Итальянский фронт Первой мировой войны

Итальянский фронт Первой мировой войны
Основной конфликт: Первая мировая война
Итальянский фронт Первой мировой войны
Дата	23 мая 1915 — 4 ноября 1918
Место	Северо-восток Италии
Итог	победа Антанты, распад Австро-Венгрии
Изменения	Италия приобретает Южный Тироль, Истрию, Задар, Црес, Лошинь и Ластово
Противники
Италия Франция (c 1917) Британская империя (c 1917) США (c 1918) Австро-Венгрия Германская империя
Командующие
Виктор Эммануил III Луиджи Кадорна Армандо Диаз принц и герцог Луиджи Амедео Конрад фон Гётцендорф Артур Арц фон Штрауссенбург Светозар Бороевич Отто фон Белов
Силы сторон
1 406 871 солдат 7108 орудий 19 696 пулемётов 738 самолётов 33 000 автомобилей (август 1918) 1 320 000 солдат 7202 орудий 6920 пулемётов 450 самолётов 17 000 автомобилей (август 1918)
Потери
1 985 277 итальянских солдат убито, ранено и пленено 1 478 000 австро-венгерских солдат убито, ранено и пленено

Италья́нский фронт Пе́рвой мирово́й войны́ ― один из фронтов Первой мировой войны.

На Итальянском фронте сражались войска Италии и войска союзных ей государств (английские, французские, американские) против войск Австро-Венгрии и Германии. Боевые действия на Итальянском фронте продолжались в период с мая 1915 года по ноябрь 1918 года.

Итальянский театр военных действий простирался на всём протяжении австро-итальянской границы, от Трентино до Адриатического моря. Несмотря на то, что Италия являлась членом Тройственного союза, с начала войны она сохраняла нейтралитет, а в 1915 году после долгих колебаний вступила в мировую войну на стороне Антанты. Главным фактором вступления Италии в войну на стороне Антанты стало желание провести значительные территориальные изменения за счёт Австро-Венгрии. После вступления в войну, итальянское командование планировало провести мощное наступление вглубь территории Австрии и захватить ряд важнейших городов, однако вскоре боевые действия на Итальянском театре военных действий приобретают характер позиционных, аналогичные боевым действиям на Западном фронте.

В 1915 году наступательная инициатива была на стороне Италии, однако итальянское командование не смогло провести удачное наступление. В 1916 году австро-венгерская армия наносит поражение итальянской армии в битве при Трентино, однако итальянская армия благодаря помощи союзников сумела остановить продвижение противника. В 1917 году итальянская армия проводит успешные летние операции, однако осенью терпит сокрушительное поражение при Капоретто и отступает на 70-110 км, вглубь Италии. Весь 1918 год Италия восстанавливалась после разгрома при Капоретто и осенью 1918 года смогла перейти в наступление, разгромив полуразложившуюся австрийскую армию. 3 ноября 1918 года боевые действия на Итальянском фронте завершились.

Перед войной

Предыстория вступления Италии в войну

До 1870 года вся северная Италия входила в состав Австрийской империи. Папа римский управлял обширными территориями в центре полуострова, Южная Италия находилась под контролем Франции. От Турина до франко-швейцарской границы находилось Сардинское королевство Виктора Эммануила II. Постепенно сардинский король Виктор Эммануил II добивается объединения Италии. Сначала он добивается власти над Неаполем и Сицилией. Однако в открытое противостояние с Австрийской империей король старался не вступать. Но вскоре в северных районах Италии началась национально-освободительная борьба против австрийского владычества. Заручившись поддержкой Франции, Виктор Эммануил II вступает в войну против австрийцев. Франко-итальянские войска одержали победу у Сольферино и австрийцы согласились на заключение мира. Теперь Виктор Эммануил II обращает все усилия по объединению страны в её центральные области. Однако после того как контроль над центральной Италией был установлен и папа римский лишен власти, объединённая Италия оказалась недовольна условиями мира с Австрийской империей. Соглашение оставляло за Австрией обширные территории, которые были исконно итальянскими. Итальянская общественность требовала возвращения исконных земель: Венеции, Истрии, Далмации и др., и создания «Великой Италии». В 1866 году Италия выступила союзником Пруссии в войне против Австрии и смогла отобрать Венецию.

Австрийская империя была главным соперником Италии, и желание присоединить земли, входившие в Австро-Венгерскую империю, в конечном итоге и заставило вступить Италию в войну.

Вступление Италии в Тройственный союз

Однако вскоре внешняя политика Италии меняется. К 80-м годам XIX столетия Италия была уже объединена и централизована. Италия начинает претендовать на ведущие роли в Европе; поскольку у Италии не было колоний, Рим энергично пытался это исправить. Основным регионом колониальной экспансии Италии стала Северная Африка. Здесь итальянские интересы вплотную столкнулись с колониальными интересами Франции. Напряженность в отношениях с Францией толкали к союзу с Германией — основным соперником Франции. Итальянское правительство также надеялось на то, что с помощью дипломатического давления Германия заставит Австро-Венгрию передать Италии «исконные итальянские» территории.

В 1882 году довольно неожиданно Италия присоединяется к Тройственному союзу в который помимо Италии вошли Германия и Австро-Венгрия. Члены Тройственного союза заключили оборонительное соглашение, то есть в случае нападения на одну из стран-участниц пакта внешних агрессоров, государства проводят совместные оборонительные действия.

Вступление Италии в войну

28 июля 1914 года после убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда и «июльского кризиса» Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Началась Первая мировая война. Австро-Венгрия и Германия сразу же потребовали от Италии вступить в войну на стороне Тройственного союза. Однако 3 августа 1914 года король Италии Виктор Эммануил III сообщил германскому императору Вильгельму II, что условия возникновения войны не соответствуют тем условиям в договоре о Тройственном союзе, при которых Италия должна вступить в войну. Австро-Венгрия первая объявила войну, то есть не была жертвой агрессии. В этот же день итальянское правительство опубликовало декларацию о нейтралитете. Однако итальянское руководство понимало, что для того, чтобы получить желаемые территории стране придется воевать, продолжительный нейтралитет в мировой войне чреват последствиями. С началом войны обе коалиции начали активную деятельность по привлечению Италии к войне на своей стороне. Итальянское правительство это понимало и старалось выторговать у каждой стороны более удачные условия послевоенных приобретений.

С начала войны Рим начал переговоры с представителями Антанты и Центральных Держав. В итоге итальянское правительство склонилось к выступлению в войне на стороне Антанты. 26 апреля 1915 года в Лондоне между итальянской делегацией и делегацией Антанты был заключен договор. По условиям договора Италия обязывалась вступить в войну на стороне Антанты в течение ближайшего месяца. В свою очередь Великобритания предоставила Италии заём на сумму 50 млн фунтов стерлингов. Италии был обещан ряд территорий, входивших в состав Османской и Австро-Венгерской империй: область Трентино, Триест, Южный Тироль, Истрия и Далмация. Заключив Лондонское соглашение Италия отказалась от своих обязательств, взятых на себя при вхождении в Тройственный союз.

В свою очередь, чтобы предотвратить выступление Италии на стороне Антанты, Германия добилась от Австро-Венгрии обещания передать Италии после войны территории, населенные итальянцами. Германский посол в Италии граф Бюлов сообщил об этом обещании Джолитти, являвшемуся лидером итальянских нейтралистов. Джолитти заявил в парламенте о том, что Италии необходимо сохранить нейтралитет, его поддержало 320 из 508 депутатов итальянского парламента. Премьер-министр Саландра подал в отставку.

Однако в это время, в стране было популярно движение за вступление в войну на стороне Антанты, которое возглавляли социалист Бенито Муссолини и писатель Габриэле д’Аннунцио. Они организовали демонстрации против парламента и «нейтралистов», добиваясь вступления Италии в войну. Король Виктор Эммануил III не принял отставки Саландры, а Джолитти был вынужден покинуть столицу. 23 мая 1915 года Италия объявила войну Австро-Венгрии.

