей XIV—XV веков две тенденции: в монастырских или городских соборах (апостола Иоанна в Луцке, Богоявленская церковь в Остроге, Успенская церковь Зимненского монастыря, Троицкая церковь Межерицкого монастыря), как в типе, берущем начало от крестовокупольных построек, так и в пятиглавых композициях, ясно проглядываются древнерусские традиции. Но уже видно и то, чего не было ранее: другой характер пропорций, восьмигранные барабаны, декор белокаменных порталов, нерасчленённые фасады, покарнизные завершения. Это уже характерные черты архитектуры нового времени[79].

В Вильно монахами-францисканцами возводится шедевр готической архитектуры — костёл св. Анны, в строительстве которого использовано 33 вида кирпичей[80]. В это время возведены Михновский Сретенский монастырь (XV в.) на Волыни, Пустынно-Рыхловский монастырь на Черниговщине (XV в.), Слуцкий Свято-Троицкий монастырь (ок. 1445) — былой центр православия, Толочинский Покровский монастырь (1604), основанный канцлером Львом Сапегой. Черты готической архитектуры имели многие костёлы в городах и сёлах Великого княжества Литовского — они были каменными однонефными с пристройками, а также кирпичными зданиями, перекрытыми, как правило, нервюрными сводами с оконными проёмами стрельчатой формы, лишёнными декоративных элементов. Стройными пропорциями окон отличается Вознесенский костёл в Дрогобыче (1551) с прекрасными готическими резными порталами, белокаменным обрамлением окон и интересной настенной живописью, изображающей, в частности, нападение казаков на Дрогобыч. В Киеве ― Доминиканский костёл на Подоле (1610), перестроенный позже в Петропавловскую церковь, в Белоруссии ― костёл и монастырь бернардинцев (1595—1618) в Гродно — крупная трёхнефная базилика с элементами готики, каменные костёлы в Сапежинке, Деревной (Столбцовский район)[81].

В середине XVI века с приходом Реформации началось строительство протестантских храмов («кальвинские сборы»)[82]. Великий канцлер Литовский Николай Радзивилл Чёрный основал на Минщине ряд сборов: в Клецке, Койданове, в деревне Новый Свержень (Столбцовский район). Его сын Николай Христофор Радзивилл Сиротка, приверженец католичества, около 1590 года преобразовал их в костёлы[83].

На основе образцов готики (костёл св. Анны и бернардинский в Вильне) и местных строительных традиций (Ишкольдский Троицкий костёл, 1472) сложилась здешняя разновидность готического стиля, для которой в культовых сооружениях характерны пластичность форм, торжественная монументальность[84]. Культовые здания приобрели черты ренессанса. Его черты прослеживаются и в архитектуре многочисленных украинских церквей XVI — первой половины XVII века на Волыни и Подолье. Это были трёхчастные или двухчастные, иногда — триконховые однонефные церкви, увенчанные одним, двумя или тремя верхами, в типах и композициях которых продолжались традиции предшествующего времени и народной архитектуры. Ренессансными в них чаще всего были детали порталов, оконных наличников, некоторые элементы декора. Примером сочетания готики и ренессанса могут служить Троицкий костёл в Чернавчицах (1583) на Берестье, костёл в Сморгони (1553), заложенный как кальвинистский сбор, и костёл в Замостье близ Слуцка (начало XVII в.)[85].

Новые тенденции в строительстве

Во второй половине XVI — первой половине XVII века каменное строительство приобретает широкий размах в западных областях и в силу сложившихся исторических причин ограниченно ведётся в Поднепровье и Северских землях. Здесь застройка городов в основном деревянная, а укрепления по древнерусской традиции — деревянно-земляные. Правда, в ряде городов строились дворцы польских магнатов, монастыри и костёлы, но большинство их было впоследствии разрушено казаками[86]. Примечательны монастыри и костёлы этого времени ― Корецкий Свято-Троицкий монастырь (1571), Дерманский Свято-Троицкий монастырь (XVI в.) на Волыни[87], Пинский Свято-Варваринский монастырь (XVI в.), пинский костёл и монастырь францисканцев (XVI в.), Супрасльский монастырь (начало XVI в.), монастырь бернардинцев в Минске, заложенный братьями Консовскими (1624)[88], бернардинский костёл в Несвиже (1584—1593), Николаевский костёл в Мире и др. Ведущим художественным направлением во второй половине XVII — середине XVIII века стало пышное и изысканное барокко. Основные художественные принципы барокко ― стремительность композиции, контрасты масштабов, ритмов, цветовые эффекты, криволинейность очертаний, стремление создать иллюзию безграничного пространства[89]. Экспрессивность барокко была использована церковью в своих целях для эмоционального воздействия на чувства человека и демонстрации тщетности человеческой жизни перед вечным, величественным. Материальной базой для развития стиля явилась архитектура. Тут барокко нашло наиболее полное выражение[90]. Развитие барокко в Великом княжестве Литовском прошло три периода: раннее (конец XVI — первая половина XVII века), зрелое (вторая половина XVII — 30-е гг. XVIII века) и позднее виленское (1730—1780-е гг.). Примером позднего виленского барокко является, например, виленский костёл Архангела Рафаила (1709). На вторую половину XVIII века приходится распространение идей Возрождения[91]. Первым образцом стиля барокко в Великом княжестве Литовском стал костёл иезуитов (1587) в Несвиже с усыпальницей Радзивиллов. Князь Радзивилл Сиротка для его строительства пригласил из Италии известного архитектора монаха-иезуита Дж. Бернардони[92]. По своей объёмно-пространственной композиции костёл явился первой в восточноевропейском зодчестве трёхнефной крестово-купольной базиликой[93]. Виленский костёл св. Казимира заложен в 1604 году, окончательно достроен в 1616 году, это первый пример барокко в Вильне: план храма похож на план первого иезуитского костёла в Риме. Продольный и поперечный нефы образуют латинский крест, а над местом их пересечения восходит высокий купол, боковые нефы претворены в отдельные часовни. В 1620—1631 годах в Вильне построена трёхнефная базилика Всех Святых, исполненная в стиле умеренного барокко. В 1748 году её внутренняя часть сгорела, но в 1754 году алтари и кафедра реконструированы в стиле позднего виленского барокко с использованием искусственного мрамора и различными скульптурами (возможно, по проекту Иоганна Глаубица)[94].

В XVII веке в архитектуре Великого княжества Литовского проявилась тенденция сосуществования разных архитектурных типов и их взаимодействия. Примером может служить костёл Иоанна Крестителя в Камаях (1603—1606), объединяющий формы оборонительного зодчества с готикой и ренессансом[95].

Однако в культовом и замковом строительстве более обозначился синтез форм барокко с местными архитектурными особенностями (Могилёвский Богоявленский собор, Жировичский Успенский собор, костёлы в Гродно, Несвиже, Вишнёво, костёл францисканцев в Ивенце, костёл августинцев в Михалишках, Троицкий костёл бернардинцев в Бенице близ Минска и костёл в Будславе на Мядельщине[96], костёл и монастырь кармелитов в Глубоком ― первый образец виленского барокко в Белоруссии)[97].

В 1717 году виленский римско-католический епископ Константин Казимир Бжостовский построил в Вильне костёл во имя Сердца Иисуса, архитектурно отвечающий всем чертам позднего барокко. Многие дворцово-замковые ансамбли (резиденция Сапег в Гольшанах[98], Несвижский дворцово-замковый комплекс, Ружанский дворец, Смолянский замок, Щорсы) создавались согласно новой планировке, более художественным и пластичным становится их оформление[99].

