Полоцкое гетто

Полоцкое гетто
Полоцк в списке уничтоженных во время Холокоста еврейских общин в «Долине Уничтоженных общин» в музее Яд Вашем.
Тип	закрытое
Местонахождение	Полоцк Витебской области
Период существования	август 1941 — 3 февраля 1942
Число узников	8000
Число погибших	7-8 тысяч
Председатель юденрата	Абрам Шерман
Полоцкое гетто на Викискладе

По́лоцкое гетто — (август 1941 — 3 февраля 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Полоцка и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Полоцка

В 1939 году, согласно переписи населения, в Полоцке проживало 6464 еврея, составлявших 21,85 % от общей численности жителей. Численность еврейского населения накануне Великой Отечественной войны точно не установлена, но, по некоторым данным, составляла 10-12 тысяч человек. Вторжение войск Германии на территорию СССР побудило часть евреев эвакуироваться на восток страны, а некоторое количество мужчин призвали в Красную армию.

В ходе сражения за Полоцк, начиная с 3 июля 1941 года, город бомбила немецкая авиация, поэтому многие горожане разъехались по ближним деревням. Части 3 танковой группы Гота совместно с силами 51-го моторизованного корпуса и 16-й армии вермахта заняли Полоцк 16 июля 1941 года. Оккупация продлилась 3 года — до 4 июля 1944 года.

Вначале город находился в так называемой зоне боевых действий, но уже к концу июля 1941 года отошел в административное подчинение к штабу тыла группы армий «Центр». Власть в городе принадлежала местной комендатуре (Ortskommandantur 1/262) и полевой комендатуре (Feldskommandantur 815), при главенстве последней. Полевая комендатура в июле 1942 года была перемещена в Витебск. Территория Полоцка находилась в зоне действия 201-й охранной дивизии.

Перед созданием гетто

С первых же дней оккупации немцы организовали регистрацию населения, целью которой совершенно не являлись статистические данные. Нацистам требовалась полная информация о еврейском населении Полоцка для составления расстрельных списков. Немцы очень серьёзно относились к возможности еврейского сопротивления, и поэтому в первую очередь убивали в гетто или ещё до его создания евреев-мужчин в возрасте от 15 до 50 лет — несмотря на экономическую нецелесообразность, так как это были самые трудоспособные узники. По этой причине евреев делили на категории. К первой причислялись люди, подлежавшие немедленной ликвидации — способные организовать сопротивление или активно участвовать в антифашистской борьбе (бывшие руководители предприятий, идеологические работники, интеллигенция, молодые и сильные мужчины).

В Полоцке элиту еврейского и белорусского населения уничтожали вместе: «…Расследованием установлено, что немцы арестовали, замучили и убили в г. Полоцке свыше 200 человек научных работников и советских деятелей». Количество казненных евреев неизвестно, кроме двух учительниц — Тимоховой Гени Исааковны и Зингер Софии Наумовны.

Оккупанты, пользуясь полным беззаконием, ввели целый ряд ограничений для евреев. Всех, кроме стариков и детей, принуждали к тяжелому физическому труду (расчистка города от руин, уборка улиц, заготовка дров). Евреев под страхом смерти обязали носить на одежде шестиконечные жёлтые нашивки, им было запрещено менять место жительства и торговать.

Сразу после оккупации немцы начали проводить «акции» (таким эвфемизмом нацисты называли организованные ими массовые убийства) по уничтожению евреев. Один из таких массовых расстрелов произошел 11 декабря 1941 года. Всего в 1941 году были убиты минимум 400 полоцких евреев.

Создание гетто

Вторую категорию — основную массу еврейского населения — планировалось сконцентрировать в изолированном районе. Концентрация еврейского население в обособленном месте упрощала задачу дальнейшего уничтожения. Евреев Полоцка в начале августа 1941 года загнали в два гетто — одно находилось в центре города, другое — на окраине.