Особенности Итальянского фронта

После вступления Италии в войну образовался новый фронт — Итальянский. Ареной боевых действий становились австро-итальянские пограничные районы. Австро-итальянская граница шла по хребту Альп, австрийские владения (Трентинский район) клином вдавался в итальянскую территорию, предоставляя австро-венгерскому командованию очень большие выгоды, поскольку, начав наступление в этом районе, австро-венгерские войска могли легко вторгнуться в Ломбардию и в Венецианскую долину. Также важнейшим участком Итальянского фронта являлась долина реки Изонцо. Горные условия фронта диктовали новые условия тактики. Например обычная стратегическая задача — обход и атака флангов противника — решалась необычными способами. В горных условиях, особенно в районе Трентино, войска перевозились и снабжались с помощью системы фуникулеров и канатных дорог, в толще скальных пород выдалбливались искусственные пещеры-укрепления. Для ведения боевых действий в горах создавались специализированные элитные подразделения. Alpini — боевые скалолазы и Arditi — штурмовые отряды, применявшиеся для прорыва вражеской обороны, уничтожения проволочных заграждений и штурма укреплений. Эти подразделения имели специальное оборудование, необходимое при боевых действиях в горах. Также горы диктовали и необычные условия для авиации. Ограниченное воздушное пространство сделало обычные двухместные самолеты-разведчики очень уязвимыми. Также горные условия требовали от самолета хорошей высотности, большой дальности и хорошей маневренности. Например, у австрийского самолёта Österreichische Aviatik D.I, который хорошо зарекомендовал себя на Восточном фронте в условиях Итальянского фронта выявились значительные проблемы с охлаждением двигателя.

Неудивительно, что именно Италия впервые применила одноместные фоторазведывательные модификации истребителей. Очень показательным полетом для дальней авиации стал полет 87-й итальянской эскадрильи под командованием писателя Габриэле д’Аннунцио (который с началом войны ушёл на фронт), над Веной, с разбрасыванием листовок. Также итальянский театр боевых действий вынуждал воюющие стороны уделять большое внимание развитию бомбардировочной авиации. Итальянское командование уделяло большое внимание созданию тяжелого бомбардировщика. Эти самолеты могли донести до дальних целей больший бомбовый груз, чем двухместные бомбардировщики — до линии фронта. В ходе боевых действий итальянские бомбардировщики «Caproni» часто поддерживали итальянскую артиллерию при подготовке наступления. Также такие самолеты нередко участвовали в «специальных операциях» часто проводившихся на Итальянском фронте. Обычно такие операции включали в себя заброску во вражеский тыл агентов вместе с оружием, радиостанциями или почтовыми голубями. В одной из этих операций участвовал самый результативный лётчик-истребитель Итальянского фронта канадец майор Вильям Баркер (46 побед).

Планы и силы сторон

Планы сторон и развёртывание войск

Исходя из политических задач и учитывая особенности театра боевых действий итальянское командование разработало план, который предусматривал активное наступление в долине реки Изонцо. Также этот план предусматривал стратегическую оборону итальянской армии на северных и северо-восточных участках государственной границы, где находились труднодоступные Юлийские, Кадорские и Карнийские Альпы. Также помимо главной наступательной операции, итальянское командование предусматривало проведение частной наступательной операции в Южном Тироле по захвату Триента. Таким образом, для итальянцев приобретали большое значение оба фланга их фронта. Правый фланг — где намечалось главное наступление и левый фланг, который необходимо было прикрывать, из-за угрозы вторжения австро-венгерских войск в Ломбардию. Это обстоятельство вынуждало итальянское командование выделить довольно крупные силы из ударной группировки и направить их на прикрытие границы в районе Трентино.

Суть плана итальянского наступления заключалась в следующем: необходимо было воспользоваться тем, что основные силы австро-венгерской армии весной 1915 года находились на Восточном фронте и вели ожесточенные бои с русской армией, затем повести общее наступление в долине Изонцо и завладеть всеми перевалами и важнейшими пунктами на государственной границе и тем самым лишить австрийцев в будущем возможности вести наступательные операции.

Мобилизованная итальянская армия развертывала четыре армии, имевшие в своем составе 12 корпусов (35 дивизий). Численность призываемого контингента составила 2 млн человек, из них половина была сразу же призвана в действующую армию. Остальные составили запас. К концу мобилизации численность итальянских вооружённых сил составила 870 тыс. человек, при 1500 легких и 200 тяжелых орудиях. Формально итальянскую армию возглавлял король, но фактически командующим был начальник Генерального Штаба генерал Луиджи Кадорна, который не имел достаточного опыта командования и не пользовался авторитетом.

С вступлением Италии в войну австро-германскому командованию пришлось разрабатывать план кампании на Итальянском фронте. Поскольку основная часть австро-германских войск весной 1915 года находилась на Восточном фронте, австрийское командование приняло сугубо оборонительный план кампании на 1915 год. Несмотря на то, что все боеспособные силы германской коалиции вели операции против русской армии, было решено не уступать добровольно австрийскую территорию наступавшим итальянцам. Предусматривалось прикрыть границу в наиболее важных местах, и подготовить их к обороне от наступавших итальянских частей. Особое внимание австро-германского командование уделяло долине реки Изонцо, где и планировалось главное наступление, особенно районам Тольмино и Горицы, где были созданы предмостные укрепления. Задачей австро-венгерских и германских войск на кампанию 1915 года была удержание наступающих и оборона наиболее важных участков границы.

На границе с Италией было сосредоточено 12 австро-венгерских дивизий. После объявлении Италией войны Австро-Венгрии, австрийское командование в срочном порядке перебросило ещё 5 дивизий с сербского фронта и 2 дивизии из Галиции. Германская армия выделила горный корпус (1 дивизия) и тяжелую артиллерию. То есть группировка австро-германских войск составила: 20 дивизий, 155 батарей сведенных в одну армию и 2 группы, Каринтийскую и Тирольскую. Командующим австро-венгерскими войсками на Итальянском фронте был назначен генерал Светозар Бороевич.

Итальянская армия значительно уступала австрийской в боевой подготовке и техническом оснащении. Имела место острая нехватка пулеметов, на вооружении артиллерии преимущественно стояли легкие 75-мм пушки Круппа. Армия ощущала недостаток в авиации, инженерных средствах, снарядах. Тактическая и теоретическая подготовка высшего офицерского состава была невысокой.

Силы сторон

Австро-Венгрия
5-я армия
7-й Корпус	16-й Корпус	15-й Корпус
1-я пехотная дивизия	57-я пехотная дивизия	61-я пехотная дивизия	20-я пехотная дивизия	58-я пехотная дивизия
17-я пехотная дивизия	18-я пехотная дивизия	50-я пехотная дивизия
187-я пехотная бригада	6-я горная бригада	16-я горная бригада	14-я горная бригада	81-я Гонведская пехотная бригада
39-я Гонведская пехотная бригада	2-я горная бригада	12-я горная бригада	5-я горная бригада	4-я горная бригада
10-я горная бригада	1-я горная бригада	13-я горная бригада	7-я горная бригада	15-я горная бригада
8-я горная бригада	3-я горная бригада
Резерв
93-я пехотная дивизия

Италия
2-я армия	3-я армия
7-й Корпус	10-й Корпус	11-й Корпус	6-й Корпус	2-й Корпус
4-й Корпус
13-я пехотная дивизия	14-я пехотная дивизия	20-я пехотная дивизия	19-я пехотная дивизия	21-я пехотная дивизия
12-я пехотная дивизия	11-я пехотная дивизия	4-я пехотная дивизия	3-я пехотная дивизия	32-я пехотная дивизия
7-я пехотная дивизия	8-я пехотная дивизия	Снайперская дивизия	Алпини группы A и B	половина 29-й пехотной дивизии
Резерв
14-й Корпус
половина 29-й пехотной дивизии	22-я пехотная дивизия	28-я пехотная дивизия	30-я пехотная дивизия	23-я пехотная дивизия
27-я пехотная дивизия	33-я пехотная дивизия	1-я кавалерийская дивизия	2-я кавалерийская дивизия	3-я кавалерийская дивизия

Кампания 1915 года

Начало боевых действий

Сразу после объявления войны, в ночь на 24 мая итальянская армия перешла в наступление, не успев завершить сосредоточения и развёртывания войск. Наступление развивалось в четырёх направлениях. Итальянские армии превосходили австро-венгерские войска по численности в 2 раза, однако австрийцы имели более выгодное стратегическое положение. В артиллерийской подготовке приняли участие 700 итальянских орудий. Бои развернулись одновременно на Изонцо, в Карнийских и Кадорских Альпах, в Трентино. В Трентино, где наступление велось несколькими сходящимися колоннами, итальянским войскам удалось продвинуться на линию Коль-ди-Тонале — Рива — Роверето — Борго. В Кадоре наступавшим частям удалось занять Монте-Кроче и Кортина-д’Ампеццо. В Карпинских Альпах итальянцы продвигались особенно медленно и не смогли добиться никаких результатов.