Синагоги

Поскольку евреи составляли значительную часть населения городов и местечек Великого княжества Литовского, синагоги являлись довольно распространённым типом религиозных строений[100]. Не сохранилось примеров деревянной синагоги, которая в отличие от каменной была более традиционной постройкой. Так, главная синагога Пинска (1616) неоднократно горела и разрушалась. В пинском предместье Каралин, основанном в XVII веке, было несколько синагог, школ, лавок. На его месте сейчас здание Полесского университета. Большая («холодная») синагога в Минске была построена в 1590 году и представляла собой типичное синагогальное здание. Около 200 лет здание синагоги использовалось как православный храм Петропавловского монастыря, и только в 1716 году оно было передано еврейской общине. В 1930-х годах синагогу закрыли. На её месте стоит здание института «Белпроект». Несколько позднее минской была построена синагога в Несвиже (XVI — начало XVII вв.). В 1589 году местные евреи получили от хозяина города князя Радзивилла Сиротки грамоту, дававшую им разрешение на строительство каменной синагоги. Она была разрушена в 1941 году. Также известна каменная синагога в Друе, построенная итальянским архитектором Антонио Парако, который там же построил костёл и монастырь доминиканцев[101].

Архитектура Великого княжества Литовского в XVII―XVIII веках

После Брестской унии 1596 года многие православные церкви и монастыри были переданы униатам и католическим орденам, которые стали их перестраивать. Строительство православных храмов было прекращено. Тем не менее, несмотря на противодействие, в четырёх городах Великого княжества Литовского возникли православные монастыри, начало которым положили деревянные церкви. Древнейшая церковь во имя святых апостолов Петра и Павла в Минске построена в 1611 году на пожертвования православной шляхты. Храм стал соборным в Петропавловском православном монастыре. С 1795 по 1799 годы был кафедральным собором Минской епархии. Два раза реставрировался и перестраивался, в 1933 году закрыт. Вновь действует с 1997 года. Это единственный архитектурный памятник эпохи Ренессанса[102].

В 1597 году сёстры Феодора и Анна Воловичи на своём участке в Вильно построили деревянную православную церковь в честь Сошествия Святого Духа, вокруг которой сгруппировались члены православного виленского Свято-Троицкого братства, оставшиеся без храма, перешедшего к униатам. С 1609 года там образовался православный монастырь с пятиклассным училищем, типографией и богадельней. К 1611 году это был единственный виленский православный храм, не отданный униатам. Объясняется это тем, что Свято-Троицкое братство ещё в 1588 году получило от константинопольского патриарха права ставропигии и местным духовным властям не подчинялось. В 1634 году король Владислав IV разрешил построить на месте деревянной церкви каменную. В начала XVIII века церковь разорили шведы, затем её восстановили, но при большом пожаре 1749 года она сгорела дотла. Восстановлена архитектором И. Глаубицем. Это — единственная в Литве православная церковь в стиле виленского барокко, больше похожая на костёл: в основе плана лежит латинский крест, церковь имеет две башни, над скрещением главного и поперечного нефов ─ высокий купол[103].

В 1623 году подкоморием Богданом Статкевичем-Заверским был заложен Оршанский Богоявленский Кутеинский монастырь, ставший одним из центров православия на долгие годы. Комплекс монастыря составляли деревянный Богоявленский собор (1635), Свято-Духовская (1762) и Троицкая церкви в стиле барокко, колокольня и хозяйственные постройки. От первоначальных строений сохранилась часть каменной стены. В 1812 году монастырь был разрушен. В 1995 году отреставрирована Троицкая церковь, но её первоначальный облик утерян[104].

Близ Мстиславля на месте явления иконы Божией Матери была построена деревянная православная церковь. Поскольку явление произошло в день Сошествия Святого Духа, то и каменный монастырь, выросший здесь в 1641 году в урочище Тупичевщина стараниями местного помещика Константина Мацкевича, назвали Тупичевским Святодуховским. Он имел 4 церкви, колокольню, большое подсобное хозяйство и скоро стал одним из центров православия в Великом княжестве Литовском. В XVII веке на многие километры вокруг кроме него не было ни одного православного храма. В 1941 году монастырь сгорел. Остались лишь часть каменной стены толщиной в метр с башенками (конец XIX в.) и подземелья. На месте монастыря маслодельно-сыродельный завод. В 1665 году в окрестностях города дочерью мстиславского стольника Марианной Суходольской заложен женский Мазоловский монастырь, от которого после пожаров и перестроек остались две церкви конца XVIII века. В 1772 году он был передан униатам[105].

В XVII веке в архитектуре Великого княжества Литовского сформировался художественный стиль барокко. Башни утратили своё функциональное значение, сделавшись композиционными элементами. Основными приметами культовых зданий стали монументальность, соответствие горизонтальных и вертикальных членений, тектоническое единство объёмов. Таковы костёлы кармелитов в Засвири, бернардинок в Слониме, августинцев в Михалишках. В более массивных культовых зданиях бралась за образец трёхнефовая крестово-купольная базилика с двумя башенными фасадами. Таковы Успенский собор в Могилёве, Успенский собор в Жировичах. В XVII веке только в Гродно построены костёл и монастырь бригиток (1634—1642), монастырь францисканцев (1635), кафедральный костёл иезуитов (1678), позже — костёл и монастырь базилианок (1720—1751)[106]. Со второй половины XVII века из-за войн и эпидемий развитие городов в Великом княжестве Литовском приостановилось почти на столетие. Население уменьшилось, многие сёла были разграблены и сожжены[107]. Тем не менее, возводились монастыри и костёлы. Так, в 1647 году окончательно достроен виленский костёл св. Игнатия в стиле барокко с монастырём иезуитов. В середине XVIII века после пожара здания перестроили. В 1648—1689 годах подканцлером Великого княжества Литовского Казимиром Сапегой возведён один из известных монастырей XVII века архитектуры зрелого барокко ― Берёзовский монастырь картезианцев[108]. В 1648 году закончено строительство пинского униатского кафедрального костёла св. Станислава (1635—1648) — не сохранившегося памятника архитектуры середины XVII века. В 1657 году в его склепе был захоронен католический святой Андрей Боболя. Впоследствии монастырь перешёл к базилианам, затем к православным, в 1800 году освящён как Богоявленский[109]. Построенное в середине XVII века, здание коллегиума соединяет в себе архитектуру ренессанса и барокко[110]. В XVII веке в Слониме построен костёл каноников латеранских, перестроенный в XIX веке, а затем и разрушенный. Во второй половине XVII века в Слониме построен костёл бернардинок. Примечателен он тем, что его фасад обращён во двор, а на улицу смотрит алтарная часть. Алтари костёла созданы по эскизам И. Глаубица[111].

