История почты и почтовых марок Эстонии
 Эстонская Республика | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| эст. Eesti Vabariik | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
с 1638
</td></tr><tr><th style="background:#CDDEFF; font-weight:normal; padding:2px 2px 2px 5px;">Член ВПС</th><td class="" style="background:#EEF3FC; padding:2px;">
с 7 июля 1922 (восстановлено Содержание
Ранний период
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| Письмо, отправленное из Пернова и погашенное домарочным штемпелем (1708) |
На территории современной Эстонии почтовые конторы были также открыты в Дерпте, Гапсале (ныне Хаапсалу), Нарве, Аренсбурге (ныне Курессааре) и Везенберге (ныне Раквере). Однако ни одна из них не имела собственных почтовых штемпелей[4].
К 1710 году, в ходе Северной войны между Швецией и Россией, сеть шведских почтовых учреждений в Эстляндии и Лифляндии прекратила своё существование[2].
Российское правление
В связи с военными действиями и постепенным включением Эстляндии и Лифляндии в состав России возникла потребность поддержания связи с центральными учреждениями в Москве. С 1704 по 1710 год для почтовой связи можно было использовать только конных курьеров. Поэтому связь была случайной, а её экономическая польза не велика. Идя навстречу пожеланиям купцов, русские власти разрешили Нарве вести почтовую переписку с российскими областями и с зарубежными странами (кроме Швеции). В то же время жителям Дерпта из стратегических соображений такая переписка была запрещена. Таким образом, в начале XVIII века Нарва стала первым городом в Эстонии, включённым во всероссийскую почтовую сеть[2].
После окончания Северной войны восстановлением и дальнейшим развитием почтовой службы на территории современной Эстонии занимался полномочный представитель Петра I Герхард Иоганн фон Левенвольде[en]. В правительственном указании от 17 октября 1710 года фон Левенвольде было поручено восстановить почтовое устройство таким, каким оно было в период шведского правления. Однако истощённый продолжительной войной и чумой край не смог сразу создать чёткую и налаженную сеть почтовых станций. Для выхода из создавшегося положения 25 ноября 1710 года согласно патенту генерал-губернатора Лифляндии вдоль важнейших дорог были созданы так называемые казачьи почтовые станции. На каждой станции, которые в основном располагались в корчмах, было 20 лошадей и четыре драгуна. Их содержание было возложено на окружающие хутора[2].
Однако вскоре казаки покинули Эстляндию и Лифляндию. Поэтому перевозка почты была вменена в обязанности местных крестьян. От этого страдали крестьянские и помещичьи хозяйства, так как крестьяне на определённое время отрывались от полевых работ. Для разрешения создавшейся проблемы Левенвольде предложил в 1712 году Лифляндскому, а в 1713 году Эстляндскому рыцарствам создать, а затем и содержать почтовые станции на дорогах Санкт-Петербург — Дерпт — Рига, Ревель — Пернов — Рига, Ревель — Вока — Нарва и Рига — Вастселиина — Псков. В качестве вознаграждения рыцарствам были обещаны все доходы от почтовых станций[2].
24 сентября 1714 года Правительствующий сенат Российской империи издал приказ об открытии регулярной публичной почты на линии Санкт-Петербург — Нарва — Дерпт — Валка — Рига. Открытие этого почтового тракта было обусловлено политическими, экономическими и культурными соображениями, поскольку это был кратчайший путь, связавший столицу России с Западной Европой. В 1712—1713 годах рыцарства Эстляндии и Лифляндии установили на этой дороге 20 почтовых станций с интервалом в 21—23 версты между каждой. Двенадцать из них находились на территории современной Эстонии: в Эстляндской губернии в Вайвара, Вока-Пуру (с 1782 года в Йыхви), Пунгерья (с 1735 года в Вяйке-Пунгерья), Каукси (с 1735 года в Раннапунгерья) и в эстонской части Лифляндской губернии в Нинази, Торма, Игавере, Дерпте, Удерна, Куйгатси и Тыллисте[2][5].
Вторым почтовым трактом в Эстонии была открытая в 1713 году линия Ревель — Вока, которая до 1782 года соединялась с почтовой дорогой Санкт-Петербург — Дерпт — Рига у почтовой станции Вока. Этот тракт соединял Ревель с Санкт-Петербургом. Почтовые станции на этой линии были открыты в Йыеляхтме, Кахала, Лообу, Пыдрузе, Пикаристи и Варья[2].
В 1715 году была открыта почтовая дорога Ревель — Пернов — Рига. В том же году открылась линия почтовых перевозок Рига — Алуксне — Вастселиина — Псков. Недостатком этих трактов явилось то обстоятельство, что не было построено специальных зданий для почтовых станций и последние располагались обычно в корчмах. Кроме того почтовые станции неоднократно переносились с одного места на другое. Это было вызвано плохим состоянием зданий и нередко пожарами[2].
Наиболее ранним штемпелем русской государственной почты на территории Эстонии является штемпель Дерпта (Тарту) 1796 года. Все штемпели, применявшиеся на территории современной Эстонии в XVIII веке, выполнены на немецком языке[6].
Огромную роль в осуществлении и развитии почтовых перевозок на территории Эстляндской и Лифляндской губерний сыграло строительство железных дорог, начавшееся в 1850—1860 годах[2].