Основным направлением наступление стал район Изонцо, где сосредоточилась основная группировка итальянских войск. Бои здесь приобрели ожесточённый характер. На всем фронте наступления от Монте-Неро до Мои-Фальконе, завязались тяжелые пограничные бои. Несмотря на ожесточенное сопротивление австрийских частей, наступавшим удалось переправиться через Изонцо. Австрийское командование отвело свои части на подготовленные оборонительные рубежи. Итальянцам удалось расширить плацдарм после форсирования реки у Плавы и захватить высоту Монте-Неро. Итальянским частям удалось войти в город Горица, однако вскоре им пришлось оттуда отступить. Вскоре дальнейшее продвижение итальянских войск было приостановлено контратаками австро-венгерских войск, которые получили две свежие дивизии. Одним из факторов остановки итальянского наступления, помимо действий австрийской армии, стали ошибки итальянского командования, в первую очередь, недостаточная артиллерийская подготовка (при нехватке артиллерийских снарядов). Также при продвижении войск вперед артиллерия не поддерживала наступавшую пехоту, атаки были разрозненны, проволочные заграждения не были уничтожены артиллерией.

Итогом первого итальянского наступления, которое получило название Первая битва при Изонцо, стал захват итальянской армией незначительных территорий и срыв итальянского плана на захват господствующих высот на австро-итальянской границе. Потери итальянцев составили 16 000 убитыми, ранеными и пленными (из которых около 2000 убитыми); австрийская армия потеряла 10 000 убитыми, ранеными и пленными (из которых около 1000 убитыми).

Вторая битва при Изонцо

К концу июня сосредоточение итальянских войск на театре боевых действий было завершено. Командование итальянской армии решило провести второе наступление в долине Изонцо. На фронте в 90 км были развёрнуты 19 дивизий при 1200 орудиях, австро-венгерские войска на данном участке имели 13 дивизий и 700 орудий. При подготовке нового наступления Кадорна учёл неудачный опыт первого сражения. Было уделено внимание более тщательной артиллерийской подготовке, однако недостаток артиллерийских снарядов, винтовок, а также ножниц для уничтожения колючей проволоки, свело на «нет» численное превосходство итальянцев.

23 июня начинается второе наступление итальянцев. Бои приняли ожесточённый характер, мощные удары итальянских войск направлялись главным образом против укреплённых районов Тольмино и Горицы с целью расширить плацдарм у Плавы, который был захвачен в ходе первого наступления. На плато Крас завязались ожесточённые рукопашные бои между итальянскими и австро-венгерскими войсками. Эти бои были очень кровавыми, например, австрийская 20-я пехотная дивизия потеряла две трети личного состава. У Тольмино и Горицы итальянцы понесли тяжёлые потери, поскольку их атаки отражались пулеметным и артиллерийским огнём австро-венгерских войск, при вклинивании в австрийскую оборону обороняющиеся выбивали итальянцев смелыми контратаками. Из-за больших потерь и недостатка резервов, 7 июля наступление было прекращено. Военные действия приобрели позиционный характер.

18 июля, перегруппировав силы и подтянув резервы, итальянцы возобновили наступление. В новом наступлении численность итальянских войск достигла 250 тыс. человек против 87 тыс. австрийцев. Однако и трёхкратного превосходства итальянцев оказалось недостаточно, слабая итальянская артиллерия не смогла разрушить заграждения из колючей проволоки, нанести вред окопам австрийцев и подготовить атаку. Наступление велось разрозненно и из-за больших потерь и нехватки боеприпасов, 3 августа было приостановлено. Итальянская армия потеряла 43 тыс. убитыми, ранеными и пленными, австро-венгры потеряли 48 тыс. убитыми, ранеными и пленными. Это крупное наступление длилось больше месяца, однако существенных результатов эта крупная наступательная операция итальянцам не принесла.

Несмотря на неудачные действия итальянской армии, ей удалось оттянуть на себя австрийские силы с Восточного фронта. Всего за летнюю кампанию 1915 года австрийское командование перебросило ещё до 8 дивизий с Восточного фронта в район Изонцо.

Дальнейшие боевые действия

В конце кампании 1915 года итальянское командование проводит ещё две наступательные операции в районе Изонцо, чтобы ослабить австрийское давление на Сербию.

Осенью активные боевые действия на Итальянском фронте возобновляются. Итальянское командование сосредоточило для проведения новой операции на Изонцо 338 батальонов, 130 кавалерийских эскадронов при 1372 орудиях. 18 октября начинается третье наступление итальянской армии. Благодаря удачной артиллерийской подготовке итальянцам с ходу удалось захватить Плаву. Итальянцы попытались обойти австрийские войска в районе Горицы с фланга, однако столкнулись с ожесточённым сопротивлением австрийских войск, которые получили подкрепления из Сербии и Галиции. Благодаря контрманёвру командующего австро-венгерской армии генерала Бороевича австрийцы смогли удержать свои позиции. Затишье на фронте продолжалось всего две недели, после чего итальянцы начали новое наступление. Итальянская армия потеряла 67 100 человек убитыми, ранеными и пленными (из них 11 000 убитыми); австро-венгерская армия потеряла 40 400 человек убитыми, ранеными и пленными (из них 9000 убитыми).

10 ноября началось четвёртое наступление итальянской армии при Изонцо. Основной целью нового наступления итальянское командование ставило захват Горицы, поэтому основные силы 2-й армии нацелились именно на этот город, однако и на других участках долины Изонцо шли ожесточённые бои. Например, итальянцы пять раз атаковали гору Сей-Буси, однако все попытки оказались безрезультатными. Ожесточённые бои развернулись в конце ноября в районе Тольмино, однако к началу декабря боевые действия стали затухать.

2 декабря четвёртая битва при Изонцо завершилась, наступило сильное похолодание, которое добавило проблем воюющим сторонам. Италия потеряла 113 000 убитыми, ранеными и пленными, Австро-Венгрия 70 000 убитыми, ранеными и пленными. Для прорыва позиционного фронта у итальянцев было катастрофически мало тяжёлой артиллерии.

Итоги кампании 1915 года для Италии были неутешительны, все важные в стратегическом отношении пункты, такие как: Роверето, Триент, Тоблах, Тарвиз, Горица и Триест, остались в руках австрийцев. За одну кампанию итальянская армия потеряла наиболее подготовленных солдат и офицеров, всего общие потери итальянцев за 1915 год составили 280 000 убитыми, ранеными и пленными. При этом итальянская армия не добилась никаких стратегических результатов. Но все-таки действия итальянской армии сыграли положительную роль в кампании 1915 года. К итальянскому театру боевых действий было приковано 25 австрийских дивизий, по этому поводу известный русский генерал и военный историк А. М. Зайончковский писал:

Итальянское наступление было единственной реальной помощью русским войскам, которая выявилась в снятии с русского фронта первоначально 2, а потом в течение всего летнего периода кампании ещё 8 — 10 австрийских дивизий.