В Ивье на Гродненщине около 1600 года на средства С. Кишки на месте старой деревянной церкви построены Петропавловский костёл и монастырь бернардинцев в стиле барокко. Он неоднократно разрушался и так же неоднократно восстанавливался и достраивался[112]. Построен Жодишковский Троицкий костёл кальвинистов ― памятник архитектуры ренессанса 1612 года[113]. В 1615 году в Большой Берестовице на средства Иеронима Ходкевича был построен новый костёл, который по своей архитектуре близок к храму Петра и Павла в Кракове и строился по проекту того же архитектора. Костёл был освящён в честь Пресвятой Девы Марии. Со временем при нём была открыта одна из первых на Гродненщине приходских школ, а затем и больница для бедных. Этот храм хорошо сохранился. В 1617—1787 гг. построен каменный Троицкий костёл в Ружанах с элементами классицизма, в 1620 году возведён костёл иезуитов в Замостье близ Слуцка, в Мстиславле в 1637 году построен костёл кармелитов, построены кирпичные Троицкий костёл и монастырь бернардинцев в стиле барокко в Друе на Витебщине (1643—1646). В стиле раннего барокко в деревне Михалишки построен костёл Михаила Архангела (1653, архитектор К. Пенс)[114], в деревне Вистичи на Брестчине — Троицкий костёл цистерцианцев (1678). На средства Е. Булгака, С. К. Радзивилла и Я.-А. Сангушко в 1683 году в Клецке построены костёл Благовещения Пресвятой Девы Марии и монастырь доминиканцев[115]. В старом городе Вильнюса сохранился костёл ордена августинцев Пресвятой Божией Матери Утешения (1670) — памятник позднего барокко, последнее по времени здание барочного типа в Вильнюсе[116]. В XVIII веке возводились костёлы и монастыри униатов ― Софийский собор в Полоцке, Покровский монастырь в Толочине[117], Воскресенская церковь в Витебске, Богоявленская и Крестовоздвиженская церкви в Жировицах и др. Для костёлов этого времени в Великом княжестве Литовском характерны монументальные формы, сложившиеся под влиянием итальянского барокко. Это костёлы кармелитов в Мяделе (1739—1754) и Могилёве (1739—1752), бернардинцев в Будславе (1767—1783), иезуитов в Полоцке (1745)[118]. Появились такие незаурядные строения, как костёл монастыря тринитариев в Кривичах на Мядельщине, костёл Матери Божией в Костеневичах близ Вилейки, костёл доминиканцев в Ракове на месте старого, построенного в 1686 году по фундации К. Сангушко[119]. В Ивенце по проекту архитектора А. Чеховича в стиле виленского барокко построен костёл св. Михаила Архангела (1749). В 1869 году его передали православным, вследствие чего на башнях костёла появились луковичные купола. Когда в 1920 году Ивенец оказался под Польшей, купола убрали[120]. В середине XVII ― начале XVIII века, несмотря на ширящееся зрелое барокко, иногда внешнее оформление храмов всё же отличалось сдержанностью; костёлы, как ранее при готике, стали походить на маленькие крепости. Такой архитектурный стиль впоследствии получил название сарматского барокко[121]. Это фарный костёл в Новогрудке начала XVIII века, костёл монастыря бенедиктинок в Минске (ныне православный кафедральный Святодуховский собор), костёл в Засвири (1714), костёл августинцев в Михалишках (вторая половина XVII в.). Понятие сарматизма вышло из теории, по которой некоторые славянские и балтские народы якобы произошли от древнего племени сарматов. По этой теории Сарматией считали Польшу, Великое княжество Литовское, Чехию. Средневековый историк А. Гваньини назвал свой труд «Описание Европейской Сарматии». В начале XVIII века в Слуцке только православных монастырей и церквей было 14. К настоящему времени остались лишь Михайловская церковь (вторая половина XVIII в.) и Духовное училище (1767)[122]. Из православных построек XVII века в Могилёве известны Богоявленская церковь (1636), пострадавшая во время войны и снесённая, а также Покровская и Успенская церкви, также не уцелевшие. Из католических сооружений сохранились костёл кармелитов в стиле барокко (первая половина XVIII в.), перестроенный в стиле классицизма, и перестроенный фарный костёл 1604 года. Архитектурным памятником являлась могилёвская ратуша XVII века, повреждённая во время войны; её снесли в советское время, но восстановили к 2008 году. В 1637 году в городе была построена деревянная православная Свято-Никольская церковь. На её месте в 1672 году встал кирпичный храм, неоднократно перестраиваемый[123]. Фарный костёл Преображения Господня в Новогрудке построен в конце XIV века. Здесь польский король Ягайло венчался с Софьей Гольшанской ― с этого времени началась династия Ягеллонов. В костёле был крещён Адам Мицкевич. В начале XVIII века костёл перестроен в стиле сарматского барокко.

В конце XVI ― начале XVIII века в Минске возведены костёл и монастырь иезуитов. Костёл и несколько хозяйственных построек монастыря сохранились. Невдалеке стоят мужской и женский монастыри бернардинцев XVII века в стиле барокко. Здесь же в XVII веке находился костёл доминиканцев, снесённый в 1950-х годах[124]. Костёл в Ворнянах, построенный архитектором Августом Косаковским на средства Марианны Абрамович в 1769 году, также пример виленского барокко[125]. Владельцем Ружан Львом Сапегой возведён замок в ренессансном стиле. Замок неоднократно подвергался разрушению, во второй половине XVIII века перестроен архитектором Яном Самуэлем Беккером[126]. Построен костёл Михаила Архангела с двумя высокими башнями в деревне Лужки на Шарковщине (1756). В середине XVIII века в Будславе на средства местной помещицы Барбары Скорульской заложен католический монастырь, который не сохранился, но в оставшуюся постройку в 1767—1783 годах был встроен костёл с каплицей. Ширина фасада костёла более 30 метров[127]. Во второй половине XVIII века в некоторых городах Великого княжества Литовского строятся мануфактуры и рядом с ними рабочие посёлки с регулярной планировкой. Наиболее полно это проявилось в Гродно и Поставах в результате деятельности Антония Тизенгауза. От барочного классицизма во второй половине XVIII века в некоторых архитектурных проявлениях были попытки перейти к «чистому» классицизму, ориентированному на зодчество Древнего Рима. Первым примером античного стиля на землях Великого княжества Литовского стал костёл в Жирмунтах (1788) близ города Лида, построенный придворным архитектором Радзивиллов Яном Подчашинским. В бернардинском костёле (1765) литовского городка Тельшяй видны первые признаки классицизма: это безбашенный фронтонный костёл купольно-центрической композиции. Схож с ним костёл в ансамбле монастыря ордена камальдулов в Пажайслисе (1667—1712), архитекторы Л. Фредо и братья К. Путини и П. Путини. К этому стилю относятся и костёл монастыря визитанток (1729—1744) архитектора Юзефа Поля[128], и церковь Марии Магдалины в Вильнюсе. Костёл Господа Иисуса и монастырь тринитариев, возведённые в 1717 году архитектором Ф. Барнини на средства Казимира Яна Сапеги, построены по римским образцам. В 1772 году орден доминиканцев на месте деревянного костёла 1669 года в Вильне построил костёл Обретения Святого Креста с девятнадцатью каменными часовнями в стиле барокко. В 1962 году часовни взорвали, к настоящему времени они восстановлены. Францисканский костёл Вознесения Пресвятой Девы построен в Вильне в 1421 году, но сгорел. Его отстраивали неоднократно. Последний вариант костёла, сохранившийся доныне, датируется 1764 годом. Это переходной стиль ― от барокко к классицизму. Виленский костёл Вознесения Господня в стиле позднего барокко построен в 1753 году, к нему примыкает монастырь миссионеров ― самый большой монастырь современного Вильнюса. В 1695 году на берегу Вилии заложены деревянные костёл Пресвятой Троицы и монастырь тринитариев, отчего эта местность со временем стала зваться Тринополь. В 1710 году строения сгорели, на их месте построены каменные в стиле позднего барокко. В 1812 году при нашествии Наполеона здесь находился французский госпиталь[129]. На месте деревянной церкви 1622 года, построенной орденом бенедиктинцев и сгоревшей в 1655 году, в 1703 году в Вильне возведён каменный костёл Святой Екатерины. В 1741—1773 годах Глаубицем проведена реконструкция костёла[130]. На средства Михала Кошица, виленского воеводы Казимира Сапеги и гетмана польного литовского Михаила Казимира Радзивилла в 1709 году основан иезуитский костёл в предместье Вильны на Снипишках. Сначала он был деревянным, в 1715—1730 годах построен каменный; при костёле в 1740 году возведён каменный монастырь. В 1773 году эти строения перешли к ордену пиаров.

