История почты и почтовых марок Гренландии
 Гренландия | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| гренл. Kalaallit Nunaat дат. Grønland | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
1873
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Член ВПС</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
с 1937
</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:#CDDEFF; padding:2px;">Почтовые администрации</th></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Королевская Гренландская торговая компания (1905—1937)</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
1 датская крона = 100 эре
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Гренландия (с 1937)</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
1 датская крона = 100 эре
</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:#CDDEFF; padding:2px;">Tele-Post (c 2005)</th></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Офис почты</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
Postboks 1002, 3900 Nuuk, Greenland
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Сайт почты</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
[www.tele.gl/gl/index.htm www.tele.gl]
</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:#CDDEFF; padding:2px;">Первые почтовые марки</th></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Стандартная</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
1 декабря 1938
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Коммеморативная</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
5 ноября 1958
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Полупочтовая</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
22 мая 1958
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Посылочная</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
июль 1905
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Автоматная</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
2009
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Почтовый блок</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
23 января 1987
</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:#CDDEFF; padding:2px;">Филателия</th></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Количество Развитие почтыДомарочный периодСчитается, что начало почтовой связи Гренландии с внешним миром было положено норвежским миссионером Хансом Эгеде, отправившим после высадки на остров в мае 1721 года послание королю Дании Фредерику IV с предложением колонизации этой территории. В 1774 году была образована «Королевская Гренландская торговая компания» (КГХ; дат. Kongelige Grønlandske Handel). Именно её головная контора в Копенгагене помогла организовать почтовую службу между Данией и Гренландией. Согласно первой официальной инструкции об организации почтовой связи на острове, изданной в 1873 году Директоратом гренландской торговли, почта отправлялась в Данию три раза в год — весной, летом и осенью. Фактически из-за суровых условий зачастую адресаты получали корреспонденцию один раз в год.[1][2] До 1905 года письма и на самом острове и корреспонденция КГХ в Копенгаген доставлялась бесплатно. Почтовый сбор взимался лишь в том случае, если адресатом было лицо, не имеющее отношение к компании. В этом случае почтовые отправления франкировались датскими марками, распространявшимися через магазины и конторы КГХ. На корреспонденцию с острова в копенгагенской конторе компании проставлялось транзитное обозначение (каше). Самое раннее зарегистрировано на конверте, погашенном в Копенгагене 6 марта 1880 года. С изменением названия головной конторы менялись и транзитные пометки. До 1902 года каше проставлялось на лицевой стороне конверта и оборотной стороне почтовой карточки.[2] Последующее развитиеВозрастающий объём корреспонденции, потребности в выпуске гренландских марок для покрытия финансовых расходов и необходимость упорядочения почтовой службы на острове создали предпосылки для создания в 1937 году самостоятельного почтового ведомства Гренландии. В том же году оно было принято во Всемирный почтовый союз, а 17 сентября 1938 года получило право на пересылку и оплату всех почтовых отправлений, а также выпуск собственных марок. Было создано 20 почтовых отделений в наиболее крупных населённых пунктах. Все они были снабжены календарными штемпелями.[1][3] Бесплатная пересылка почтовых отправлений за пределы Гренландии была отменена. Почтовые тарифы для корреспонденции в Данию определялись гренландскими властями, а для международной корреспонденции были идентичны датским. Корреспонденция внутри Гренландии до 20 мая 1959 года (по другим данным до 1 июня 1958 года) не оплачивалась.[1][3] Выпуски почтовых марокРанний период
См. также: Медведь (марки Гренландии)
В 1905 году (по другим данным в 1904 году) Директорат по управлению колониями принял решение о введении оплаты за пересылку посылок и бандеролей между Копенгагеном и Гренландией. Для оплаты этих отправлений в июле 1905 года были введены специальные посылочные марки («Pakke-porto») достоинством 1, 5 и 10 эре соответственно зелёно-оливкового, коричневого и синего цвета. Мотивом для рисунка послужил герб Гренландии — поднявшийся на задних лапах белый медведь. Этот рисунок оставался неизменным и в последующих эмиссиях Гренландии[fr], которые были осуществлены в 1915 и 1930 годах.[1][2] Все посылки на остров отправлялись по почте или сдавались лично через копенгагенскую контору КГХ для доставки. Каждую посылку сопровождал специальный документ — адрессебрев (Adressebrev), или адрессекорт (Adressekort), как он стал называться позднее, — почтовая карточка с адресом, на которую наклеивалась посылочная марка. При отправлении посылки с острова, посылочные марки наклеивались на обёрточную бумагу и гасились в Гренландии.[2] Посылочные марки Гренландии выпускались до 1937 года. Они употреблялись также в качестве налоговых, однако использовать их для франкирования писем было запрещено.[2] Современный период