Австрийское командование было довольно результатами кампании 1915 года, поскольку удалось удержать в руках важнейшие пункты на фронте. Беспокойство австрийских генералов вызывали большие потери в войсках, это вынуждало австрийское командование обратиться за помощью к союзнику — Германии, несмотря на то, что на Итальянский фронт были переброшены дополнительные силы. После этого на Итальянском фронте действуют уже три австро-венгерские армии: армия Данкля — в Тироле и на реке Адидже, армия Рора — в Каринтии и армия Бороевича — на реке Изонцо.

Боевые действия на море

Итальянский фронт упирался в Адриатическое море, которое также стало ареной борьбы итальянского и австро-венгерского флотов.

Австро-венгерское командование сразу же приняло пассивную тактику. То есть австрийский флот избегал столкновений с более мощным итальянским флотом. Для морского театра Итальянского фронта характерны были морская авиация и т. н. «москитный флот». Плоскодонные мониторы и броненосные плавбатареи обеспечивали сухопутные войска артиллерийской поддержкой, действуя преимущественно на мелководье и в узкостях, слишком опасных для обычных крупных кораблей. Большую роль играли итальянские скоростные плоскодонные торпедные и артиллерийские катера, удерживающие небольшой, но мощный австро-венгерский флот от выхода в море. В то же время этот «москитный флот» неустанно атаковал вражеские якорные стоянки, охранял свои конвои и поддерживал пехоту огнём с моря. Часто итальянские корабли поддерживали многочисленные итальянские наступления в районе Изонцо.

После объявления Италией войны Австро-Венгрии 23 мая 1915 года, австрийский флот совершил ряд нападений на побережье Италии. 24 мая большие силы австро-венгерского флота состоящие из 8 кораблей (среди них были: «Вирибус Унитис», «Тегетгоф», «Принц Ойген») обстреляли ряд городов в итальянской провинции Анкона, нанеся большой ущерб порту Анконы. Помимо этого австрийским кораблям удалось потопить несколько итальянских судов, также австрийцы обстреляли Венецию. В ответ на это 5 июня четыре группы кораблей Антанты обстреляли побережье Австро-Венгрии. Лето 1915 года было успешным для австрийских подлодок. Австрийские подлодки доставляли большие неудобства союзным кораблям на Адриатике. С точки зрения союзников, вступление Италии в войну означало, прежде всего, конец вольнице немецких подводных лодок в Средиземном море. Британия зависела от надёжных поставок из колоний (прежде всего — Индии и Австралии) через Суэцкий канал сырья, продуктов и войск. Франция тоже в определённой степени зависела от своих африканских колоний, в которых находились ключевые военно-морские базы и откуда поступали берберские и сенегальские легионеры. Когда началась война, Австрия не торопилась с предоставлением германским подводным лодкам своих военно-морских баз. Тем не менее несколько раз немецкие лодки заходили и выходили из этих баз, да и австро-венгерские подводные лодки нельзя было сбрасывать со счетов.

Объявление Италией войны позволило союзникам предпринять невиданную доселе операцию — перекрыть сетевыми заграждениями вход в Адриатику, между Отранто в Италии и Албанией. Заграждения защищались минными полями и сетью гидрофонных станций. Разумеется, полностью перекрыть Адриатику не удалось — море слишком велико, а постановщиков сетей («дрифтеров») слишком мало, но тем не менее барраж серьёзно подорвал возможности австрийского флота, который на весь срок кампании не выходил из Адриатического моря на средиземноморские просторы. Крупных боевых действий между австрийским и итальянским флотом не происходило, имели место лишь редкие, незначительные столкновения.

Летом 1918 года, итальянцам удалось потопить новейший австрийский линкор «Сент Иштван», потопление огромного линкора небольшим катером показало возрастающее боевое значение нового класса малых надводных кораблей — торпедных катеров. 1 ноября итальянские боевые пловцы заминировали и потопили второй австрийский линкор «Вирибус Унитис». 3 ноября, после подписания с Австро-Венгрией перемирия, боевые действия на Адриатическом море завершились.

Кампания 1916 года

Возобновление активных действий

План итальянского командования на кампанию 1916 года был разработан на союзной конференции стран Антанты в Шантильи 6-9 декабря 1915 года. Этот план предусматривал активное, мощное, одновременное наступление сил Антанты против австро-германских войск на трёх главных театрах боевых действий: Западном, Восточном и Итальянском.

За кампанию 1915 года итальянская армия значительно поредела. Это вынудило итальянское руководство в ноябре 1915 года объявить призыв на военную службу лиц 1896 года рождения. Помимо этого в начале 1916 года, начался призыв старших возрастов, для формирования рабочих батальонов и служб обеспечения тыла.

Дополнительная мобилизация в Италии позволила к апрелю 1916 года сформировать четыре новых корпуса, а также большое число подразделений территориальной милиции, рабочих батальонов и т. д. Большое внимание итальянское командование уделило и обеспечению армии, особенно это касалось вооружения. В войска поступило большое количество пулеметов и артиллерии. Например, если в мае 1915 года в итальянских войсках было 350 пулемётных взводов, то к апрелю 1916 года их число возросло до более чем 1000, при этом не учитывались 11 конно-пулеметных эскадронов и 6 автомобильных пулемётных взводов. Также возросло количество артиллерии, в войска поступили более 100 полевых и горных орудий. Были сформированы первые 38 зенитных батарей. Значительно возросли масштабы производства боеприпасов.

Австрийское командование, завершив активные наступательные операции на Восточном фронте, перебросило освободившиеся дивизии на Итальянский фронт, увеличив число войск и артиллерии. С наступлением холодов, активные боевые действия на всем участке фронта прекратились. Производились лишь вялые артиллерийские перестрелки и действия малых подразделений. Более значимые бои начались в январе 1916 года, когда внезапно австро-венгерские войска перешли в атаку и захватили итальянские позиции в районе Горицы.

Новое крупномасштабное наступление итальянской армии началось в марте 1916 года, по просьбе французского главнокомандующего Жоффра. Это наступление должно было пресечь возможность австро-германского командования перебросить войска с Итальянского фронта под Верден, где в это время французская армия вела ожесточённые оборонительные бои. Командующий итальянской армией генерал Кадорна для наступления в Изонцо развернул значительные силы (7 корпусов). 11 марта началась артиллерийская подготовка на всём участке фронта от Плеццо до моря. Однако вследствие густого снегопада и дождя артиллерийская поддержка не дала ожидаемых результатов. Продвижение итальянских войск было минимальным, в некоторых местах австрийцы сами перешли в контратаки, бои велись до 29 марта. Это наступление не принесло итальянскому командованию никаких выгод. Это сражение не было таким кровавым, как предыдущие наступление итальянской армии. Итальянцы потеряли 1882 человека убитыми, ранеными и пленными, австро-венгерская армия потеряла 1985 человек убитыми, ранеными и пленными.

После пятого сражения на Изонцо, генерал Кадорна активно начал готовиться к шестому наступлению, которое должно было стать частью общего наступления Антанты против войск австро-германского блока.

Битва при Трентино

Следующей крупной операцией на Итальянском фронте стало наступление австро-венгерских войск в Трентино. Наступление австрийских войск в Трентино (это наступление часто называют «Битва при Асиаго»), было очень заманчивым для австро-венгерского командования, в случае его успешного проведения итальянским войскам в районе Изонцо грозила катастрофа, поскольку они оказались бы отрезанными от своих баз снабжения и были бы вынуждены капитулировать.

План австрийского наступления предусматривал прорыв итальянской обороны в Трентино, между озером Гарда и рекой Брента, продвижение в Венецианскую долину и изолирование основной группировки итальянских войск на Изонцо от их тыловых баз.

Для выполнения данного наступления главный инициатор операции австрийский генерал Конрад фон Гётцендорф потребовал от Германии прислать на Итальянский театр 8 дивизий, обещая чуть ли не вывод Италии из войны.

Однако не слишком веря в успех намечаемого плана, германское командование отказало Конраду в просьбе о переброски 8 германских дивизий. Однако Конрад был уверен в успехе, в Трентино стали перебрасываться австро-венгерские дивизии с Сербского и Восточного фронтов. К маю в Трентино было сосредоточено 18 австрийских дивизий при 2000 орудий, которые были разделены на 2 армии: 3-ю генерала Кёвесса фон Кёвессгаза и 11-ю генерала Данкля, под общим командованием эрцгерцога Евгения.