Кроме культовых зданий, в городах имелись усадьбы, жилые и общественные дома ― ратуши, аустерии. В сёлах и местечках панские усадьбы обычно состояли из двух-трёх свободно расположенных дворов. Главный двор — как правило, парадный, по форме четырёхугольный, застраиваемый хозяйственными помещениями, кухнями и др. Таковы, например, Леонпольская усадьба Лопатинских (1750) в Миорском районе Белоруссии, в 1919 году переделанная под костёл[131], Большеможейковская усадьба Ходкевичей конца XVIII века на Гродненщине (сохранился флигель), которую в 1821 году посетил император Александр I, или усадьба XVII века в городе Высокое на Брестчине, принадлежавшая Сапегам. Им же принадлежал и дворцовый комплекс в Ружанах на Брестчине, в котором яркая выразительность форм сочеталась с функциональностью оборонного пункта[132]. В 1765—1780-х годах в Гродно по инициативе Антония Тизенгауза архитекторами И. Мёзером и Дж. Сакко построен архитектурный комплекс, включавший 85 зданий различного назначения. Для заграничных мастеров местных мануфактур были построены 20 жилых домов в стиле позднего барокко с кирпичными фасадными стенами и деревянными боковыми. Это первая типовая застройка в Великом княжестве Литовском. Из общественных зданий сохранились полоцкая кирха (1775) в стиле неоготики, слонимская ратуша в стиле барокко (середина XVIII века). Памятник гражданской архитектуры ― торговые ряды в Поставах на Витебщине (1760-е), каменное квадратное сооружение с замкнутым двором[133].

См. также

Напишите отзыв о статье "Архитектура Великого княжества Литовского"

