Шумилинское гетто

Гетто в Шумилино
Памятники убитым евреям — узникам Шумилинского гетто
Местонахождение	Шумилино Витебской области
Период существования	конец июля — начало августа 1941 — 19 ноября 1941 года
Число погибших	более 400
Гетто в Шумилино на Викискладе

Гетто в Шуми́лино (конец июля — начало августа 1941 — 19 ноября 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев посёлка Шумилино Витебской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Шумилино и создание гетто

После 1939 года в Шумилино появились польские беженцы, которые рассказывали о том, как немцы преследуют евреев. Но к ним мало кто прислушивался. Эти польские беженцы в первые же дни войны сразу уехали из Шумилино, потому что осознавали опасность.

Несмотря на то, что Шумилино находится на железной дороге и эвакуироваться было, хотя и трудно, но возможно, это сделали всего несколько десятков семей — советская пропаганда не рассказывала людям правду о немцах, некоторые считали, что немцев скоро разобьют, другим было жаль оставлять нажитое добро, старикам и многодетным было вообще трудно решиться на уход, а многие старики вспоминали Первую мировую войну и говорили, что в немецкой оккупации нет ничего страшного. 26 июня 1941 года недалеко от Шумилино, в Старом Селе, немцы разбомбили эшелон с беженцами, были погибшие, и многие из тех, кто ещё мог спастись, стали бояться садиться в поезда для эвакуации. Кроме того, немцы постоянно бомбили и саму железнодорожную станцию Шумилино, и там было много погибших.

Шумилино было захвачено немецкими войсками 8 июля 1941 года и оккупация продлилась почти 3 года — до 23 июня 1944 года.

Немцы очень серьёзно относились к возможности еврейского сопротивления, и поэтому в первую очередь убивали в гетто или ещё до его создания евреев-мужчин в возрасте от 15 до 50 лет — несмотря на экономическую нецелесообразность, так как это были самые трудоспособные узники. По этой причине уже в первые же дни после оккупации немцы собрали часть местных евреев-мужчин, колонной погнали за 10 километров в Сиротино и там расстреляли. Среди этих жертв был Залман (Соломон) Райкин — брат отца Аркадия Райкина. Затем, тем же летом 1941 года, 12 еврейских парней отвезли к деревне Стариновичи (Мишневичский сельсовет) в 20 километрах от Шумилино, заставили вырыть яму и убили. Среди них были Эстрав Залман, Нейман Снеер и Шенькин.

Немцы организовали в местечке полицию. Полицаи издевались над евреями, избивали их и грабили, а пытавшихся сопротивляться расстреливали. Хана Эдельштейн попросила свой котелок у соседа-полицая, а тот забил её этим котелком до смерти. В конце июля — начале августа 1941 года немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, организовали в местечке гетто, куда также согнали и евреев из близлежащих деревень района.

Гетто находилось в центре Шумилино в районе старого кладбища.

Условия в гетто

Под гетто нацисты выделили десять домов на улице Почтовой (современное название — улица Пионерская), из которых выселили местных жителей-неевреев. Эта территория была огорожена колючей проволокой и охранялась. На проволоке висели банки и бутылки, которые звенели, когда кто-то дотрагивался до ограждения. На вышке сидел полицай с пулеметом и стрелял по каждому, кто подходил к запретной черте.

Под страхом смерти всем евреям приказали нашить на одежду желтые латы.

Никаких продуктов узникам не давали. Питались тем, что удавалось выменять на еду — одежду, часы, обручальные кольца. Некоторые «бобики» (так в народе презрительно называли полицаев) брали золото за то, что позволяли узникам менять вещи на продукты. Люди болели и пухли от голода.

Мужчин-евреев использовали на принудительных работах — в основном, на разгрузке вагонов на железнодорожной станции.

Уничтожение гетто

В середине ноября все узники уже понимали, что в ближайшее время немцы уничтожат гетто. Полицаи открыто говорили, что скоро всех евреев убьют. Двое стариков в гетто повесились от безысходности и невозможности ничем помочь детям и внукам.

19 ноября 1941 года всех узников гетто вывели из домов и согнали в помещение льносклада, находившегося на пересечении нынешней улицы Шумилинская и Почтового переулка. Туда же стали свозить евреев из близлежащих населенных пунктов Полоцкого и Бешенковичского районов.

Из воспоминаний Коштановой Т. Ф.: «Немцы не запрещали местному населению смотреть на казнь, наоборот — поощряли. Лучше, мол, усвоят порядки и дисциплину новой власти. Помню, ветер сорвал с головы молодой женщины платок, и светлые соломенные волосы рассыпались по плечам. Конвоир схватил её за руку и выволок из колонны „Тебе здесь не место! Приказа расстреливать русских — не было!“. Но женщина с криком „Мамочка“ снова бросилась в колонну и обняла за плечи худую старушку. Немец снова выволок её и ударил по лицу: „Беги отсюда, ненормальная, я не стану отвечать за русскую!“ Но та стала громко что-то выкрикивать по-еврейски, и немец, успокоившись, махнул рукой, пускай, мол, идет в ад вместе со своими. Людей поставили на краю большой ямы и вдруг все разом ударили пулеметы».