В это время итальянское командование усиленно готовилось к шестому наступлению у Изонцо. Переброски австрийских войск в Трентино не были секретом для итальянского командования, поскольку эти перегруппировки проводились очень медленно ввиду наличия всего одной железной дороги. Однако генерал Кадорна мало верил в успех австрийского наступления в Трентино, поскольку австро-венгерские войска находились под ударом русских войск в Галиции. Всё внимание верховного итальянского командования также было сосредоточено в Изонцо, где готовилось новое наступление, вследствие этого флангу в Трентино итальянцы уделяли минимум внимания. На участке предполагаемого прорыва австро-венгерской армии итальянские войска имели всего 160 батальонов и 623 орудия.

Мощная группировка австро-венгерских войск 15 мая начала первое широкомасштабное наступление австрийской армии на Итальянском фронте. Сильная артиллерийская подготовка, уничтожила оборонительные сооружения итальянцев и нанесла большой урон обороняющимся. Австрийской пехоте с ходу удалось захватить первую линию итальянской обороны. В последующие дни итальянцы были отброшены ещё на 3-12 км Австро-венгерские войска наступали между Адидже и Брентой, имея ближайшей целью занять возвышенность Семи Коммун, которая господствовала над долиной реки Брента.

Итальянская армия была вынуждена отступать на фронте в 60 км Генерал Кадорна, понимая всю опасность сложившейся ситуации, срочно обратился к генералу Жоффру с требованием, чтобы последний настоял на скорейшем наступлении русской армии в Галиции, раньше намеченного срока. Тем временем энергичное австрийское наступление продолжалось, и 30 мая австрийцы заняли Арсьеро и Асиаго. Это вынудило Кадорну повторно обратиться к русскому командованию с требованием начать наступление в ближайшие 24 часа на Восточном фронте, чтобы оттянуть часть австрийских дивизий из Трентино на себя. Это требование послужило главной причиной преждевременного начала Брусиловского прорыва.

Однако вскоре австро-венгерское наступление стало затихать, австрийские войска приостановились, дожидаясь подхода тяжёлой артиллерии. Это дало возможность Кадорне перебросить значительные силы в Трентино (около 40 000 человек). Австрийские войска уже устали и сила их натиска заметно ослабевала. 4 июня начался Брусиловский прорыв на Восточном фронте, австрийский фронт был прорван, русская армия разгромила 4-ю австро-венгерскую армию и заняла Луцк. Это заставило Конрада перебросить половину всех своих сил из Трентино в Галицию. В этих условиях ни о каком продолжении наступления не могло идти речи. Австрийские войска остались на занятых позициях. 16 июня австрийским войскам был дан приказ прекратить активные действия.

Одновременно с ожесточёнными боями в Трентино местные бои шли и на Изонцо, где австрийское командование планировало широкие демонстративные действия: сильный артиллерийский огонь, атаки на ряде направлений и др. В одном из таких столкновений австрийцы впервые на итальянском фронте применили химическую атаку, которая вывела из строя 6300 итальянских солдат.

Благодаря переброске в Трентино значительные силы, Кадорне удалось сформировать новую (5-ю) армию и провести контратаку в Трентино. В ходе кровопролитной битвы при Асиаго итальянцы потеряли 15 000 убитыми, 76 000 ранеными, 56 000 пленными и 294 орудия. Австрийцы потеряли 10 000 убитыми, 45 000 ранеными 26 000 пленными.

Поражение итальянской армии в Трентинской операции произвело большое впечатление на всю Италию. Хотя до этого итальянская армия и не имела оглушительных успехов, но и не терпела тяжёлых поражений. Боевые действия развернулись на территории Италии (в ходе наступления австро-венгерские войска находились в 30 км от Перуджи). Неудачи на фронте привели к тому, что 12 июня ушло в отставку правительство Саландры. Было сформировано новое правительство Паоло Бозелли.

Дальнейшие боевые действия на Изонцо

Несмотря на тяжёлые последствия Трентинской операции для итальянской армии, Кадорна не оставлял мысли о шестом наступлении в районе Изонцо. Однако ввиду того, что большие силы итальянцам пришлось перебрасывать в Трентино, размах операции приобрёл значительно меньший масштаб. Планировалась сосредоточить основные силы у Горицы и овладеть горицким плацдармом. 3-я армия, на которую возлагалась главная роль в предстоящем наступлении, была усилена двенадцатью дивизиями и большим числом артиллерии. На этом участке оборону занимала 5-я австро-венгерская армия, имевшая всего 8 дивизий и значительно уступавшая итальянцам в артиллерии.

Наступление началось силами 3-й армии на фронте в 23 км 7 августа. Артиллерийская подготовка дала свои результаты, укрепления австрийцев были разрушены, батареи противника подавлены. Наступление развивалось успешно, итальянская пехота продвинулась в некоторых местах на 4-5 км. Переправившись через Изонцо западнее Горицы, итальянские войска 8 августа захватили город. Но восточнее австрийцы успели создать укрепленную оборону и атаки итальянцев здесь не имели успеха.

17 августа операция была завершена. Шестое наступление в отличие от предыдущих итальянских попыток, принесла итальянской армии результаты. Было улучшено положение итальянских позиций. Был захвачен ряд населённых пунктов, в том числе и Горица. Итальянцы потеряли 74 000 убитыми и ранеными, австро-венгерские войска потеряли 61 000 убитыми и раненых, 20 000 пленными.

Успехи войск Антанты на Западном и Восточном фронтах (битва на Сомме и Брусиловский прорыв), вызвали желание у Кадорны как можно скорее возобновить наступление в районе Изонцо. Однако из-за истощения сил и недостатка материальных средств итальянская армия могла проводить лишь операции местного значения.

До конца кампании 1916 года итальянцами было проведено ещё три (седьмое, восьмое и девятое) наступления у Изонцо с целью захватить восточные и южные районы у Горицы. Однако все три наступления закончились провалом. Итальянским войскам не удалось выполнить поставленных задач. В осенних боях итальянская армия потеряла более 70 000 убитыми, ранеными и пленными. Австрийцы потеряли 9000 убитыми, 43 000 ранеными и 23 500 пленными.

Кампания 1916 года на итальянском фронте не принесла ожидаемых результатов ни одной из сторон, истощив лишь их силы. За кампанию 1916 года из итальянской армии выбыли 483 000 человек, из австро-венгерской 260 000 человек.

Кампания 1917 года

Летние наступления итальянской армии

План итальянского командования на кампанию 1917 года, был разработан вместе с союзниками на межсоюзнической конференции в Шантильи 15-16 ноября 1916 года. Ввиду отсутствия достаточных материальных средств, решительное наступление ставилось в зависимость от помощи союзников.

В первые месяцы 1917 года, когда по погодным условиям провести наступление было невозможно, итальянское командование занималось усилением армии. Были сформированы 8 новых дивизий, число артиллерии достигло 2100 орудий. Поскольку командование французской и британской армий считали основным фронтом Западный, они ограничились лишь отправкой в Италию 99 орудий. Новое наступление на Изонцо (уже десятое по счёту) Кадорна начал готовить, убедившись, что австрийцы не планируют наступления в Трентино. Для прорыва австро-венгерского фронта было сосредоточено 28 дивизий, австрийцы на данном участке имели 18 дивизий. Наступление началось 14 мая, артиллерийской подготовкой на участке от Плавы до Горицы. Итальянская пехота, перейдя в атаку, сумела улучшить свои позиции, продвинувшись на 2-3 км. Было захвачено 7000 пленных и большое число трофеев. Затем Кадорна направил главный удар южнее. В операции также приняли участие 130 итальянских самолётов, которые бомбили австро-венгерские позиции и обстреливали их пулемётным огнём. Итальянцы сумели захватить первую линию обороны и ряд господствующих высот. Дальнейшие бои также принесли результаты итальянским войскам, они продвинулись ещё на 2-4 км. 29 мая их наступательный порыв пошёл на убыль, и они приступили к организации обороны на вновь занятых участках.