В 1865 году, когда был решён вопрос о строительстве железной дороги Балтийский Порт (ныне Палдиски) — Ревель — Тосно, Эстляндское рыцарство образовало комиссию по реорганизации сети почтовых станций. В 1869 году комиссия представила отчет, согласно которому 24 октября 1870 года, в день открытия Балтийской железной дороги, все почтовые станции на дороге Ревель — Санкт-Петербург были закрыты, так как железная дорога прошла в непосредственной близости от почтовой дороги. С этого времени роль почтовых станций стали выполнять железнодорожные станции[2].
| |
| Штемпельный конверт, отправленный из Ревеля в Везенберг (1871; лицевая и обратная стороны конверта) | |
В 1876 году завершилось строительство железной дороги Тапа — Дерпт, в результате чего были ликвидированы почтовые тракты Везенберг — Дерпт, Йыхви — Дерпт и Ревель — Дерпт. В 1889 году вступили в строй железнодорожные линии Дерпт — Валга — Рига и Валга — Псков. Находящиеся по соседству почтовые тракты также были закрыты[2].
К 1917 году на территории современной Эстонии было открыто 157 почтовых учреждений[3]. До 1918 года на территории Эстляндской и Лифляндской губерний действовали общероссийские почтовые правила и тарифы и имели хождения знаки почтовой оплаты Российской империи[7].
Первая мировая война: германская оккупация
24 февраля 1918 года Эстония провозгласила независимость, однако на следующий день в Ревель вошли германские войска. В течение февраля — марта 1918 года территория Эстонии была занята войсками Германии.
25 февраля германские оккупационные власти взяли под свой контроль Таллинскую почту. Существовавшая почтовая система была при этом ликвидирована[3]. Почта немецкой военной администрации обслуживала и гражданское население тех пунктов, где были её учреждения. На территории Эстонии в обращение поступили почтовые марки Германии с двухстрочной чёрной типографской надпечаткой «Postgebiet / Ob. Ost» (Почтовая зона Верховного главнокомандующего на Востоке)[7][8].
В марте 1918 года в Дорпате (Тарту) германской оккупационной администрацией был осуществлён местный выпуск. На марках Российской империи 17-го выпуска была сделана чёрная типографская надпечатка нового номинала (20 и 40 пфеннигов). Марка в 20 пфеннигов известна с перевёрнутой надпечаткой. Марки гасились однострочным штампом «DORPAT» серой краской. Были в обращении до 20 декабря 1918 года. Надпечатка была также сделана на почтовой карточке Временного правительства[7][9].
28 декабря 1918 года почтовые отделения немецкой военной администрации на территории Эстонии были закрыты[7][10].
Первая независимость Эстонии
Самостоятельная почтовая служба независимой Эстонии в межвоенный период была организована в ноябре 1918 года. 13 ноября 1918 года приказом начальника Союза обороны Эстонии (Кайтселийта) полковника Йоханна Унта[et] комендантом Таллинской почтово-телеграфной конторы был назначен Хиндрек Риканд[et]. Этот день почтовое ведомство Эстонии считает днём своего основания. 15 ноября 1918 года министром путей сообщения Ф. Петерсеном[et] были утверждены первые почтовые тарифы Эстонии. До 1921 года они менялись пять раз[3].
16 ноября 1918 года Дирекцией эстонской почты было издано распоряжение, в котором говорилось[11]:
|
Эстонская государственная почта начинает свою деятельность 19 ноября 1918 года. До выпуска почтовых марок, который будет осуществлён в ближайшие дни, просим письма не опускать в почтовые ящики, а сдавать в почтовую контору. Первое время будут принимать только простые и заказные отправления и только в страны побережья Балтийского моря. | 
|
Первая почтовая марка Эстонии с цветочным узором и номиналом в 5 копеек была отпечатана 22 ноября 1918 года. Автором эскиза был Рудольф Зеро (Rudolf Zero). Марки печатались в типографии Г. Бёлау[et] в Нымме (пригород Таллина). Всего в первой серии были выпущены марки четырёх различных номиналов. Они были в обращении до 30 июня 1926 года[7][12][13].
В мае 1919 года по распоряжению Главной почтовой дирекции Таллина были надпечатаны все запасы марок Российской империи 17-го, 19-го, 20-го и 21-го выпусков. Ручная надпечатка «Eesti Post» ставилась каучуковым штемпелем фиолетовой или чёрной краской по диагонали в одну строку в следующих количествах: с зубцами — 1 копейка — 7 экземпляров (по другим данным — 8 экземпляров), 2 копейки — 2654 экземпляра, 3 копейки — 1854 экземпляра, 5 копеек — 3803 экземпляра, 10 копеек — 60 экземпляров, 10 копеек (чёрная надпечатка) — 917 экземпляров, 10 копеек / на 7 копеек — 45 экземпляров, 15 копеек — 1197 экземпляров, 25 копеек — 998 экземпляров, 35 копеек — 12 экземпляров, 50 копеек — 344 экземпляра, 1 рубль — 170 экземпляров, 10 рублей — 11 экземпляров; без зубцов — 1 копейка — 1826 экземпляров, 2 копейки — 26 экземпляров, 3 копейки — 475 экземпляров, 1 рубль — 150 экземпляров, 3,50 рубля — 56 экземпляров, 5 рублей — 40 экземпляров. После надпечатывания всех марок штемпель был уничтожен. Эти марки были в обращении до 1 октября 1919 года. Известны фальсификаты в ущерб коллекционерам. Некоторые исследователи считают данный выпуск спекулятивным. Указание на спекулятивный характер выпуска до 1930 года было помещено и в каталоге «Михель». В настоящее время эта серия описывается в каталоге как локальный выпуск Таллина[7][8][14][15].
|
|
| 1919: марка с надпечаткой «Eesti Post» на марке Российской империи (Михель #1B) |
1928: марка из первой коммеморативной серии, в честь 10-летия провозглашения Эстонской Республики (Михель #69) |
В память десятилетия провозглашения Эстонской Республики 24 февраля 1928 года была выпущена первая коммеморативная серия из пяти марок, представляющая собой типографскую надпечатку красной или чёрной краской в две строки юбилейных дат и нового номинала в сентах на стандартных марках предыдущих выпусков. Марки этого выпуска были в обращении до 1 января 1941 год]]а[7].
