Гетто в Давид-Городке

Гетто в Давид-Городке
Табличка на здании библиотеки в память убитых евреев — узников гетто в Давид-Городке
Тип	закрытое
Местонахождение	Давид-Городок Столинского района Брестской области
Координаты	52°02′50″ с. ш. 27°12′42″ в. д.52.047278° с. ш. 27.211750° в. д. / 52.047278; 27.211750
Период существования	начало 1942 — 10 сентября 1942 года
Гетто в Давид-Городке на Викискладе

Гетто в Дави́д-Городке́ (начало 1942 — 10 сентября 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Давид-Городок Столинского района Брестской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Давид-Городка и создание гетто

В 1931 году в Давид-Городке проживало около 3 500 евреев, а перед войной — около 30 % всего населения.

Давид-Городок был захвачен немецкими войсками 7 июля 1941 года, и оккупация длилась 3 года — до 9 июля 1944 года.

В Давид-Городке убийства евреев начались раньше прихода немцев

Немцы очень серьёзно относились к возможности еврейского сопротивления, и поэтому в первую очередь убивали в гетто или ещё до его создания евреев-мужчин в возрасте от 15 до 50 лет — несмотря на экономическую нецелесообразность, так как это были самые трудоспособные узники. По этой причине 10 (9) августа 1941 года около 3000 евреев-мужчин Давид-Городка старше 14 лет отвели за город в сторону хутора Хиновск и деревни Ольшаны и расстреляли на основании ложного доноса одного из местных полицаев о том, что евреи якобы готовят вооруженную вылазку против немцев. 450 человек убили на кладбище. Расстрел проводили зондеркоманда СС и местные полицаи. Членов семей убитых — женщин, детей и стариков — изгнали из города, а их имущество разграбили. Многие из них ушли к родственникам и знакомым в Столин, где позже были убиты вместе с узниками Столинского гетто в урочище Стасино.

В начале 1942 года немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, согнали оставшихся в живых евреев Давид-Городка в гетто. Там оказались евреи, оставшиеся в живых после «акций» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) 1941 года, и евреи из близлежащих деревень, в том числе из деревни Ольшаны — около 40 человек, и деревни Семигостичи — около 10 человек.

Гетто, огороженное колючей проволокой, находилось на правом берегу реки Сенежка (Сежка) (приток реки Горынь) и строго охранялось солдатами из комендатуры и полицаями.

На 9 сентября 1942 года в гетто содержалось 1263 человека, среди которых было только 30 мужчин.

Уничтожение гетто

10 сентября 1942 года гетто было уничтожено. Узников гетто вывели в сторону хутора Хабища (Ухабища) и далее — на хутор Хиновск, где убили у заранее вырытых расстрельных ям. Перед смертью обреченных людей заставляли раздеться, сложить одежду, отдать ценные вещи и драгоценности, после чего жертв сталкивали в ямы и расстреливали.

В этот день были убиты около 1100 евреев (по другим данным, 685 человек — в том числе 205 женщин и 109 детей).

Около 100 евреям удалось бежать из гетто в Давид-Городке и с места расстрела. Не все из них выжили — например, семеро из сбежавших были пойманы и убиты в Кожан-Городке. Многие из спасшихся воевали затем в партизанских отрядах.

Память

В 1945 году Давид-Городокская комиссия ЧГК обнаружила на кладбище вблизи хутора Хиновск ямы размером 53х5, 25х6, 24х5, 7х6 и 4х3 метров с человеческими останками.

Опубликованы неполные списки убитых евреев.

В 1986 году в урочище Хиновск, в семи километрах от города, на месте массового убийства евреев Давид-Городка, был установлен типовой обелиск, а в 1996 году его обновили и оштукатурили.

В 2005 году в центре Давид-Городка на здании библиотеки была установлена памятная доска с надписью на трех языках — русском, английском и на иврите: «В память о евреях общины, трагически уничтоженных в 1941-42 годах. Да благословенна будет память о них».

В 2010 году в урочище Хиновск был открыт мемориал памяти жертв геноцида евреев по проекту архитектора Л. Левина. Мемориальный комплекс представляет собой шесть шестигранных архитектурных элементов разной высоты с мемориальными досками со словами памяти об уничтоженных жителях еврейской общины. Перед мемориалом находится зелёная лужайка на месте двух ям, где покоится прах убитых. За декоративная оградой с изображением меноры — семь белых бетонных свечей, к которым ведут выложенные красной плиткой дорожки в виде меноры. На свечах надписи на русском языке и на иврите: «В этой братской могиле похоронено 7000 евреев Давид-Городка и его окрестностей. Мужчины, женщины, дети, которые были хладнокровно убиты немцами во время двух акций в 1941—1942 годах. Да будет благословенна их память! Пусть души их покоятся в мире!».

Литература

• Г.К. Кiсялёў, В.М. Очкiна i iнш. (рэдкал.), Ю.С. Юркевiч (укладальнiк). «Памяць. Столiнскi раён». — Мн.: БЕЛТА, 2003. — 639 с. — ISBN 985-6302-49-8.  (белор.)
• [rujen.ru/index.php/%D0%94%D0%B0%D0%B2%D0%B8%D0%B4-%D0%93%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D0%BA Давид-Городок] — статья из Российской еврейской энциклопедии
• ספר זכרון דויד הורודוק", תל אביב, 1957  (иврит)
• [davidhorodok.netfirms.com/index.html David-Horodok]  (англ.)
• [www.holocaust-history.org/short-essays/michael-nosanchuk.shtml The Ghetto Slaughters in Stolin, Rubel, and David-Horodok through the eyes of a survivor]  (англ.)
• М. Шелехов. «Левиафан. История Городка Давидова», журнал Новый мир, 2013 год, № 11
• А.П. Красоўскi, У.А. Мачульскi, У.I. Мезенцаў i iнш. (рэдкал.), У.I. Мезенцаў (укладальнiк). «Памяць. Вiцебскi раён». — Мн.: «Мастацкая лiтаратура», 2004. — 771 с. — ISBN 985-02-0647-0.  (белор.)

Дополнительная литература

• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Столинском районе

Отрывок, характеризующий Гетто в Давид-Городке

– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.