Австрийское командование опасалось, что итальянская армия в ходе следующего наступления может захватить Триест, поэтому 5-я армия Бороевича были усилена тремя свежими дивизиями. В ходе десятой битвы при Изонцо итальянцы потеряли 36 000 убитыми, 96 000 ранеными и 25 000 пленными. Австрийцы потеряли 100 000 убитыми и ранеными и 24 000 пленными. Одновременно с 10 июня итальянское командование предприняло попытку силами четырёх корпусов улучшить позиции южнее Трентино. Атаки итальянцев продолжались до 25 июня, но оказались безуспешными и сопровождались тяжёлыми потерями. Альпийские части итальянской армии сумели захватить вершину Монте-Ортигара, однако вскоре подверглись мощной контратаке альпийских частей австро-венгерской армии. Понеся большие потери, итальянские части оставили ранее занятые позиции. За провал операции со своего поста был снят командующий 6-й итальянской армией генерал Мамбретти. Здесь итальянская армия потеряла 23 000 убитыми и ранеными, австрийские потери составили 9000 убитыми и ранеными. Это наступление вошло в историю как битва при Монте-Ортигара.

18 августа на Изонцо от Тольмино до устья реки Тимаво началось новое крупное наступление итальянской армии, началась одиннадцатая битва при Изонцо. Целью наступления был захват господствующих высот, которые бы обеспечили прочность фронта. К тому же, в июле 1917 года на совещании командующих союзными армиями, было высказано желание, чтобы итальянская армия до конца 1917 года провела ещё одно крупное наступление. Осуществление операции возлагалось на 2-ю и 3-ю итальянские армии. Обе армии имели сильный состав, всего на участке наступления итальянцы сосредоточили 51 дивизию (600 батальонов) и около 5200 орудий, было заготовлено 3 500 000 снарядов. Главный удар наносили части 2-й армии на плато Байнзицца, 3-я армия наступала в полосе от реки Випакко до моря. Итальянцам противостояла 5-я армия Бороевича в составе 14 дивизий (250 батальонов) при 2200 орудиях.

В ночь на 19 августа итальянцы стали наводить мосты через Изонцо, из намеченных четырнадцати были наведено всего шесть. К утру 19 августа итальянцы, форсировав реку, атаковали австрийские позиции. Наступление на участке 2-й армии проходило довольно успешно, удалось продвинуться на 10 км и захватить 20 000 пленных и большое число трофеев. Однако вследствие потерь, утомленности войск и отсутствия резервов 29 августа наступление было решено прекратить.

3-я армия начала наступление 19 августа, и, несмотря на поддержку итальянских и английских кораблей с моря, не смогла продвинуться вперёд. Наступление в полосе 3-й армии было прекращено 23 августа из-за больших потерь. В последующие дни проходили бои местного значения. В одиннадцатом наступлении на Изонцо итальянцы потеряли 20 000 убитыми, 50 000 ранеными и 50 000 без вести пропавшими (из них 20 000 взяты в плен). Австрийская армия потеряла 30 000 убитыми, 110 000 ранеными и 20 000 пленными. Летние наступления итальянских войск поставили австро-венгерскую армию в трудное положение. Германский генерал Люндендорф в своих воспоминаниях писал о том, что в случае нового итальянского наступления австро-венгерская армия могла не выдержать удара. Люндендорф писал:

Австро-венгерская армия на итальянском фронте, нуждалась в подкреплении германскими войсками.

Битва при Капоретто

Сложившаяся неблагоприятная ситуация для австро-венгерских войск после летних наступлений итальянцев беспокоила австрийское командование. По мнению австро-венгерского командования спасти положение могло лишь наступление, но для его осуществления были необходимы германские силы.

В отличие от 1916 года, когда германское командование отказало в помощи союзнице, на этот раз Германия откликнулась на просьбу австро-венгерских генералов. В районе Плеццо и Тольмино была создана ударная группировка из восьми австрийских и семи германских дивизий. Из этих пятнадцати дивизий была создана новая 14-я армия под общим командованием германского генерала Отто фон Белова. Армия была превосходно оснащена артиллерией: 1621 орудие, 301 миномет и 1000 газометов. Участок прорыва был выбран на наиболее слабом участке итальянской обороны между Плеццо и Тольмино. Главный удар 14-я армия наносила у Тольмино. От 207 до 259 орудий и минометов располагалось на 1 км фронта, такая плотность артиллерии была самой высокой в истории Первой мировой войны. Также был запланирован вспомогательный удар у Плеццо, действия 14-й армии поддерживали с флангов две австро-венгерские армии (11-я и 2-я Изонцкая). Итальянскому командованию было известно о готовящемся наступлении, разведка установила перегруппировку войск и прибытие на фронт германских частей. Однако должных мер итальянское командование не предприняло, оборонительные сооружения возводились крайне медленно.

В 2 часа ночи на 24 октября австрийская артиллерия начала обстрел итальянских позиций химическими снарядами. Огонь вёлся по путям сообщений, командным пунктам, артиллерийским позициям. Затем в дело вступила тяжёлая артиллерия (преимущественно германская), окопы и блиндажи были разрушены, связь между окопами и командными пунктами нарушена. Химическая атака полностью удалась, поскольку средства противохимической защиты были несовершенны.

В 8 часов утра в наступление перешла пехота 14-й армии, итальянские позиции были прорваны на двух участках, австро-германцы продвинулись у Плеццо на 6 км и заняли Капоретто. Итальянские войска под натиском противника были вынуждены отходить, к 26 октября прорыв достиг ширины около 30 км и глубины 10-15 км. Видя бегство 2-й армии, Кадорна приказал всем своим войскам отступить за реку Тальяменто. Уничтожив свою артиллерию и запасы, они отошли за Изонцо. Австро-германские войска впервые за всю войну вторглись на итальянскую территорию. 29 октября наступавшие захватили Удине, откуда спешно бежал штаб итальянской армии.

Во многих итальянских дивизиях царила паника, большой беспорядок в колонны отступавших войск вносили беженцы, число которых достигало 400 000 человек. Крупные успехи австро-германских войск на итальянском фронте встревожили союзников Италии. Великобритания и Франция заявили о предоставлении помощи итальянским союзникам, 30 октября французский и английский генералы Фош и Робертсон прибыли в Тревизо, куда переместился штаб итальянской армии. В Италию стали прибывать английские и французские дивизии, в общей сложности до конца 1917 года их прибыло одиннадцать.

Итальянские войска, переправившись через Тальяменто, рассчитывали создать там прочную оборону и удержаться на этих позициях. Но 31 октября 3-я итальянская армия была атакована с севера и востока и потерпела полное поражение, только пленными потеряв 60 000 человек. Итальянцы были вынуждены продолжать отход ещё дальше, на реку Пьяве. Австрийские войска наступали и в Трентино, к 10 ноября продвинувшись на линию Асиаго — Беллуно.

Тяжёлые поражения итальянской армии ускорили падение итальянского правительства. 26 октября правительство Паоло Боселли ушло в отставку, премьер-министром был назначен Витторио Эмануэле Орландо, новое правительство активно принялось за осуществление мероприятий по укреплению обороны фронта. 8 ноября командующий итальянской армией генерал Луиджи Кадорна был смещён со своего поста (чего активно требовали и союзники). Его место занял начальник генерального штаба генерал Армандо Диаз.

После того, как итальянская армия продолжила отступление к реке Пьяве, австрийское наступление стало замедляться. К 7 ноября итальянская армия достигла Пьяве, отойдя от своих исходных позиций на 70—110 км. К 9 ноября последние части итальянской армии переправились через Пьяве. Итальянское командование рассчитывало удержаться на этой реке. Фронт сократился на 200 км. На новом участке обороны итальянская армия имела 700 000 человек плюс 300 000 человек из остатков 2-й армии, небоеспособных, без оружия и служб.
10 ноября, подтянув отставшие части, австро-германцы возобновили наступление. В ходе возобновившихся боев итальянской армии удалось удержаться на занятых позициях, при этом итальянское командование бросало в бой неподготовленных 18-летних новобранцев (1899 года рождения). С 19 ноября давление австро-германских войск стало ослабевать. К 29 ноября новая оборонительная полоса на реке Пьяве была готова. Англо-французские дивизии заняли участок обороны в районе Монтелло. В конце декабря наступление австро-германских войск окончательно прекратилось.