Первый почтовый блок вышел 21 января 1938 года. Четыре марки, образующие блок, с изображением гербов эстонских городов были отпечатаны типографским способом на бумаге с серо-зелёным сетчатым фоном. Номинал марок был с доплатой на общественную помощь[7][8].
- Почтовые марки Эстонии к 100-летию курорта Пярну (1939)
- Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
Грязелечебница
- Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
Гостиница «Вааза» (в советский период санаторий «Эстония»)
Почта Эстляндской трудовой коммуны
29 ноября 1918 года частями 6-й стрелковой дивизии 7-й армии РСФСР была взята Нарва. В тот же день было объявлено о восстановлении советской власти в Эстонии и образовании Эстляндской трудовой коммуны (ЭТК).
Восстановление почтово-телеграфной связи на территории ЭТК было возложено на созданный при Управлении народного хозяйства почтово-телеграфный отдел во главе с А. Кутти. 10 декабря 1918 года возобновила свою работу Нарвская почтово-телеграфная контора. 17 декабря открылось почтовое сообщение Нарвы с Йыхви и Аувере, а 23 декабря — с Нарва-Йыесуу и Раквере[16].
10 декабря 1918 года в газете эст. «Eesti Kütiväe Teataja» («Вестник эстонских стрелков») были опубликованы почтовые тарифы ЭТК. В период с 19 декабря 1918 по 2 января 1919 года они последовательно уточнялись циркулярами Нарвской почтово-телеграфной конторы. В окончательном варианте тарифы имели следующий вид:
- иногороднее закрытое письмо весом до 15 грамм — 25 копеек, за каждые последующие 15 г — 25 копеек;
- местное закрытое письмо — 15 копеек;
- почтовая карточка — 10 копеек;
- бандероль весом до ½ фунта — 20 копеек, за каждые последующие 4 лота — 5 копеек;
- сбор за заказ — 25 копеек;
- отправления в РСФСР весом до 15 г — бесплатно[16].
Почтовые отделения ЭТК испытывали острый дефицит почтовых марок для франкировки корреспонденции. Использование марок Эстонии, которые поступили в некоторые почтовые учреждения незадолго до провозглашения ЭТК, не везде признавалось законным, хотя о существовании прямого запрета на это не известно. Циркуляры, изданные Нарвской почтово-телеграфной конторой, предписывали впредь до получения марок взимать плату за почтовые отправления наличными, ставя в правом верхнем углу красным карандашом или чернилами обведённую кружком букву «M» (от эст. «makstud» — оплачено)[16].
19 декабря 1918 года почтово-телеграфный отдел ЭТК заказал на Петроградском почтамте знаки почтовой оплаты различных номиналов и почтовые карточки. 28 декабря Нарвская почтово-телеграфная контора получила заказ на общую сумму 70 200 рублей. Присланные из Петрограда марки представляли собой стандартные марки Российской империи 1908—1917 годов[16].
7 января 1919 года при поддержке Антанты началось совместное контрнаступление вооружённых сил Эстонской Республики и белогвардейской Северо-Западной армии под командованием генерала Н. Юденича. В результате контрнаступления 19 января была взята Нарва. В феврале 1919 года части Коммуны и 7-й армии РККА были вытеснены за пределы Эстонии.
Образование Эстонской ССР
30 июля 1940 года, вскоре после образования Эстонской Советской Социалистической Республики, вышла серия из четырёх марок, посвящённая 100-летию почтовой марки. На миниатюрах, отпечатанных типографским способом был изображён голубь с письмом в клюве, летящий над силуэтом самолёта[7][8].
15 августа 1940 года, уже после вхождения Эстонской ССР в состав СССР, была выпущена последняя марка этого периода с надписью «Eesti». Это была миниатюра с изображением трёх леопардов с герба Эстонской Республики, отпечатанная типографским способом на серой мелованной бумаге с синевато-зелёным сетчатым фоном. Она была в обращении до 1 января 1941 года[7].
|
|
| 1940: первая марка Эстонской ССР (Михель #160) | 1940: последняя марка Эстонской ССР (Михель #164) |
6 декабря 1940 года на территории Эстонской ССР вступили в силу советские почтовые законы и тарифы. После этого эстонские марки не продавались, но они имели хождение вплоть до немецкой оккупации Эстонии[11].
Вторая мировая война
Немецкая оккупация
В годы второй мировой войны территория Эстонии была оккупирована немецкими войсками. 1 сентября 1941 года она была включена в качестве генерального округа в состав рейхскомиссариата Остланд.
Первоначально, на оккупированной территории использовались марки Германии, а с 4 ноября 1941 года — марки, выпущенные специально для рейхскомиссариата Остланд. Они представляли собой марки Германии с чёрной типографской надпечаткой слова нем. «OSTLAND»[7][8].