Первое гетто, охватывавшее 11 кварталов города в районе улиц Войкова, Гоголевской, Интернациональной (бывшая Еврейская), Коммунистической, Пролетарской, Сакко и Ванцетти, Свердлова и Республиканской, было «закрытого типа» — огорожено колючей проволокой и охранялось белорусскими полицаями. На территории гетто располагались здания амбулатории, банно-прачечного комбината, электростанции, школы № 12, синагоги, почты и др. Со стороны улицы Гоголевской имелась надпись «Гетто», а в нескольких местах предупреждения о том, что вход неевреям запрещен (нем. «Eintritt nicht juden verboten»).

Условия в гетто

Первые же дни существования гетто отмечены грабежами нацистов, силой отбиравших драгоценности, золото, серебро и жестоко избивавших при этом свои жертвы (например, у узниц Алединой и Гиндлиной).

Жили узники в страшной тесноте — по 10-15 семей в каждом доме. Выходить за территорию гетто запрещалось. Всех использовали на принудительных работах.

Дата появления юденрата в Полоцке не установлена, известно только, что он существовал. Руководителем юденрата был Абрам Шерман, бывший столяр, назначенный немцами «старостой». Обязанности заместителя старосты выполнял Апкин, работавший до войны в мастерской по ремонту велосипедов. Шермана расстреляли одним из первых.

Примерно через месяц после появления гетто, то есть 15 сентября 1941 года, его передислоцировали на окраину Полоцка к деревне Лозовка, недалеко от военного городка Боровуха-2 и -3. Сюда же согнали около 2000 евреев из близжлежащих населенных пунктов Белое, Боровуха, Дретунь, Юровичи.

Узников разместили в 10 бараках кирпичного завода, хотя немалая часть евреев находилась под открытым небом, но строения в гетто не отапливались. Территория гетто была огорожена забором с колючей проволокой и охранялась белорусскими полицейскими. Данное гетто, как и первое, было «закрытого типа». В акте ЧГК от 7 мая 1945 года говорится о появлении гетто на кирпичном заводе в августе 1941 года, но информацию о нём до сентября 1941 года обнаружить не удалось. Количество узников гетто составляло около 8000 человек. Здесь продолжались грабежи, с людей срывали кольца и часы, женщин в поисках драгоценностей раздевали догола.

В гетто на кирпичном заводе узникам выдавали в сутки по 100 граммов хлеба в смеси с опилками и жмыхом и и мучная баланда один раз в сутки, но воды люди не получали, в результате чего ежедневно умирали десятки заключенных. Из-за отсутствия санитарных условий в гетто распространились эпидемии, уносящие сотни жизней. Евреев принуждали к тяжелому физическому труду, а тех, кто уже не мог работать, расстреливали или избивали до смерти.

Уничтожение гетто

В августе 1941 года на полигоне, расположенном на расстоянии одного километра северо-восточнее Спасского монастыря, состоялась массовая казнь евреев. Перед расстрелом палачи заставили евреев вырыть ямы, после чего принуждали раздеваться и убивали. Детей закапывали живыми. Количество погибших до сих пор неизвестно.

Относительно ликвидации полоцкого гетто нет полной ясности. В материалах «Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию фактов злодеяний и зверств, совершенных немецко-фашистскими захватчиками и их сообщниками в период временной оккупации в Полоцке от 7 мая 1945 года» называются две даты: 21 ноября 1941 года и 11 декабря 1941 года.

Расстреливали полоцких евреев в районе Боровухи-2, где 21 ноября 1941 года были убиты 2300 евреев. Колонну узников конвоировали к месту казни немецкие солдаты и белорусские полицейские. Айнзатцкоманда-9 — исполнитель всех массовых убийств полоцких евреев. До 20 октября 1941 года этим карательным подразделением командовал Фильберт, после него до февраля 1942 года Шефер, и до января 1943 года — Букхардт. Известны имена нескольких коллаборационистов, участвовавших в уничтожении евреев — Правило Василий, Огурецкий Николай, Любельский Сергей, Авласенко, Лабецкий, Шеститко. Евреев убивали в нескольких ямах, на краю каждой из которых стояли по 5 исполнителей казни с винтовками. Людей раздевали до нижнего белья, после чего расстреливали, а детей бросали в ямы живыми.