Операция у Капоретто является одной из самых значимых в истории Первой мировой войны. В ней с обеих сторон участвовало более 2,5 млн человек. Австро-германскому командованию удалось осуществить одну из немногих успешных операций в истории войны по прорыву позиционного фронта. Поражение итальянской армии под Капоретто усилило боевой дух австро-венгерской армии, отвлекло 11 союзных дивизий с Западного фронта и лишило итальянскую армию возможности вести наступательные операции.

Катастрофа под Капоретто ускорило создание объединённого командования Антанты. Был создан Высший военный совет стран Антанты. В него вошли главы правительств и представители генеральных штабов Франции, Англии, Италии и США.

В битве при Капоретто итальянская армия понесла колоссальные потери: 10 000 убитыми, 30 000 ранеными, 265 000 пленными, 300 000 военнослужащих отбились от своих частей или просто дезертировали. Было потеряно 3152 орудия, что составляло практически половину всей артиллерии, 1732 миномета, 3000 пулеметов. 22 авиационных парка, огромное количество различного военного имущества и запасов всех видов. Потери австро-германцев составили 20 000 человек убитыми и ранеными.

Кампания 1918 года

Битва при Пьяве

Разгром итальянской армии при Капоретто в конце 1917 года потребовал от итальянского командования напряжения всех сил, чтобы восстановить боеспособность армии. На основе печального опыта Капоретто была пересмотрена оборонительная тактика, проведены необходимые меры по укреплению обороны, обеспечены фланги, оборона стала глубоко эшелонированной.

Весной 1918 года, германская армия начала крупномасштабное наступление на Западном фронте. Чтобы сковать на Итальянском театре как можно больше сил Антанты и не дать союзному командованию возможности перебросить силы во Фландрию и Пикардию, германское командование потребовало от Австро-Венгрии провести наступательную операцию на итальянском театре боевых действий. Однако Антанта также требовала от итальянских войск немедленного наступления, чтобы также сковать как можно больше австро-германских сил в Италии и хотя генерал Диаз неоднократно заявлял, что итальянская армия ещё не готова к наступлению, подготовку к операции пришлось начать. Австро-венгерские войска опередили итальянцев и нанесли удар первыми.

Австрийское командование наметило нанесение двух главных ударов на реке Брента и Пьяве. Австрийская армия имела 60 дивизий, 7500 орудий, 580 самолетов, австро-венгерские войска были разделены на 2 группы: западную (генерал Конрад фон Гетцендорф), от швейцарской границы до горы Томбо, и восточную (генерал Бороевич), далее до моря. Итальянская армия имела 56 дивизий (в том числе три английские, две французские и одна чехословацкая), 7043 полевых и 523 зенитных орудия, 2046 минометов, 676 самолетов, 4 дирижабля.

Итальянская разведка сумела узнать точную дату начала наступления — 15 июня. В этот день после мощной артиллерийской подготовки австро-венгерские войска перешли в атаку от реки Астико до моря. Австрийские войска в некоторых местах сумели вклиниться в итальянскую оборону, однако вскоре были выбиты итальянскими контратаками. Лишь в районе Монтелло, австрийцы сумели захватить плацдарм, который в итоге не сумели расширить.

Скученность австрийских войск на ограниченных размеров плацдармах, отсутствие резервов, затруднения со снабжением через вздувшуюся от паводка реку и контратаки итальянцев в последующие дни локализовали первоначальные австрийские успехи на Пьяве. В ночь 23 июня австро-венгерские войска отошли за реку Пьяве на свои исходные позиции. Отход австрийской армии на свои позиции, оказался для австро-венгерских войск катастрофой. Обстрелянная артиллерией и авиацией, преследуемая итальянскими контратаками, австрийская 5-я армия была отброшена за Пьяве, потеряв 20 000 пленными и 60 орудий.

Общие потери австро-венгерских войск в этой операции составили: 60 000 убитыми, 90 000 ранеными и 25 000 пленными. Итальянцы потеряли 80 000 убитыми и ранеными. Австро-венгерское наступление оказалось совершенно безрезультатным, фронт стабилизировался.

Битва при Витторио-Венето

Союзное командование не переставало требовать от итальянцев проведения наступления. Однако генерал Диаз, категорически отказывался от всех наступательных планов, вызывая недовольство генерала Фоша. Однако под влиянием успехов союзников на Западном фронте в июле-августе, итальянское командование начало подготовку к наступлению. Предусматривалось нанести удар в районе возвышенности Граппа между реками Брента и Пьяве, чтобы расколоть австрийские войска на реке Пьяве. Итальянская армия насчитывала в своем составе 57 дивизий (в том числе 3 английские, 2 французские, 1 чехословацкая и 1 американская), 7700 орудий и 1745 минометов. Австро-венгерская армия имела 58 дивизий и 6030 орудий.

Итальянское наступление было намечено на 10 октября, однако из-за погодных условий перенесено на 24 октября. В этот день наступление началось только в районе Граппа. После артиллерийской подготовки итальянская пехота овладела некоторыми австрийскими позициями. К концу из-за отчаяного сопротивления австрийцев итальянцы, сумели задержаться лишь на некоторых занятых позициях. В последующие дни бои за возвышенности в районе Граппа приняли затяжной и упорный характер, проходя с переменным успехом. Англо-французские дивизии на реке Брента своими активными действиями сковали австро-венгерские войска, не дав тем возможности перебросить часть сил в район Граппа. В этих условиях в некоторых частях австро-венгерской армии, особенно славянских и венгерских, восстали солдаты, отказываясь подчиняться приказам и продолжать борьбу. На реке Пьяве наступление началось также 24 октября. Итальянцам удалось форсировать реку и навести мосты, однако вскоре уровень воды в реке значительно поднялся. Вследствие этого итальянское командование прекратило переправу войск. Переправившимся войскам к 27 октября удалось навести несколько мостов. По этим мостам 27 октября реку перешли итальянские войска и захватили 3 плацдарма. Однако на рассвете австрийская артиллерия уничтожила мосты и переправившиеся итальянские части оказались отрезанными от своих основных сил. Однако они немедленно атаковали австро-венгерские позиции и продвинулись на 3-4 км. Восстановив переправы итальянцы вводили в бой свежие силы. Для австрийцев сложилось критическое положение, в бой были брошены последние резервы. Однако только несколько австрийских дивизий продолжали борьбу. Чешские, словацкие и хорватские солдаты не желали больше воевать. Ещё 25 октября все венгерские дивизии покинули итальянский фронт под предлогом необходимости защиты своей страны, которой угрожали войска Антанты со стороны Сербии. К 28 октября уже 30 дивизий австро-венгерской армии отказывались сражаться. В связи со сложившимся положением австро-венгерское командование 28 октября дало приказ об общем отступлении австрийских войск. К 29 октября уровень воды в Пьяве спал и итальянские части продолжили переправу через реку. Все три плацдарма итальянских войск соединились и повели общее наступление. Кавалерия итальянской армии быстрым темпом приближалась к Витторио-Венето. 30 октября итальянские войска вступили в Витторио.

Австро-венгерская армия была полностью деморализована и отступала по всему фронту, 3 ноября итальянцы высадив десант захватили Триест. Австро-венгерские войска были полностью разгромлены, потеряв 30 000 убитыми, 100 000 ранеными 300 000 пленными. Итальянские войска потеряли 5800 убитыми и 26 000 ранеными. Итальянское наступление в условиях разложения австрийских войск, оказалось успешным. Было захвачено большое количество пленных и различных трофеев, практически полностью освобождена оккупированная противником территория Италии. Битва при Витторио-Венето завершила боевые действия на итальянском театре военных действий.