Местные выпуски
К этому периоду относятся также местные выпуски почтовых марок отдельных населённых пунктов Эстонии, осуществлявшиеся после ухода советских войск. Известны выпуски Мыйзакюла, Ныо, Отепя, Пярну, Тарту и Элвы, как оригинальных рисунков, так и в виде надпечаток на марках СССР[7].
В составе Советского Союза
В 1944 году в Эстонской ССР была восстановлена деятельность советской почты. К концу 1945 года на территории республики действовал один почтамт, 11 почтовых контор (10 уездных почт + Нарва), 206 отделений связи, 404 агентства связи и одно отделение почтовых перевозок. Существовало 2739 ящиков для сбора писем (из них 405 в городах) и 2547 почтовых хуторов[3][7].
К 1950 году в Эстонской ССР был один почтамт, одно отделение почтовых перевозок, две городских почты — в Нарве и в Кохтла-Ярве, 39 районных почт, 286 отделений связи и 300 агентств связи. С 1950 года для перевозки почты начали использовать маршрутные автобусы. 29 августа 1956 года Таллинский почтамт стал Главпочтамтом[3].
К 1964 году в подчинении Министерства связи ЭССР был один главпочтамт, одно отделение почтовых перевозок, два городских (Нарва, Силламяэ) и 15 районных узлов связи. Это число сохранялось неизменным до конца советского периода[3].
С 1970 года в Эстонии проводились ежегодные соревнования по профессиональному мастерству «Золотые руки», ставшие традиционными. Первые соревнования были проведены для операторов связи в Таллине[3].
Летом 1980 года была открыта первая очередь нового двухэтажного здания Таллинского главпочтамта[3].
До 1991 года на территории Эстонии для почтовой оплаты использовались почтовые марки СССР. Среди них были почтовые марки с изображением видных деятелей, архитектуры, фауны и другими сюжетами, связанными с Эстонией.
Первая марка СССР, посвящённая Эстонской ССР, вышла 9 февраля 1947 года в серии Государственные гербы СССР и союзных республик. Последняя марка СССР с эстонским сюжетом появилась 4 октября 1991 года, то есть через месяц после признания СССР независимости этой республики. Миниатюра, из серии «Народные праздники», иллюстрировала встречу Нового года в Эстонии.
Современная Эстония
Первый шаг к почтовой независимости Эстонии был сделан 1 января 1991 года, когда тариф на пересылку простого письма был увеличен с 5 до 15 копеек. Это решение было принято эстонской почтой в одностороннем порядке, без разрешения Министерства связи СССР. С того времени эстонская почта стала де-факто независима[17].
С 10 апреля 1991 года в Эстонии начало деятельность государственное предприятие «Eesti Post». Во время переходного периода, когда марки СССР уже закончились, а марки Эстонии ещё не выпустили, для франкировки конвертов на почте использовали резиновые штемпели с указанием тарифа. В Тарту с разрешения генерального директора «Eesti Post» в обращении были перфорированные полоски[3].
1 октября 1991 года в обращение поступила первая серия из девяти почтовых марок независимой Эстонской Республики. На всех марках серии было помещено изображение малого герба Эстонии; номиналы марок — в рублях без указания названия валюты. Последние марки с номиналом в рублях вышли 22 июня 1992 года. Они были посвящены XXV летним Олимпийским играм, проходившим в Барселоне[3][8].
31 декабря 1991 года в Эстонии был выпущен «конверт последнего дня». На немаркированной иллюстрированной цельной вещи была сделана надпечатка стилизованной марки с текстом «Почта СССР», проставлен оттиск круглого штемпеля с надписью на трёх языках (английском, эстонском и русском): «TALLINN. LAST DAY — VIIMANE PÄEV 31.12.1991. СССР» и отпечатан подрисуночный текст: англ. «LAST DAY COVER. 31.12.1991». 1 января 1992 года почтовые марки СССР, курсировавшие в стране параллельно с эстонскими, были официально изъяты из обращения[17][18].
16 марта 1992 года были выпущены стандартные марки не с денежными номиналами, а с буквенными обозначениями. На миниатюрах давались аббревиатуры английских терминов, например:
- «PP» («Postage paid») — «Почтовый сбор оплачен»;
- «PPE»» («Postage paid. Estonia») — «Почтовый сбор оплачен. Эстония» (для внутренних почтовых отправлений);
- «PPR» («Postage paid. Registered») — «Почтовый сбор оплачен. Заказное»;
- «PPA» («Postage paid. Abroad») — «Почтовый сбор оплачен. За границу» и т. д.
Причиной этого выпуска стала высокая инфляция и ожидание скорого перехода на собственную валюту — эстонскую крону[3][19].
3 октября 1992 года были выпущены первые четыре марки (квартблок) с номиналами в кронах. Серия была посвящена птицам Балтийского моря[3]. 30 июня 1993 года в Эстонии были изъяты из обращения все марки с номиналами в рублях и с буквенными индексами без номинала. 1 июля 1993 года в обращение поступили марки с номиналами в эстонской кроне. С января 2006 по 31 декабря 2010 года номинальная стоимость эстонских марок указывалась в двух валютах — в кронах и в евро[20][21].
С 1 января 2011 года Эстония перешла на евро. Этому событию была посвящена почтовая марка, вышедшая в обращение в тот же день, с изображением монеты номиналом в 1 евро с картой Эстонии. Почтовые марки с номиналом в кронах будут действительны для оплаты почтовых услуг до 31 декабря 2013 года; марки с номиналом в двух валютах из обращения изыматься не будут[21].