В конце того же дня, 19 ноября 1941 года, евреев, около 400 (1376) человек, вывели на западную окраину Шумилино. До места убийства надо было идти примерно полкилометра. Над колонной узников стоял громкий плач и крики. Полицаи со смехом говорили: «Вы же к поезду идете. Поедете в Палестину. Хотели туда — так немцы вас отправляют». Вдоль дороги по обеим сторонам стояли местные жители и смотрели. Сзади колонны шли немцы с собаками. Хаима Красильщикова полицай тянул к месту казни за бороду.

Недалеко от торфобрикетного завода заставили выкопать огромную яму и затем всех расстреляли. Когда обреченных людей подвели к яме, молодые евреи запели «Интернационал», а немцы и полицаи стали избивать их плетками и натравливать собак. Место, где расстреливали шумилинских евреев, называется Добеев Мох (1,5-2 километра от Шумилино).

После этой «акции» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) полицаи прочесали местечко и убили ещё несколько найденных прятавшихся евреев.

Сопротивление

В шумилинском подполье активно боролась с оккупантами Наташа Герман.

В самом гетто молодежь пыталась организовать сопротивление, но эти отчаянные попытки были малорезультативными.

Случаи спасения и «Праведники народов мира»

Сбежала из Шумилинского гетто Ася (Бася) Наумовна Петровская, 1923 года рождения. Она сумела спастись, а потом воевала в партизанском отряде 1-й Белорусской партизанской бригады.

Из обреченных евреев, уже стоящих у расстрельной ямы, спаслась Рая Татарская. Легко раненая, она без сознания упала в яму, затем очнулась от падающей на неё земли и притворилась мертвой. Через несколько часов она выползла из могилы, а впоследствии воевала в партизанском отряде.

Подросток Яков Рувимович Могильницкий, отсутствующий в гетто в день уничтожения, был затем спасен в селе Пятницкое (Ковляковский сельсовет) и впоследствии воевал в партизанском отряде. Спасители Яши — Кутенко Сергей, Кутенко Евгения и Голикова (Кутенко) Александра — были удостоены почетного звания «Праведник народов мира» от израильского мемориального института «Яд Вашем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны».

Палачи и организаторы убийств

Среди полицаев — исполнителей расстрела — был некто Богатырев. Аркадий (Абба) Масарский — офицер Советской Армии, — один из первых, ворвавшийся в Шумилино, несколько дней разыскивал этого Богатырева, который лично расстрелял семью Аркадия, но тогда найти не смог. Богатырёва и его подельников арестовали примерно в 1951—1953 годах, судили и дали различные сроки.

Память

Сразу после войны на месте расстрела шумилинских евреев их родственники, вернувшиеся домой из армии и из эвакуации, поставили деревянную тумбочку.

Израиль Рувимович Старосельский с товарищем из Витебска летом 1946 года восстановил все уцелевшие надгробия на старом еврейском кладбище. Они же вдвоём положили и первые камни на месте расстрела евреев Шумилино во времена Катастрофы.

Позднее, в середине 1950-х годов, Давыд Исаакович Голынкин поставил на этом месте памятник и ограду, и дважды их ремонтировал после актов вандализма. Он был инициатором установки памятника, а деньги собирали у людей — каждый вносил, сколько мог. Властям не нравилось, что надпись на памятнике была сделана на иврите, но Давыд Исаакович, инвалид войны, был непреклонен, и этот памятник стал одним из немногих в Беларуси, где надпись в послевоенные времена была сделана на иврите.

После смерти Давыда Голынкина его работу продолжил сын Исаак, который установил жертвам геноцида евреев новый мраморный памятник — рядом со старым. Науменко, местный предприниматель, безвозмездно дал глыбу белого мрамора, а Ковалева Мария Алексеевна пожертвовала деньги, на которые сделали надпись и установили памятник.

На иврите на памятнике написано:
«Нашим отцам, сестрам и братьям!
Жителям города Шумилино, погибшим за веру.
Пусть их души будут вплетены в узел вечной жизни».

На месте старого памятника в декабре 2015 года был установлен новый.

Литература

• И.П Шамякин (гл. ред.), Г.К. Киселёв, Е.В. Малашевич и др.. «Память. Историко-документальная хроника Шумилинского района. — Мн.: "Белорусская советская энциклопедия", 1985. — 520 с.
• Г. Винница, Горечь и боль, Орша, Оршанская типография, 1998, с. 173

Дополнительная литература

• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Холокост в Шумилинском районе

Отрывок, характеризующий Шумилинское гетто

«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…