Итоги кампаний на Итальянском фронте

Австро-Венгрия

Предвидя крах империи австро-венгерское правительство ещё 5 октября направило президенту США Вильсону предложение о перемирии. 27 октября Австро-Венгрия обратилась к странам Антанты с предложением о заключении сепаратного мира. 29 октября австрийцы согласились на заключение мира на любых условиях. 31 октября австро-венгерская делегация прибыла в Вилла-Джусти, близ Падуи, для ведения переговоров с представителями Антанты. 3 ноября перемирие было заключено. К моменту заключения мира австро-венгерская армия уже фактически перестала существовать. По условиям перемирия австро-венгерская армия сокращалась до 20 дивизий. Австро-Венгрия освобождала всех военнопленных, военно-морской флот разоружался и передавался Антанте. Союзные войска могли беспрепятственно передвигаться по территории страны.

Военное поражение Австро-Венгрии сопровождалось распадом государства. Ещё 28 октября в Праге было объявлено о создании независимого Чехословацкого государства. 5 октября в Загребе было создано Народное Вече южных славян, которое объявило об отделении от Австро-Венгрии. 28 октября от Австрии отделились польские земли, 31 октября началось восстание в Венгрии. Революционные преобразования происходили также в Галиции и Буковине. Под давлением революционного движения Национальное собрание, в Вене 12 ноября провозгласило Австрию республикой. Император Карл покинул страну. Габсбургская империя прекратила своё существование. В 1919 году с Австрией был заключен Сен-Жерменский мирный договор.

Италия

По итогам войны с Австрией был подписан Сен-Жерменский мирный договор. По условиям договора Южный Тироль, Истрия, отдельные районы Каринтии и Далмации, а также острова у Далматинского побережья (за исключением острова Фиуме) вошли в состав Италии. Однако помимо этого итальянская делегация на мирных переговорах высказала претензии на включение в состав Итальянского королевства территории на Балканах, например Далмацию. В итоге после окончания войны Италия получила новые территории. Помимо этого 10 % всех репарационных выплат Германии приходились на Италию.

Но значительная часть балканских территорий бывшей Австро-Венгрии были включены в состав образовавшего Королевства сербов, хорватов и словенцев. Это вызвало недовольство в Италии и напряженность в итало-югославских отношениях.

Будучи заинтересованной в ослаблении Югославии и присоединения части балканских территорий, Италия в последующие годы вела деятельность с целью ослабления главного соперника на Балканах. Так ещё в 1919 году итальянская сторона поддержала черногорских повстанцев, которые подняли мятеж против включения Черногории в состав Сербии. В 1920 году был подписан итальяно-югославский договор, в котором Италия отказалась от Далмации и формально были уреголированы все территориальные споры. Однако в дальнейшем итало-югославские отношения продолжали ухудшаться. Также Италия оказывала поддержку хорватским сепаратистам и всячески способствовала созданию баз хорватских экстремистов на своей территории. Главной задачей фашистского руководства Италии на Балканах стал развал Югославии на ряд мелких, слабых государств.

Разрушения и жертвы

В Первой мировой войне Италия понесла очень тяжёлые потери. Было убито, ранено и взято в плен около 2 000 000 итальянских солдат и офицеров. Из них около 400 000 были убиты. Также помимо военных потерь около 10 000 мирных жителей были убиты в ходе боевых действий на территории Италии. Австро-венгерская армия в итальянской кампании потеряла около 1 478 000 солдат и офицеров убитыми, ранеными и пленными. Также в ходе войны на Итальянском фронте около 400 000 мирных жителей были вынуждены покинуть свои дома и стать беженцами. В ходе битвы при Капоретто колонны итальянских беженцев отступали вместе с итальянской армией.

Поскольку в период с 1915 по 1917 года боевые действия происходили в высокогорных пограничных районах, то разрушения от боевых действий были минимальными. Например в Доломитовых Альпах где проходили ожесточенные бои, итальянцы и австрийцы создали сеть обходных туннелей и окопов, лабиринты которых сохранились до сих пор. В ходе австро-немецкого наступления в 1917 году многие территории севера Италии пострадали от военных действий. В итоге часть репарационных выплат Германии и Австрии приходились на долю Италии.

Большинство населения Италии было разочаровано итогами войны. В послевоенные годы в стране произошли массовые волнения и забастовки, экономика страны находилась в тяжёлом положении поскольку 64 % всей итальянской промышленности работало на нужды армии. К многочисленным безработным прибавились около двух миллионов демобилизованных из армии солдат. Были отмечены факты захвата рабочими заводов, крестьянами земель. Все эти предпосылки способствовали приходу к власти фашистской партии во главе с Бенито Муссолини.

В культуре

В искусстве наиболее широкую известность Итальянский фронт Первой мировой войны получил благодаря американскому писателю Эрнесту Хемингуэю. Молодой Хемингуэй сумел попасть на фронт в Италии шофёром-добровольцем Красного Креста. Однако вскоре Эрнест добился перевода на линию фронта, где занимался доставкой продовольствия в окопы итальянских солдат. Позже, спасая раненого итальянского солдата, Хемингуэй попал под обстрел и был тяжёло ранен. Воспоминания писателя о войне на Итальянском фронте лягут в основу его известного романа «Прощай, оружие!». Сам же писатель позднее отметит:

Я был большим дураком, когда отправился на ту войну. Я думал, что мы спортивная команда, а австрийцы — другая команда, участвующая в состязании.

По мотивам пацифистского романа о итальянской кампании «Прощай, оружие!» в 1932 году был снят фильм с одноимённым названием режиссёра Фрэнка Борзейги. Фильм имел четыре номинации на «Оскар». В 1957 году режиссёр Чарльз Видор также снял картину под названием «Прощай, оружие!». В 1970-м году вышел в свет фильм Франческо Рози «Люди против», где обширно затрагиваются неудачи итальянской армии и их причины. В 1996 году режиссёр Ричард Аттенборо создал фильм в «В любви и войне» в котором также повествуется о Первой мировой войне на Итальянском фронте.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Итальянский фронт Первой мировой войны
• [www.14-18.it/1418 Documenti e vita dei soldati italiani nella Prima guerra mondiale]
• [www.worldwar1.com/itafront/dbsitaly.htm Итальянский фронт Первой мировой войны]
• [www.potimiruvposocju.si/ Первая мировая война и Италия]
• [www.frontedolomitico.it/ Итальянская армия]

Материалы на сайте Хронос

• [www.hrono.info/sobyt/1900sob/1917kaporetto.html Битва при Капоретто]
• [www.hrono.info/sobyt/1900sob/1918vittorio.html Битва при Витторио-Венето]

Источники

• Капоретто. БСЭ, 3-е изд.
• Трентинская операция 1916. БСЭ, 3-е изд.
• Витторио-Венето. БСЭ, 3-е изд.
• Пьяве. БСЭ, 3-е изд.

Литература

• Бэзил Лиддел Гарт. 1914. Правда о Первой мировой. — М.: Эксмо, 2009. — 480 с. — (Перелом истории). — 4300 экз. — ISBN 978-5-699-36036-9.
• Шацилло В. К. [books.google.com/books?id=yRjf8BHsegsC&pg=PA418&dq=isbn:5224033128&ei=hTKiSpTiBY_-ygSyxNSMCA&hl=ru#v=onepage&q=&f=false Первая мировая война. 1914-1918. Факты. Документы]. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — 480 с. — 5000 экз. — ISBN 5-224-03312-8.
• Всемирная история: в 24-х тт. Т. 19. Первая мировая война/Бадан А. Н., Войнич И. Е., Волчек Н. М. и др. — Мн.: Литература, 1997.
• Мировые войны XX века: в 4 кн. Кн. 1: Первая мировая война: ист. очерк / Ин-т всеобщей истории. — М.: Наука, 2002.
• Мировые войны XX века: в 4 кн. Кн. 2: Первая мировая война: док. и материалы / Ин-т всеобщей истории. — М.: Наука, 2002.

Отрывок, характеризующий Итальянский фронт Первой мировой войны

В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.