Серии стандартных марок
- Первый стандартный выпуск (1991—1998)
«Герб Эстонии» (на щите). В 1991 году были выпущены марки номиналом 5, 10, 15, 30, 50, 70, 90 копеек 1 и 2 рубля, в 1992 — безноминальные марки с буквенными индексами. В 1993 году были выпущены марки в 10, 50, 60 сентов, 5, 10 и 20 крон, в 1994 году — 10 и 50 сентов, в 1995 году — 20, 30 и 80 сентов, в 1996 году — 50, 80 сентов, 2 кроны 50 сентов, 3 кроны 30 сентов и 5 крон, в 1997 году — 3 кроны 30 сентов, в 1998 году — 10 сентов, 3 кроны 10 сентов, 3 кроны 60 сентов и 4 кроны 50 сентов.
- Второй стандартный выпуск (1991)
«Флаг и карта Эстонии», выпуск был из двух номиналов — 1 рубль 50 копеек и 2 рубля 50 копеек.
- Третий стандартный выпуск (1993—1994)
«Замки». В 1993 году были выпущены марки в 2 кроны, 2 кроны 70 сентов и 2 кроны 90 сентов, в 1994 году — 1 крона, 3 кроны, 3 кроны 20 сентов и 4 кроны.
- Четвертый стандартный выпуск (1999—2004)
«Герб Эстонии» (без щита). В 1999 году были выпущены марки номиналом 30 сентов, 2 кроны и 3 кроны 60 сентов, в 2000 году — 3 кроны 60 сентов, 6 крон, 6 крон 50 сентов и 8 крон, в 2001 году — 1 крона, 4 кроны 40 сентов и 5 крон, в 2002 году — 10 сентов, 4 кроны 40 сентов и 5 крон, в 2003 году — 20, 30, 50 сентов и 4 кроны 40 сентов, в 2004 году — 4 кроны 40 сентов, 5 крон и 5 крон 50 сентов.
- Пятый стандартный выпуск (2004—2007)
«Цветы». Этот и все последующие стандартные выпуски эмитировался на самоклеющейся бумаге, в то время как марки 1-го — 4-го стандартного выпусков — на гуммированной. В 2004 году была выпущена марка в 30 сентов, а в 2007 году — марка с двойным номиналом в 1 крону 10 сентов (7 евроцентов).
- Шестой стандартный выпуск (2004—2008)
«Гербы городов» (на зеленом фоне). В 2004 и 2005 годах были выпущены марки номиналом в 4 кроны 40 сентов, в 2006 году — с двойным номиналом 4 кроны 40 сентов (28 евроцентов), в 2007 году — 4 кроны 40 сентов (28 евроцентов) и 5 крон 50 сентов (35 евроцентов), в 2008 году — 5 крон 50 сентов (35 евроцентов).
- Седьмой стандартный выпуск (2007)
«Башня и флаг». Были выпущены марки с двойным номиналом номиналом 5 крон (32 евроцента) и 10 крон (64 евроцента).
- Восьмой стандартный выпуск (2008—2014)
«Почтовый рожок». В 2008 году были выпущены марки с двойным номиналом 50 сентов (3 евроцента), 5 крон 50 сентов (35 евроцентов), 6 крон 50 сентов (42 евроцента) и 9 крон (58 евроцентов), в 2010 году — 5 крон 50 сентов (35 евроцентов) и 9 крон (58 евроцентов). С 2011 года номинал марок серии указан только в евро. В 2011 году были выпущены марки в 1, 5, 10, 35, 45, 50, 58 и 65 центов, в 2012 году — 10, 45 и 50 центов, в 2013 году — 5, 50 и 65 центов, в 2014 — 10 центов.
- Девятый стандартный выпуск (2010)
«Национальный орнамент». были выпущены марки с двойным номиналом 26 крон (1 евро 66 центов) и 50 крон (3 евро 20 центов).
- Десятый стандартный выпуск (2011—2014)
«Монеты евро». В 2011 году были выпущены марки номиналом 1 евро и 2 евро 10 центов, в 2012 году — 1 евро, в 2014 году — 1 евро 20 центов.
- Одиннадцатый стандартный выпуск (2013—2014)
«Флаг Эстонии». В 2013 году были выпущены марки номиналом 1 евро, в 2014 — 1 и 2 евро.
- Двенадцатый стандартный выпуск (2013—2014)
Необычные выпуски
19 ноября 1927 года вышла серия из пяти марок с доплатой в пользу фонда сооружения памятников войны за независимость. Миниатюры с видами городов Эстонии были отпечатаны типографским способом двухцветной печатью на бумаге с водяным знаком. В левом или правом нижнем углу рисунка каждой марки помещён порядковый номер, определяющий её положение в листе. Подобная нумерация марок была применена впервые в мире. Кроме того, это единственные марки Эстонии, отпечатанные на бумаге с водяным знаком. Этот знак состоит из параллельных линий, в центре которых расположен герб Великого княжества Финляндского и слова «Finland Suomi»[7][15].
|
|
|
|
|
| Курессааре, Епископский замок (Михель #63) |
Тарту, руины Домского (Петра и Павла) собора (Михель #64) |
Замок Тоомпеа с башней Длинный Герман (Михель #65) |
Нарва, Нарвский замок (Михель #160) |
Таллин, общий вид города (Михель #67) |
Другие виды почтовых марок
Авиапочта и авиапочтовые марки
К февралю 1920 года, из-за замерзания Финского залива, в Эстонии сложилось трудное положение с отправкой и получением заграничной почты, особенно между Таллином и Хельсинки. Для выхода из сложившейся ситуации почтовое ведомство предложило использовать военные самолёты для перевозки почты зимой. Признав обоснованность требований почтового ведомства, правительство разрешило перевозку почты воздушным путём. 13 февраля 1920 года состоялся пробный полёт[11].