Примечания

  1. ↑ [palac.by/derevyannye-zamki-vkl Деревянные замки ВКЛ] // © 2008—2012 [palac.by/ Памятники архитектуры Беларуси]
  2. ↑ [kultura.grodno-region.by/ru/news-right/gosprogramma--quotzamki-belarusiquot-golshanskij-zamok_i_257.html Госпрограмма "Замки Беларуси". Гольшанский замок]. Kultura. Grodno-region. Проверено 3 ноября 2013.
  3. ↑ Дзярновіч А. Замак // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 643—646. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4.
  4. ↑ Дмитрий Савельев. [ais.by/story/7771 Охрана историко-культурного наследия малых городов Беларуси] // Архитектура и строительство. — Мн., 2010. — № 3(214).
  5. ↑ Ткачёв М. А. [www.redov.ru/istorija/zamki_belarusi/p1.php Новогрудский замок]. Проверено 18 октября 2013.
  6. ↑ В. Ключевский [www.magister.msk.ru/library/history/kluchev/kllec45.htm Лекция 15] // Курс русской истории.
  7. ↑ Ткачёв М. А. [www.takelink.ru/knigi_uchebniki/nauka_obrazovanie/52254-m-a-tkachev-zamki-belarusi.html Замки Беларуси]. — Мн.: Беларусь, 2007. — 200 с. — ISBN 978-985-01-0706-0.
  8. ↑ 1 2 Святлана Марозава. [belchrist.narod.ru/pages/1_kanf_hist/16-18/Vil_baroka.htm Виленское барокко] // [belchrist.narod.ru/ Хрысціянства ў гістарычным лёсе беларускага народа]. Гродзенскі дзяржаўны ўніверсітэт імя Янкі Купалы
  9. ↑ Архитектура Беларусі: Энцыклапедычны даведнік. Мн., 1993
  10. ↑ Гісторыя беларускага мастацтва. Т. 2. Мн., 1988
  11. ↑ Кулагин А. Н. Архитектура и искусство рококо в Белоруссии в контексте общеевропейской культуры. Мн., 1989
  12. ↑ Габрусь Т. В. Стылістычныя аспекты архітэктуры віленскага барока // Барока ў беларускай культуры і мастацтве / Пад рэд. В. Ф. Шматава. — Мн., 1998. — С. 14—166
  13. ↑ Ткачоў М. А. Абарончыя збудаванні заходніх зямель Беларусі XIII—XVIII стст. — Мн.: Наука и техника, 1978. — 144 с.
  14. ↑ Rewizja zamków ziemi Wołyńskiej w połowie XVI wieku (польск.) // Źródła dziejowe. — Warszawa, 1877. — T. 6. — S. 70.
  15. ↑ Антипов В. И. [www.russiancity.ru/hbooks/h021.htm Оборонительные башни «волынского типа» в системе укреплений городов Западной Руси] // Поселения: среда, культура, социум. Материалы тематической научной конференции. Санкт-Петербург, 6-9 октября 1998 г.. — СПб: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1998. — Вып. 6.
  16. ↑ [archive-orthodox.org.ua/ru/2009/03/25/4721.html Свято-Николаевский Милецкий монастырь]. Проверено 29 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF0yFbM Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  17. ↑ [www.pravoslavie.ua/monasteries/diocese-vladimir_volynskaja/1568/ Николаевский Милецкий мужской монастырь] // © 2010—2011. Pravoslavie.ua
  18. ↑ Грушевський М. С. Опис подільських замків 1491 р. (укр.) // Записки Наукового товариства імені Шевченка. — Львов: Наукове товариство iменi Шевченка, 1895. — Т. 7. — С. 1—18.
  19. ↑ [7chudes.in.ua/content/7-chudesnikh-zamkiv-fortets-ta-palatsiv-viznacheno 7 чудесних замків, фортець та палаців] (укр.). Проверено 26 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF2MMBw Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  20. ↑ [silverwolf.lviv.ua/forum/viewtopic.php?f=18&t=483 Замок Любарта]. Украинский Клуб исторической реконструкции. Проверено 19 октября 2013.
  21. ↑ Tyszkiewicz К. Wiadomosс historyczna о zamkach horodyszczach і okopiskach starozyinych na Litwie i Rusi Litewskiej. — Wilno, 1859. — С. 162.
  22. ↑ Воронин Н. Н. [kamunikat.org/katalohkamunikat.html?pub_start=4020&lang=PL&pubid=18627 Древнее Гродно. По материалам археологических раскопок 1932-1949 гг.]. — М.: Издательство Академии Наук СССР, 1954. — Т. III. — С. 45. — 240 с. — (Материалы и исследования по археологии СССР. № 41).
  23. ↑ А. А. Трусаў, В. Е. Собаль, Н. I. Здановіч. Стары замак у Гродне XI—XVIII стст.: Гісторыка-археалагiчны нарыс. — Мн.: Наука и техника, 1993. — 152 с. — ISBN 5-343-01429-1.
  24. ↑ Кушнярэвiч А. М. Мураваная дабастыённая фартыфiкацыя Вялiкага Княства Лiтоускага / Нацыянальная акадэмія навук Беларусі. Інстытут мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклору імя Кандрата Крапівы. — Мн.: Беларуская навука, 2011. — 234 с. — ISBN 978-985-08-1312-1.
  25. ↑ Шчакацixiн М. М. Замак у Рагачове (белор.) // Наш край. — Мн.: Инбелкульт, 1926. — Т. 10—11. — С. 26—33.
  26. ↑ Лашкарев А. А. Церковно-археологические очерки. — К.: Тип. И. И. Чоколова, 1898. — С. 215. — 241 с.
  27. ↑ Волкаў М. [pawet.net/library/history/bel_history/volkau/10/Абарончыя_храмы_ВКЛ:_меркаванне_аб_паходжанні_тыпа.html Абарончыя храмы ВКЛ: меркаванне аб паходжанні тыпа] (белор.) // Історія релігій в Україні. Навуковій щорічнык. — Львів: Вид. Ін-ту українознавства, 2009. — Т. II. — С. 385—392.
  28. ↑ [archives.gov.by/index.php?id=881815 Архитектура замков и дворцово-усадебных ансамблей]. Проверено 26 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF4sz0E Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  29. ↑ Годованюк Е. М. Пам’ятки будівельної діяльності князів Острозьких в Острозі (укр.) // Острозька давнина: Дослідження і матеріали. Вип. 1. — Львів: Вид. Ін-ту українознавства, 1995. — Т. 1. — С. 40—58.
  30. ↑ Aleksandrowicz S. Opis zabudowy miasteczka Lubcza nad Niemnem z 1644 r. (польск.) // Kwartalnik historji kultury materyalnej. — Warszawa, 1962. — Nr 3—4. — S. 619.
  31. ↑ Раппопорт П. А. Волынские башни // Материалы и исследования по археологии СССР. Крепостные сооружения Древней Руси. — М.: АН СССР, 1952. — № 31. — С. 203—223.
  32. ↑ Иодковский И. И. Замок в Мире // Древности. Труды комиссии по сохранению древних памятников, состоящей при императорском Московском археологическом обществе. — М., 1915. — Т. VI. — С. LIV – LXXXII.
  33. ↑ [www.minsk-old-new.com/minsk-2846.htm Минская ратуша]. Проверено 26 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF5kKZQ Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  34. ↑ [globus.tut.by/minsk/kost_marii_tn_glr.htm Минск. Монастырь иезуитов: костёл Девы Марии]. Проверено 27 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF7Emmm Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  35. ↑ Гісторыя Мінска. — Мн.: Наука и техника, 1967. — 687 с.
  36. ↑ Ольга Пламеницька. [www.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/Uam/2011_18/st_35.pdf Деякі аспекти хронології та типології Бережанського замку в контексті формування урбаністичної системи міста] (укр.) // Украинская академия искусств Украинская академия искусств. — К.. — Вип. 18.
  37. ↑ Габрусь Т. Архітэктура // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 130—131. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4.
  38. ↑ Alexandrowisz St. [www.vostlit.info/Texts/rus12/Boplan2/alexandrovic.phtml?id=1595 Jozef Naronski wspolautorem beauplanowskich map Ukrainy i Dniepru z polowy XVII wieku] (польск.) // Pax et bellum. — Poznan, 1993. — S. 17—27.
  39. ↑ Пастернак С., Гаврилишин В. Початок каменярськоi промисловостi на захiдному Подiллi (укр.) // Пам’ятники Украiни. — К., 1973. — № 1. — С. 33.
  40. ↑ Трусов О. А. [pawet.net/library/history/bel_history/trusau/02/Манументальнае_дойлідства_Беларусі_XI-XVIII_стст..html%7Сответственный=Штыхов Г. В. Манументальнае дойлідства Беларусі XI – XVIII стагоддзяў. Гісторыя будаўнічай тэхнікі]. — Мн.: Белорусский ун-т культуры им. М. Танка, 2010. — ISBN 985-6305-29-2.
  41. ↑ Bargiel В., Zakoscielna А. Строительный материал архитектуры польско-русского рубежа в раннем Средневековье // Тезисы доклада польской делегации на V Международном конгрессе славянской археологии. — К., 1985.
  42. ↑ Равдина Т. В. Поливные керамические плитки из Пинска // Краткие сообщения Института археологии. Исследования памятников средневековья. — М.: АН СССР, 1963. — № 96. — С. 110.
  43. ↑ [old.rsl.ru/table.jsp?f=1016&t=3&v0=книжка+гродненской+губернии&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&useExternal=true&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=b3&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=4&debug=false&x=16&y=10/%7Сместо=Гродно%7Сиздательство=Типография Гродненского Губернского Правления Адрес-календарь и справочная книжка Гродненской губернии. Коложская церковь]. — 1866. — С. 30—32. — 205 с.