В 1950 году впервые использовался штемпель первого дня.[3] Первая почтово-благотворительная марка, посвящённая борьбе против туберкулёза, вышла в мае 1958 года. Она представляла собой надпечатку нового номинала и креста на марке 1950 года. Первая коммеморативная марка вышла в ноябре 1958 года. Она была посвящена 200-летию со дня смерти Ханса Эгеде.[5] 11 марта 1969 года почтовое ведомство Гренландии выпустило в обращение марку, посвящённую 70-летнему юбилею короля Дании Фредерика IX, на которой впервые название страны было обозначено на двух языках — датском и гренландском. До этого эскимосское название страны — «Kalatdlit Nunat», было использовано на марке, изданной 26 ноября 1964 года в честь 150-летия со дня рождения Самуила Клейншмидта — составителя первого словаря эскимосского языка. С 1 мая того же года все почтовые штемпеля, используемые в Гренландии, двуязычные.[3][5][6] В январе 1987 года гренландская почта выпустила первый почтовый блок, посвящённый Международной филателистической выставке «Хафния-87», проходившей в Копенгагене.[5] 17 августа 2009 года в Гренландии вышли первые автоматные марки. Серия состояла из четырёх миниатюр с забавными сюжетами на тему писем и почты, автором которых был гренландский художник Kunuk Platou. Первый автомат по продаже марок был установлен в Нууке.[7][8] Гренландское почтовое отделение в Копенгагене имеет свои штемпеля, которыми гасятся марки, случайно оказавшиеся непогашенными в Гренландии. Ими также гасят датские марки, если письма в Гренландию сдают непосредственно в отделении.[3] Местные и частные выпускиВыпуск ТулеВ 1935 году в округе (инспекторате) Туле (центр — посёлок Туле) в связи с большими расходами на транспортную связь, датская колониальная администрация учредила оплату всех почтовых отправлений между Туле и Копенгагеном. 6 июля того же года для их франкировки была выпущена специальная серия из четырёх марок в честь 25-летия основания посёлка Туле с надписью «Thule». На миниатюрах были изображены следующие сюжеты: портрет Расмуссена Кнуда, основателя колонии Туле; датский флаг на горе Туле; моржи и мыс Йорк. В 1936 году серия была дополнена ещё одной маркой с изображением церкви в Туле.[1][5][9]
Прочие выпуски
В 1922 году в городе Ивигтут (находился в юго-западной части Гренландии, ныне заброшен) для местной почтовой связи была выпущена марка зелёного цвета номиналом в 10 эре с изображением белого медведя[fr] и надписью «Ivigtut. Kryolith Brud. Bypost 1922» («Ивигтут. Криолитовая разработка. Местная почта 1922»).[3]
В 1933 году для экспедиции немецкого режиссёра доктора Арнольда Франка (Arnold Fanck), работавшей в Западной Гренландии над фильмом «SOS Айсберг», была организована авиапочта, отправляемая из Уумманнака. Для неё выпустили неофициальную марку номиналом в 10 эре с изображением голубя с письмом в клюве, летящего над арктическим пейзажем и надписью «1 Grönlandske Luftpost» («1-я гренландская авиапочта»). Автором рисунка был известный американский художник и писатель Рокуэлл Кент, участвовавший в экспедиции. Способом ксилографии он изготовил 75 миниатюр. Впервые марку Кента использовали 15 июня. Вскоре после этого датская почта наложила на них запрет. На сегодняшний день известны всего два негашёных экземпляра и одна марка на письме, гашёная красным овальным штемпелем без даты, вместе с датской маркой в 10 эре, гашёной механическим штемпелем Копенгагена. Официальные авиапочтовые марки почта Гренландии не издавала. По возвращении Рокуэлла Кента в США в Нью-Йорке им были изготовлены с оригинального клише ещё 200 марок. В отличие от миниатюр, изданных в Гренландии, американские новоделы были отпечатаны на более тонкой бумаге. Тени айсберга изображены чётко, в виде непрерывной линии, в то время как на оригинальных марках тени отображены в виде точек.[3][10][11] Художники марокНаиболее известным автором гренландских марок является Йенс Росинг (Jens Rosing; 1925—2008), создавший более 130 эскизов почтовых марок.[12][13] Филателистические изданияСпециально для коллекционеров марок Гренландии почтовым ведомством острова три раза в год издаётся филателистический журнал «Greenland Collector» на английском языке.[14] См. такжеНапишите отзыв о статье "История почты и почтовых марок Гренландии"Примечания
Литература
Ссылки
Отрывок, характеризующий История почты и почтовых марок Гренландии– За что? – спросил Алпатыч.– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил! Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки. – Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем. – Аль уж ехать хочешь? – спросил он. Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину. – Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло? Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему. – По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он. – Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки. – Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил. Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки. Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла. Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования. Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам. К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая. – То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило. – Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала. Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах. – Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали. – Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку. Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу. – Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке. В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки: – Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!.. Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону. К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад. – Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам: – Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он. Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом. Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом. – Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему. – Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор. По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать. Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена. Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч. – Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос. – Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя. Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча. – Ты как здесь? – спросил он. – Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец… – Как ты здесь? – повторил князь Андрей. Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать. – Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять. Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре: «Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж». Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему. – Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг. Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу: – Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы. – Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг. Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное. – Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара. Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал: – Важно! пошла драть! Ребята, важно!.. – Это сам хозяин, – послышались голоса. – Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок. От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи. Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг. Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы. Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке. Навигация | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