Через месяц, 13 марта 1920 года, вышла первая авиапочтовая марка Эстонии. Миниатюра треугольной формы с изображением биплана LVG[en] системы Шнайдера (LVG B.I[en]), который использовался для перевозки почты, была отпечатана трёхцветной литографской печатью в типографии Ю. А. Паалмана в Таллине. Автором эскиза был почтовый чиновник К. Триумф. Марка была в обращении до 31 декабря 1923 года. Воздушная почта Таллин — Хельсинки действовала до 15 марта 1920 года[7][8][11].
Перевозка почты воздушным путём возобновилась 1 октября 1923 года. Были открыты две авиалинии Таллин — Рига (с продолжением до Кёнигсберга) и Таллин — Хельсинки (в начале 1924 года её продолжили до Стокгольма). Линии обслуживались самолётами акционерного общества Aeronaut[de]. В тот же день, 1 октября, вышла серия из шести авиапочтовых марок. На авиапочтовых миниатюрах первого выпуска была сделана надпечатка чёрной, красной, карминовой или кирпично-красной краской в одну или две строки года выпуска «1923» и новой стоимости на одиночных марках (миниатюры с номиналом в 5 и 15 эстонских марок) или их парах в положении тет-беш основаниями треугольников. Эти марки были в обращении до 15 апреля 1928 года[7][11].
Последние авиапочтовые марки вышли 15 июля 1925 года. Всего было выпущено 18 авиапочтовых марок[22].
В 1988 году почта Финляндии выпустила почтовый блок из четырёх марок, посвящённых авиапочтовым самолётам Финляндии. На одной из них изображён биплан Бреге 14, перевозивший почту между Хельсинки и Таллином (Михель #1053). На полях блока изображены схемы маршрутов самолётов на фоне карты северной части Европы[8].
Почтово-благотворительные марки
26 июня 1920 года почта Эстонии выпустила первые почтово-благотворительные марки, дополнительный сбор от которых шёл в пользу инвалидов войны. Две миниатюры с изображением инвалида с семьёй и инвалида с двумя женщинами в национальных костюмах, были отпечатаны двухцветной печатью литографским способом в типографии Э. Бергмана в Тарту. Марки были в обращении до 31 марта 1926 года[7][8].
|
|
| 1920: почтово-благотворительная марка, 35 + 10 пенни (Михель #21) |
То же, 70 + 15 пенни (Михель #22) |
Спекулятивно-фантастические выпуски
В конце 1990-х — начале 2000-х годов на филателистическом рынке появились фантастическо-спекулятивные марки, выпущенные от имени эстонских островов. Марки издавались в малых листах по 4—16 миниатюр в каждом на популярные филателистические темы: «Флора—Фауна», «Динозавры», «Принцесса Диана», «Иоанн Павел II», «Шахматы» и т. п.
Эти незаконные выпуски были перечислены в письме, направленном почтовой администрацией Эстонии в июле 2007 года во Всемирный почтовый союз. Всего известно 14 эстонских островов, от имени которых издавались марки: Абрука (10 марок), Аэгна (4 марки), Экси (4 марки), Вормси (25 марок), Вяйке-Пакри (28 марок), Кихну (8 марок), Манилаид (28 марок), Муху (22 марки), Осмуссаар (8 марок), Прангли (16 марок), Рухну (22 марки), Сааремаа (39 марок), Суур-Пакри (8 марок) и Хийумаа (56 марок)[23].
Развитие филателии
В советское время эстонские коллекционеры были объединены в отделения Всесоюзного общества филателистов (ВОФ) — первичные и республиканское. В середине 1970-х годов пост председателя Эстонского республиканского отделения ВОФ занимал Пауль Леттенс[24]. Он был также автором и постоянным ведущим программы эстонского радио «Филателист». Передача выходила на эстонском языке по воскресеньям в 15:00; к лету 1975 года состоялся 350-й выпуск программы[25].
На тот момент республиканское отделение насчитывало 200 организованных юных и 180 взрослых коллекционеров (на 100 тыс. населения Эстонской ССР). В Таллине имелось четыре районных клуба; филателистов также объединяли первичные кружки при предприятиях, школах, институтах. В этот период в столице республики появилось 35 новых кружков. Эстонская организация филателистов проводила показы коллекций, лекции, беседы, публиковала статьи в газетах, в журнале «Культура и жизнь». Традиционно организовывались выставки эстонских филателистов, такие как, например, «Таллин-75», в которых также принимали участие коллекционеры Москвы, Ленинграда, других советских городов и республик[25].
К середине 1970-х годов Таллинское отделение ВОФ было организовано по территориально-производственному признаку. При этом районные клубы не были собственно первичными организациями ВОФ, а выполняли роль оргкомитетов по созданию первичных организаций — клубов и кружков на местах[26].