  44. ↑ Сас П. М. Феодальные города Украины в конце XV—60-х годах XVI в.. — К.: Наукова думка, 1989. — 231 с. — ISBN 5-12-000669-8.
  45. ↑ Копысский З. Ю. [pawet.net/library/history/bel_history/_books/kopyski Социально-политическое развитие городов Белоруссии в XVI—первой половине XVII века]. — Мн.: Наука и техника, 1975. — 63 с.
  46. ↑ Квитницкая Е.Д. Планировка Гродно в XVI—XVIII вв. // Архитектурное наследство. — М., 1961. — № 17.
  47. ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Litva/XVI/1520-1540/Statut1529/text1.phtml?id=2270 Статут Великого княжества Литовского 1529 года]. Восточная литература. Средневековые исторические источники. Проверено 27 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF842MD Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  48. ↑ Стрэнкоўскі С. П. Вольнасці і прывілеі гарадоў заходняй часткі Вялікага княства Літоўскага. Вучэбны дапаможнік. — Мн.: БДПУ імя М.Танка, 1997. — 65 с. — ISBN 978-985-6810-80-3.
  49. ↑ Слюнькова И. Н. Архитектура городов Верхнего Приднепровья XVII- середины XIX в.. — Мн.: Наука и техника, 1992. — С. 49. — 144 с. — ISBN 5-343-00885-2.
  50. ↑ Maceika J., Gudynas P. Vadovas po Vilnių. — Vilnius: Politinės ir mokslinės literatūros leidykla, 1960. — С. 9. — 338 с. — 15 000 экз.
  51. ↑ Kaspierczak S. Rozwój gospodarki folwarcznej na Litwie i Białorusi do połowy XVI wieku. — Poznań, 1965.
  52. ↑ Казакоў Л. Ю. [hist.bsu.by/images/stories/files/nauka/izdania/tif/3/Kazakov.pdf Панскі гаспадарчы двор і фальварак на Беларусі (другая палова XVI — пачатак XVII ст.)] (белор.) // Працы гістарычнага факультэта БДУ. Навук. Зборнік. — Мн.: БГУ, 2008. — № 3. — С. 23—30.
  53. ↑ Беларусы: У 8 т. — Т. 2. Дойлідства / А. І. Лакотка; Ін-т мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклору; Рэдкал.: В. К. Бандарчык, М. Ф. Піліпенка, А. І. Лакотка. — Мн.: Тэхналогія, 1997. — С. 21—22.
  54. ↑ [www.textbooks.net.ua/content/view/880/17/ Устава на волоки 1557 года]. Электронная библиотека Пiдручники онлайн. Проверено 27 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF8kayc Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  55. ↑ Похилевич Д. Л. Землеустройство и поземельный кадастр в Белоруссии, Литве и Украине в XVI—XVII вв. // Материалы по истории земледелия СССР. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1952. — Т. 1. — С. 322—410.
  56. ↑ Ochmanski J. W kwestii agrarnego charakteru miast Wielkiego Ksiestwa Litewskiego w XVI w. // Studia historica. W 35-lecie pracy naukowej Henryka Lowmanskiego. — Warszawa: Państwowe Wydawn. Naukowe, 1958. — С. 279—294.
  57. ↑ Харузин А. Н. [dopazety.bjhjqa.ru/?p=search&s=9917&q=%D1%EB%E0%E2%FF%ED%F1%EA%EE%E5+%E6%E8%EB%E8%F9%E5+%E2+%D1%E5%E2%E5%F0%EE-%C7%E0%EF%E0%E4%ED%EE%EC+%EA%F0%E0%E5 Славянское жилище в Северо-Западном крае. Из материалов по истории славянских жилищ]. — Вильна: Типо-лит. т-ва п/ф. «Н. Мац и К°», 1907. — 341 с.
  58. ↑ Таранушенко С. А. Постройки украинского Полесья. Хаты. Стебки. Клуни. — Харьков: Харьковский частный музей городской усадьбы, 2012. — 83 с. — ISBN 978-966-22556-56-8.
  59. ↑ [about-ukraine.com/index.php?text=102 Народное жилище] (укр.). Проверено 26 марта 2013. [www.webcitation.org/6FfLeHLpo Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
  60. ↑ Доўнар А. Сялянства // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: Беларуская Энцыклапедыя імя П. Броўкі, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 67—71. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4
  61. ↑ Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки русских, украинцев и белорусов // Восточнославянский этнографический сборник. — М.: Изд-во АН СССР, 1954. — Т. XXXI. — С. 162—163.
  62. ↑ [storinka-m.kiev.ua/article.php?id=762 Народна архітектура українського Полісся] (укр.). Проверено 21 февраля 2013. [www.webcitation.org/6F6Jqt0uS Архивировано из первоисточника 14 марта 2013].
  63. ↑ Федорук А. Т. [orda.of.by/.lib/fedoruk/fspi/36 Утраченные парки]. — Садово-парковое искусство Белоруссии. — Мн.: Ураджай, 1989. — С. 36. — 247 с. — 10 300 экз.
  64. ↑ Ткачёв М. А. Гайтюнишки // Замки Белоруссии. — Мн.: Полымя, 1987.
  65. ↑ Василь Семашко. [globus.tut.by/gajtyunish/ Гайтюнишки. Крепость-больница]. Проверено 21 марта 2013. [www.webcitation.org/6FIeYvmPw Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
  66. ↑ Лакотка А. И. Мястэчка (белор.) // Беларуская энцыклапедыя: у 18 т. — Мн.: Белорусская энциклопедия, 2000. — Т. 11. — С. 79—80.
  67. ↑ Aleksandrowicz S. Miasteczka Bialorusi i Litwy jako osrodki handlu w XVI i w polowie XVIІ w. (польск.) // Rocznik Bialostocki. — Bialystok, 1961. — T. 1. — S. 63—130.
  68. ↑ Спірыдонаў М. Дым // Вялікае Княства Літоўскае. 610 // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4.
  69. ↑ Чантурия В. А. История архитектуры Белоруссии. Дооктябрьский период. — Мн.: Вышэйшая школа, 1969. — С. 124. — 263 с.
  70. ↑ [globus.tut.by/type_tn_bestderevchur.htm Деревянные церкви Беларуси]. Проверено 2 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FfLfmbBi Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
  71. ↑ [fakty.ictv.ua/ru/index/read-news/id/1471883 На Волыни разрушается самая древняя церковь области]. Проверено 2 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FfLkP89u Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
  72. ↑ Тамара Габрусь. [ais.by/story/646 Мастерством и сердцем]. Ais.by: Архитектурно-строительный портал. Проверено 2 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FfLmLBs3 Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
  73. ↑ Иодковский И. И. Церкви, приспособленные к обороне Литвы и Литовской Руси // Труды комиссии по сохранению древних памятников. — М., 1915. — Т. 6. — С. 253—300.
  74. ↑ [artclassic.edu.ru/catalog.asp?ob_no=%2015444 Успенский собор Киево-Печерского монастыря]. Проверено 17 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwsM61Ny Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
  75. ↑ Слюнькова I. Н. Базiлiянскiя кляштары на Беларусi (белор.) // Полымя. — Мн., 1993. — № 5.
  76. ↑ Киткаускас К. Н. Вильнюсский кафедральный собор. — Вильнюс: Мокслас, 1977. — С. 8—14.
  77. ↑ Brykowski R. Drewniana architektura kościelna na kresach wschodnich: dzieje i straty (польск.) // Zabytki sztuki polskiej na dawnych kresach wschodnich. — Warszawa, 1997.
  78. ↑ Нельговский Ю. А. Некоторые особенности замков подольских земель Украины XIV — начала XVII вв. // Архитектурное наследство. — М., 1979. — № 27. — С. 91.
  79. ↑ Годованюк О. М. Монастирі та храми Волинського краю. — К.: Технiка, 2004. — 178 с. — ISBN 966-575-072-0.
  80. ↑ Kaczmarzyk D. Kaplica św. Anny przy kościele Bernardynów w Wilnie (польск.) // Teka Komisji Historii Sztuki. — Warszawa, 1976. — Nr 6. — S. 126—127.
  81. ↑ Jankievičiené A. Gotycka architektura sakralna Litwy i Białorusi (польск.). — Warszawa, 1991.
  82. ↑ Габрусь Т. В. [www.portalus.ru/modules/belarus/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1160122799&archive=&start_from=&ucat=16&category=16 Помнікі пратэстанцкага храмабудаўніцтва Беларусі] (белор.) // Спадчына. — Минск, 2003. — № 1.
  83. ↑ [globus.tut.by/type_tn_kalvin.htm Кальвинистские сборы]. Проверено 27 января 2013. [www.webcitation.org/6EAF9L0iA Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  84. ↑ Щекотихин Н. Н. Беларуская готыка ХV - ХVІ сталецьця // [pawet.net/library/o_atr/05/06/Разьдзел_IV.html%7Сместо=Мн.%7Сиздательство=Инбелкульт%7Сгод=1928 Нарысы з гісторыі беларускага мастацтва].
  85. ↑ Габрусь Т. В. Мураваная сакральная архітэктура Беларусі перыяду Вялікага княства Літаўскага да стварэння Рэчы Паспалітай (канец XIII — трэцяя чвэрць XVI ст.) Готыка і рэнесанс (белор.) // Архітэктура Беларусі: Нарысы эвалюцыі ва ўсходнеславянскім і еўрапейскім кантэксце. — Мн., 2005. — Т. 1. — С. 212—295.
  86. ↑ [drevo-info.ru/articles/18230.html Тригорский Преображенский монастырь]. Древо. Открытая славянская энциклопедия. Проверено 3 ноября 2013.
  87. ↑ [www.volyntravel.com.ua/ru/objects/show/334 Свято-Троицкий Дерманский монастырь]. Проверено 27 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFAGcwb Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  88. ↑ Алексей Ерёменко. [www.mikolka.info/2007/04/05/tserkov-sv-iosifa-i-monastyir-bernardintsev-v-minske/ Церковь св. Иосифа и монастырь бернардинцев в Минске] // Pro Christo. — Мн., 2003.