Избежали смерти специалисты, отнесенные к «третьей категории» еврейского населения. Оккупанты испытывали нужду в бесплатном и квалифицированном еврейском труде, и на некоторое время сохраняли жизнь ремесленникам и их семьям. Специалистов, до последнего дня находившихся в гетто на кирпичном заводе, расстреляли 3 февраля 1942 года — в тот день погибло 615 евреев.

Примерное число погибших евреев Полоцка составляет 7-8 тысяч.

С целью сокрытия следов преступлений и выполняя приказ Гиммлера, оккупанты в 1943 году вскрывали могилы и сжигали тела полоцких евреев. Эти варварские действия проводили подразделения специально созданной для этого зондеркоманды-1005.

Случаи спасения евреев

Бежать из гетто было возможно — но бежать и прятаться было практически некуда и негде.

По данным секретаря Полоцкого райкома КП(б)Б Новикова, к сентябрю 1942 года в Полоцке в живых осталось 4 еврейские семьи.

Количество спасшихся евреев Полоцка не установлено, известны лишь единичные случаи. Пытавшегося бежать с места расстрела в 1941 году еврейского мальчика схватили и перед смертью отрубили ему руки. 11 еврейских детей были спасены в полоцком детском доме.

Память

В 1965 году на пересечении улиц Ефросиньи Полоцкой и Космонавтов установлен памятник жертвам фашизма. На обелиске нет надписи о погибших евреях, потому что расстреливали здесь и белорусов. На улице Юбилейной в 1966 году возведен памятник в память о четырёх уничтоженных еврейских семьях. Памятный знак возле военного городка Боровуха установлен в 1995 году и отреставрирован в 2001 году, когда была сооружена лестница, идущая к братской могиле. Не обозначено захоронение евреев, расстрелянных на полигоне.

Опубликованы фрагментарные списки евреев, убитых в Полоцке.

Источники

• Г. Р. Винница. Холокост на оккупированной территории Восточной Беларуси в 1941—1945 годах. — Мн., 2011, ISBN 978-985-6950-96-7
• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ):
  • фонд 845, опись 1, дело 7, лист 7;
  • фонд 845, опись 1, дело 64, листы 5-6 об.;
  • фонд 861, опись 1, дело 13, лист 5;
  • фонд 4896, опись 1, дело 6, листы 35-41;
• Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). — фонд 7021, опись 92, дело 220, листы 8, 9, 10б, 12а, 106;
• Зональный государственный архив (ЗГА) в Полоцке. — фонд 687, опись 1, дело 1, листы 23-24;
• [rujen.ru/index.php/%D0%9F%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D1%86%D0%BA Полоцк] — статья из Российской еврейской энциклопедии
• Г. П. Пашкоў, С. П. Самуэль, У. С. Тачыла i iнш. (рэдкал.), С. С. Чарняўская (укладальнiк). «Памяць. Полацк». — Мн.: «Беларуская энцыклапедыя», 2002. — 911 с. — ISBN 985-11-0233-4.  (белор.)

Дополнительная литература

• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, стр. 16 ISBN 9653080105
• Л. Смиловицкий, «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.», Тель-Авив, 2000
• Р. А. Черноглазова, Х. Хеер. Трагедия евреев Белоруссии в 1941—1944 гг.: сборник материалов и документов Мн.: издательство Э. С. Гальперин, 1997, ISBN 985627902X
• И. Багель, И. В. Добровольская. [www.jewishpolotsk.com/bagel2.html Трагедия Полоцкого гетто]

См. также

• Гетто в Полоцком районе

Отрывок, характеризующий Полоцкое гетто

Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.