Особое внимание в Эстонской ССР уделялось развитию юношеской филателии. В целях усиления работы с молодёжью были составлены учебные пособия по филателии для преподавания её, как предмета, в школах; планировалось создать специализированный юношеский лагерь. В 1974 году Айн Мульдмаа (Таллин) завоевал бронзовую медаль на Всемирной юношеской филателистической выставке в Софии[25]. Среди различных молодёжных мероприятий, в которых участвовали и которые проводили члены эстонских отделений ВОФ, можно упомянуть межреспубликанские выставки юных филателистов. На них съезжались юные любители марок из Эстонии, Литвы, Латвии и Белоруссии. Первый такой слёт состоялся в 1972 году в Таллине, второй — в 1973 году в Риге, третий — 13—29 июня 1975 года в Каунасе. На третьей межреспубликанской выставке одну из пяти золотых медалей получила коллекция, подготовленная представителем Эстонии: «Прибалтийские птицы» (Т. Гелпс)[27].
В 1976 году Таллин стал местом проведения международной филателистической выставки «Медфил-76». Она была организована Министерством связи ЭССР и Эстонским республиканским отделением ВОФ и длилась 10 дней, с 17 по 26 ноября. Целями этой выставки были пропаганда филателистических материалов, связанных с медициной, здравоохранением и деятельностью Общества Красного Креста и Красного полумесяца[28]. Лучшим коллекциям жюри присудило 4 золотых, 7 серебряных, 19 бронзовых медалей и 15 дипломов[29].
Одна из публикаций того времени в журнале «Филателия СССР» об Эстонском отделении ВОФ завершалась следующими приветственными словами[25]:
|
|
Мы, филателисты Эстонии, готовы сотрудничать с коллегами во всех уголках нашей Родины. |
|
См. также
- История почты и почтовых марок Латвии
- История Эстонии
- Константин Пятс на почтовых марках[en]
- Местные марки Ныо
- Местные марки Эстонии
- Первые марки Эстонии
- Рейндорф, Гюнтер-Фридрих Германович
- Список людей на почтовых марках Эстонии[en]
- Список почтовых марок Эстонии[en]
- Список рыб на почтовых марках Эстонии[en]
- Таллин в филателии
- Фискальные марки Эстонии
- Эстонское научное общество (юбилейная серия марок)[en]
- Eesti Post
- en:Joint issue#Estonia
- Категория:Изображения:Эстонские марки
Напишите отзыв о статье "История почты и почтовых марок Эстонии"
Примечания
- ↑ 1 старая русская миля=7,467 км.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 Селли Э. Из истории почты в Эстонии // Советский коллекционер. — 1980. — № 18. — С. 31—39.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [post.ee/index.php?id=4289 История]. О предприятии. АО Ээсти Пост. Проверено 31 января 2010. [www.webcitation.org/66xprZUQs Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- ↑ 1 2 3 4 Из истории почты в Прибалтике // Филателия СССР. — 1975. — № 8. — С. 44—45.
- ↑ [www2.pasts.lv/ru/par_mums/vesture.html История]. О предприятии. VAS «Latvijas Pasts». Проверено 20 февраля 2010.
- ↑ Линнард А. Почтовые штемпеля Эстонии домарочного периода // Советский коллекционер. — 1985. — № 23. — С. 39—53.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 Каталог-справочник отечественных знаков почтовой оплаты. — М., 1992. — С. 229—268, 280—284. — (Приложение к журн. «Филателия»: Сб. из 3 т.; Т. 3.)
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 По информации из каталога «Михель».
- ↑ Дорпатский выпуск // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/758/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 76. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.
- ↑ Röttger, Wolf-Dieter. [www.arge-dt-besetzung-wk1.de/en/fachbeitraege/postgebiet-obost/ Das Gebiet des Oberbefehlshabers Ost] (нем.). Unsere Forschungsgebiete. Arbeitsgemeinschaft Deutsche Besetzung im 1. Weltkrieg e. V.; Bund Deutscher Philatelisten e. V.[de]. Проверено 7 февраля 2010. [www.webcitation.org/66xpsLqrZ Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 Сломка Д. Авиапочта в Эстонии // Советский коллекционер. — 1979. — № 17. — С. 75—98.
- ↑ [www.efur.se/catalogue/cat1.html The flower design issue] (англ.). Estonia Stamp Catalogue 1918—1941. The Estonian Philatelist; Alar Pastarus. Проверено 7 февраля 2010. [www.webcitation.org/66m0ppAF8 Архивировано из первоисточника 8 апреля 2012].
- ↑ Ojaste E., Roove S. Die ersten estnischen Briefmarken «Blumenmuster» // Eesti Filatelist. — 1978. — Nr. 32. — S. 1—15. (нем.)
- ↑ Витте Г. К. Первые почтовые марки Эстонии // Россика. — 1931. — № 7. — С. 45—48.
- ↑ 1 2 Вейнер И. Кое-что об «интересных марках» Эстонии // Россика. — 1932. — № 8. — С. 76—79.
- ↑ 1 2 3 4 Эпштейн А. Почта Эстляндской трудовой коммуны // Филателия СССР. — 1986. — № 11. — С. 34—37.
- ↑ 1 2 [www.algonet.se/~bert/estica/provstat.html Provisional Postal Stationery of Estonia 1991—1993] (англ.). Estonian Postal History. Bert Hoflund (16 April 2004). Проверено 7 февраля 2010. [www.webcitation.org/66xptFsoq Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- ↑ Обухов Е. Эстонские переоценки цельных вещей СССР // Филателия. — 1993. — № 1. — С. 46—47.
- ↑ На 1/6 планеты // Филателия. — 1992. — № 11. — С. 21.
- ↑ Филарама // Филателия. — 1994. — № 1. — С. 60.