  89. ↑ Барока ў беларускай культуры і мастацтве / Научный редактор В. Ф. Шматов. — Мн.: Нацыянальная акадэмія навук Беларусі, Інстытут мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклору імя К.Крапівы, 2005.
  90. ↑ Габрусь Т. В. [vddb.laba.lt/fedora/get/LT-eLABa-0001:J.04~2011~ISSN_1822-4555.N_7.PG_144-153/DS.002.2.01.ARTIC Изучение архитектуры барокко в Беларуси] (белор.). — Мн.: Национальная АН Беларуси, 2009.
  91. ↑ [www.ibrest.ru/forum/?t=195 «Иезуитов стиль» как направление барокко в архитектуре Беларуси]. Проверено 27 января 2013.
  92. ↑ Paszenda J. Kościół Bożego Ciała w Nieświeżu (польск.) // Kwartalnik architektury i urbanistyki. — Warszawa, 1976. — T. XXI. — S. 19—216.
  93. ↑ Баженова О. Д. [lit.lib.ru/b/bazhenowa_o_d/text_0010.shtml Радзивилловский Несвиж. Монография]. — Мн.: Современная литература, 2009.
  94. ↑ Слюнькова И. Н. Монастыри восточной и западной традиций. Наследие архитектуры Беларуси. — М.: Прогресс-традиция, 2002. — С. 51. — 600 с. — 2000 экз. — ISBN 5-89826-093-5.
  95. ↑ Ткачёв М. А. [orda.of.by/.add/gallery.php?kamai/kostel/art/tkach77 Замки Беларуси]. — Мн.: Беларусь, 2007. — С. 75. — 200 с. — ISBN 978-985-01-0706-0.
  96. ↑ Завальнюк Вл. История будславской базилики. — Мн.: Pro Christo, 1998.
  97. ↑ Слюнькова И. Н. Монастыри восточной и западной традиций. Наследие архитектуры Беларуси. — М.: Прогресс-традиция, 2002. — С. 362—369. — 600 с. — 2000 экз. — ISBN 5-89826-093-5.
  98. ↑ Чарняўскі І. М. Замак у Гальшанах // Помнікі гісторыі і культуры Беларусі. — Мн., 1983. — № 3.
  99. ↑ Русецкі А. У., Русецкі Ю. А. Мастацкая культура Аршанскай зямлі ў канцы Х – ХІХ стагоддзі. — Мн.: Беларуская энцыклапедыя, 2002. — 232 с.
  100. ↑ [zamki-kreposti.com.ua/statistics/sinagogi Синагоги Украины]. Проверено 28 марта 2013. [www.webcitation.org/6FfLnm8jb Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
  101. ↑ [dorogiby.info/node/1340 Каменные синагоги Белоруссии]. Проверено 27 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFDfEJq Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  102. ↑ [www.google.ru/search?q=%D0%BF%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+%D1%81%D0%BE%D0%B1%D0%BE%D1%80+%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA&hl=ru&newwindow=1&rlz=1R2MERD_ruRU503&noj=1&tbm=isch&tbo=u&source=univ&sa=X&ei=nIBdUfahFuuk4ASy6YDYAg&ved=0CEwQsAQ&biw=983&bih=380 Минский Петропавловский собор. Фотогалерея]. Проверено 4 апреля 2013.
  103. ↑ [www.vilnius.skynet.lt/hramy20.html Виленские церковь и монастырь св. Духа]. Проверено 4 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FfLpOk6U Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
  104. ↑ Кутеинские чтения // Вторая научно-практическая конференция Орша, 17 сентября 2006 г.. — Мн.: Белорусская наука, 2007. — ISBN 978-985-08-0841-7.
  105. ↑ Пятницкий И. К. [byhistoryru.blogspot.ru/2011/02/blog-post_4975.html Тупичевский монастырь Могилёвской епархии. Исторический очерк]. — Могилёв-на-Днепре: Губернская типография, 1907. — 41 с.
  106. ↑ [www.architektura-belarusi.ru/Istoricheskoe_razvitie_arhitektury_Belarusi/KULTOVYE_POSTROIKI_BELARUSI/ Культовые постройки Беларуси]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFF1d6G Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  107. ↑ Литовская Советская Социалистическая Республика // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  108. ↑ Селеня Е. В. Берёза. Историко-экономический очерк. — Мн.: Полымя, 1988. — С. 14—18. — 59 с.
  109. ↑ Адамовіч С. Комплекс Пінскага езуіцкага кляштара (белор.) // Наша Вера. — Мн., 1999. — № 3. — С. 32—36.
  110. ↑ [www.ipinsk.by/2011/06/iezuitskij-kollegium/ Пинский коллегиум]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFFcyY8 Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  111. ↑ Караткевіч В. Б., Кулагін А. М. Помнікі Слоніма / Акадэмія навук Беларускай ССР, Інстытут мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклора. — Мн.: Навука і тэхніка, 1983. — 102 с.
  112. ↑ [globus.tut.by/ive/index.htm#bernard_main Ивье. История. Достопримечательности]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFHPg0B Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  113. ↑ Дулеба Г. І. З гісторыі населеных пунктаў (белор.) // Памяць: Гісторыка-дакументальная хроніка Смаргонскага раёна. — Мн.: Мінск: БелЭн, 2004. — С. 16—17.
  114. ↑ Пыко А. Костел св. Михаила Архангела ордена августинцев в Михалишках ― памятник зрелого барокко // Культура. Наука. Творчество Культура. Навука. Творчасць Culture. Science. Arts: сборник научных статей. — Мн., 2007. — Т. 1. — С. 125—127.
  115. ↑ Пазднякоў В. С. Клецк Х — ХVIII стст.: матэрыяльная і духоўная культура беларускага феадальнага горада. — Мн.: БелНДІДАС, 2008. — С. 56. — 287 с.
  116. ↑ [www.vilnius.skynet.lt/hramy.html#40 Храмы Вильнюса]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFIPwOA Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  117. ↑ Шнейдер А. А. Толочин: историко-экономический очерк. — Мн.: Беларусь, 1983. — 59 с.
  118. ↑ Архітэктура Беларусі: нарысы эвалюцыі ва ўсходнеславянскім і еўрапейскім кантэксце: у 4 т. XV ― сярэдзiна XVIII ст. (белор.) // Нацыянальная акадэмія навук Беларусі, Інстытут мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклору імя К. Крапівы. — Мн., 2006. — Т. 2. — ISBN 985-08-0721-0.
  119. ↑ Янушкевіч Я. Святыня над Іслаччу: Ракаўскi касцёл Маці Божай Ружанцовай: гісторыя, дакументы. — Мн.: Хурсік, 2004. — ISBN 985-6718-18-X.
  120. ↑ [catholic.by/2/belarus/dioceses/minsk-mohilev/100235.html Івянец — парафія Св. Міхала Арханёла]. Проверено 28 января 2013.
  121. ↑ Габрусь Т. В. [jivebelarus.net/culture/sarmatyzm-at-belarusian-architecture.html Адлюстраванне ідэалогіі славянскага сарматызму ў беларускім сакральным дойлідстве] (белор.). — Мн., 2008.
  122. ↑ Описание церквей и приходов Минской епархии. — Мн., 1879.
  123. ↑ Фоменко А. [minds.by/stupeny/nomera/25/st25_49.html Обитель чудотворца Николая]. Ступени (2011). Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFL7O6x Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  124. ↑ [www.mikolka.info/2007/04/05/tserkov-sv-iosifa-i-monastyir-bernardintsev-v-minske/ Церковь св. Иосифа и монастырь бернадинцев в Минске]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFMyIpe Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  125. ↑ Энцыклапедыя гісторыі Беларусі у 6 тт. — Мн.: БелЭн, 1994. — Т. Т. 2: Беліцк — Гімн. — 537 с. — ISBN 5-85700-142-0.
  126. ↑ [ruzhany.info/index.html Всё о Ружанах]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFNtsiZ Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  127. ↑ [www.interfax.by/article/24093 Будслав: удивительное место с удивительной историей]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFRLNDt Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  128. ↑ Čerbulėnas K. Jėzaus Širdies ir vizitiečių vienuolyno ansamlis (лит.) // Lietuvos TSR istorijos ir kultūros paminklų sąvadas. — Vilnius: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, 1988. — T. 1. — P. 419-421.
  129. ↑ Kłos Juliusz Przewodnik krajoznawczy (польск.). — Wilno: Wydawnictwo Wileńskiego oddziału Polskiego Towarzystwa Turystyczniego-krajoznawczego, 1937. — S. 277.
  130. ↑ Lietuvos architektūros istorija (лит.) // Nuo XVII a. pradžios iki XIX a. vidurio. — Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidykla, 1994. — T. II. — P. 107—109. — ISBN 5-420-00583-3.
  131. ↑ [dorogiby.info/node/489 Леонпольская усадьба] (2007). Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFSdWNA Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  132. ↑ [by.holiday.by/skarb/410 Усадьба Ходкевичей в Большом Можейкове]. Проверено 28 января 2013. [www.webcitation.org/6EAFTfkLo Архивировано из первоисточника 4 февраля 2013].
  133. ↑ Баженова О. Д. Монументальные ансамбли Белоруссии XVIII века. Памятники Гродно, Несвижа, Слонима. Автореферат / Академия художеств СССР, Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина. — Л., 1986. — 24 с.