- ↑ 1 2 [www.post.ee/1946?id=1946&prod_id=8128 Accession to the euro / 467-01.01.11] (англ.). Stamps. Eesti post. Проверено 30 января 2011. [www.webcitation.org/66xpxwyuI Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- ↑ По информации из каталога «Скотт»: Scott 2007. Standard Postage Stamp Catalogue. — New York: Scott, 2006. (англ.)
- ↑ [www.upu.int/philately/en/2007/200_upu_circular_en.pdf Estonia — Illegal issue of postage stamps] // International Bureau Circular. — Berne: Universal Postal Union. — 2007. — No. 200. — June 25. (англ.) [Письмо почтовой администрации Эстонии во Всемирный почтовый союз.] (Проверено 16 февраля 2010)
- ↑ Пауль Паулович Леттенс (3 октября 1927 — 14 сентября 1981) — председатель Эстонского союза филателистов. Информация предоставлена его сыном, Паулем Леттенсом: [ru-ru.facebook.com/paul.lettens Paul Lettens]. Facebook. Проверено 19 ноября 2010. [www.webcitation.org/68txq8nLj Архивировано из первоисточника 4 июля 2012].
- ↑ 1 2 3 4 Маркович А. У филателистов Эстонии // Филателия СССР. — 1975. — № 11. — С. 17—18. — (Рубрика: В отделениях ВОФ).
- ↑ Левин Н. Каким быть районному клубу? // Филателия СССР. — 1976. — № 2. — С. 26. — (Рубрика: В отделениях ВОФ).
- ↑ Кестаускас Б. Выставки. Каунас // Филателия СССР. — 1975. — № 11. — С. 16.
- ↑ «Медфил-76» // Филателия СССР. — 1976. — № 1. — С. 18.
- ↑ Медфил-76 // Календарь филателиста на 1978 год. — М.: Связь, 1977. — С. 94.
Литература
- Обухов Е. А. [www.vlc-cg.ru/44572-skachat.html Местные выпуски Российской Федерации, стран СНГ и Прибалтики. 1991—1995 гг.: каталог. В 2 т.] — М.: ИТЦ «Марка», 2007, 2008. — 80+80 с. — (Прил. к журн. «Филателия», [www.marka-art.ru/pechprod/prilozhfil/position/20831.aspx № 7, 2007] и [www.marka-art.ru/pechprod/prilozhfil/position/20861.aspx № 10, 2008]). (Проверено 21 апреля 2011)
- Таллина выпуск // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/2531/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 266. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.
- Эстонская Советская Социалистическая Республика // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/3023/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — С. 311. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.
Ссылки
|
Марки Эстонии в Викиучебнике? |
|---|
|
|
Почта Эстонии в Викиучебнике? |
|---|---|
|
Почта Эстонии на Викискладе? |
- Rossiter, Stuart; Fowler, John & Wellsted, Raife. [www.sandafayre.com/atlas/russia.htm Estonia. Russia] (англ.). Stamp Atlas. Sandafayre Stamp Auctions. Проверено 31 января 2010. [www.webcitation.org/65SuNvrvI Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].
- [www.allworldstamps.com/country_list.asp?context=on&cid=77&x=33&y=10 Estonia] (англ.). Country List. All World Stamps Catalogue sponsored by Stanley Gibbons. — Марки Эстонии в онлайн-каталоге «Стэнли Гиббонс». Проверено 31 января 2010. [www.webcitation.org/66xpyh6Vq Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- [www.stanleygibbons.com/online-shop/search/results/Estonia.aspx Estonia] (англ.). Stanley Gibbons Shop. Stanley Gibbons Ltd. — Филателистические материалы Эстонии на сайте компании «Стэнли Гиббонс». Проверено 31 января 2010. [www.webcitation.org/66xpzAe80 Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- [www.jl.sl.btinternet.co.uk/stampsite/alpha/e/eaez.html#e042 Estonia] (англ.). A—Z of postal authorities. Encyclopaedia of Postal History. Stampsite: The Encyclopaedia of Postal Authorities; BlackJack. — Информация о марках Эстонии в базе данных «Энциклопедия истории почты. Энциклопедия почтовых ведомств». Проверено 31 января 2010. [web.archive.org/web/20081120062344/www.jl.sl.btinternet.co.uk/stampsite/alpha/e/eaez.html#e042 Архивировано из первоисточника 20 ноября 2008].
- [www.postalhistory.org/sites/estonia.htm Estonia Postal History Resources] (англ.). Country and Topical Resources. Worldwide postal history website — Postalhistory.org. — Ссылки на интернет-ресурсы и литературу по истории почты и марок Эстонии на сайте «Postalhistory.org» (Австралия). Проверено 31 января 2010. [www.webcitation.org/66xq1Kaef Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- [www.filateelia.ee/ filateelia.ee] (эст.). Проверено 7 февраля 2010. [www.webcitation.org/66xq1wNfF Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- [viki.filateelia.ee/index.php?title=Esileht Esileht] (эст.). viki.filateelia. filateelia.ee; Elmo Viigipuu. — Вики-сайт (энциклопедия) по филателии на эстонском языке. Проверено 7 февраля 2010. [www.webcitation.org/66xq2VvKF Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
- [www.rcollect.com/cgi-bin/stcountr.pl?query=estr Эстония]. Страны СНГ и Балтии. Марки — Почтовые марки России и СНГ. Тематические марки мира. Проверено 4 августа 2011. [www.webcitation.org/66xq3CMOY Архивировано из первоисточника 16 апреля 2012].
| ||||||||
Отрывок, характеризующий История почты и почтовых марок Эстонии
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
Навигация