    134. </ol>

Литература

  • Асеев Ю. С. Стили в архитектуре Украины. — К.: Будiвельник, 1989. — 102 с. — ISBN 5-7705-0176-6.
  • Города, местечки и замки Великого княжества Литовского: энциклопедия. — Мн.: Беларус. энцыкл. iмя П. Броўкi, 2009. — 312 с. — ISBN 978-985-11-0432-7.
  • Грицкевич А. П. Частновладельческие города Белоруссии в XVI — XVIII вв.(социально-экономическое исследование истории городов). — Мн.: Наука и техника, 1975.
  • Крачковский Ю. Ф. Старая Вильня до конца XVII столетия. — Вильна: тип. А. Г. Сыркина, 1893. — 207 с.
  • Памятники градостроительства и архитектуры Украинской ССР. — К.: Будiвельник, 1983-1986.
  • Раппопорт П. А. Военное зодчество западнорусских земель Х-XIV в. // Материалы и исследования по археологии СССР. — Л., 1967. — Т. 140.
  • Трацевский В. В. История архитектуры народного жилища Белоруссии. — Мн.: Вышэйшая школа, 1989. — 189 с. — ISBN 5-339-00194-6.
  • Трусов О. А. Памятники монументального зодчества Белоруссии XI—XVII вв. Архитектурно-типологический анализ. — Мн.: Наука и техника, 1988. — 157 с. — ISBN 5-343-00312-5.
  • Шабульдо Ф. М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского. — К.: Наукова думка, 1987. — 183 с.
  • Чантурия Ю. В. Градостроительное искусство Беларуси второй половины XVI - первой половины XIX в.: средневековое наследие, Ренессанс, барокко, классицизм. — Мн.: Белорусская наука, 2005. — 375 с. — ISBN 985-08-0658-3.
  • Якимович Ю. А. Зодчество Белоруссии XVI—середины XVII в. Справочное пособие. — Мн.: Наука и техника, 1991. — 336 с. — ISBN 5-343-00466-0.
  • Архiтэктура Беларусі: Энцыкл. даведнiк. — Мн.: БелЭн, 1993. — 620 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-85700-078-5.
  • Брэжго В. Замкі Віцебшчыны. — Вiльня: друкарня Я. Левина, 1933. — 38 с.
  • Годованюк Е. М. Взаємозв’язки в мурованій архітектурі України, Білорусії та Литви XIV—XVI ст. (укр.) // Українське мистецтво в міжнародних зв’язках: Дожовтневий період. — К., 1983.
  • Кулагін А. М. Каталіцкія храмы на Беларусі: Энцыклапедычны даведнiк. — Мн.: БелЭн, 2000. — 215 с. — 3000 экз. — ISBN 985-11-0187-7.
  • Кушнярэвіч А. М. Культавае дойлідства Беларусі XIII—XVI стст.: Гістарычнае і архітэктурна-археалагічнае даследаванне. — Мн.: Навука і тэхніка, 1993. — 150 с. — ISBN 5-343-014003-8.
  • Кушнярэвіч А. М. Мураванае мілітарнае гатычнае дойлідства ВКЛ: гісторыка-архітэктурная тыпалогія // Весці Беларускага дзяржаўнага ўніверсітэта імя Максіма Танка. — Мн., 2002. — Т. 3.
  • Лесик О. В. Замки та монастирі України. — Львiв: Світ, 1993. — 176 с. — ISBN 5-7773-0140-1.
  • Лоїк Г., Степанюк А. Основи проектування українських церков. — К.: ВТФ «Перун», 2000. — 136 с. — ISBN 5-7773-0140-1.
  • Збор помнікаў гісторыі і культуры Беларусі у 6 тт. — Мн.: БелСЭ имени Петруся Бровки, 1984—1987. — 8000 экз.
  • Сіцінський Е. Оборонні замки Західного Поділля XIV—XVII ст. Історично-археологічні нариси. — К.: Українська академія наук, 1928. — 99 с.
  • Ткачоў М. А. Абарончыя збудаванні заходніх зямель Беларусі XIII—XVIII стст / Ред. П. А. Раппапорт. Iнстытут гiсторыi АН БССР. — Мн.: Наука и техника, 1978. — 144 с. — 1050 экз.
  • Lietuvos architektūros istorija. Keturių tomų monografija. — Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidykla, 1994. — Т. I. — 280 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-420-00583.
  • Morelowski M. Zarysy syntetyczne sztuki wileńskiej od gotyku do neoklasycyzmu z przewodnikiem po zabytkach od Niemna do Dźwiny. — Wilno, 1939. — С. 41-100.
  • Polak T. Zamki na kresach: Białoruś, Litwa, Ukraina / Pracownia Badań i Konserwacji Obiektów Zabytkowych. — Warszawa, 1997. — 223 с. — ISBN 9788390750613.
  • Jurginis J. Lietuvos valstiečių istorija (nuo seniausių laikų iki baudžiavos panaikinimo) / Lietuvos TSR mokslų akademija. Istorijos institutas. — Vilnius: Mokslas, 1978. — 249 с. — 8000 экз.
  • Jankiawiczienie A. Wschodni obszar występowania gotyku i niektóre specyficzne cechy litewskiej architektury XV – XVI wieku (польск.) // Kwartalnik architektury i urbanistyki. Teoria i historia. — Warszawa, 1974. — T. XIX. — S. 233–242.

Ссылки

  • [palac.by/zamki Памятники архитектуры Беларуси]. Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwsNfBpA Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
  • [www.radzima.org/ Архитектурное наследие Великого княжества Литовского]. Radzima.org. Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwsOsyKC Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
  • [litopys.org.ua/cultur/cult17.htm Владимир Сичинский. Украинская архитектура] (укр.). Iзборник. Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwsQtIBs Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
  • [be-x-old.wikipedia.org/wiki/Сьпіс_замкаў_ВКЛ Сьпіс замкаў ВКЛ] (белор.). Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwsRjmCJ Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
  • [www.kpi.kharkiv.edu/history/navch/kl/l_4.htm Украина под владычеством Литвы и Польши (ХІV — первая половина ХУІІ в.)] (укр.). Национальный технический университет «Харьковский политехнический институт». Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwsS9JGV Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
  • [globus.tut.by/index.htm Архитектурные и иные достопримечательности Беларуси]. Глобус Беларуси. Проверено 13 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FwsSgyxz Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
  • [referat.ukraine-ru.net/?cm=34266 Антон Котов. Каменное зодчество Литвы XIII—XVIII веков]. Санкт-Петербургская Академия культуры. Проверено 13 апреля 2013.
  • [news.21.by/culture/2014/01/15/869361.html Внешний вид замков Великого княжества Литовского воссоздали с исторической точностью].

Отрывок, характеризующий Архитектура Великого княжества Литовского

Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Архитектура_Великого_княжества_Литовского&oldid=81062874»