Кобринское гетто

Кобринское гетто
Местонахождение	Кобрин Брестской области
Период существования	август 1941 — 14 октября 1942
Председатель юденрата	Ангелович

Ко́бринское гетто (август 1941 — 14 октября 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Кобрин Брестской области Беларуси и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Евреи в Кобрине до войны

Первое упоминание о евреях в Кобрине относится к XVI веку. По переписи 1897 года во всем уезде числилось 25 349 евреев, в том числе 6738 в самом Кобрине. Евреи составляли 64,8 % населения города. В начале 1920-х годов в Кобрине жил 5431 еврей, что составляло около 66 % населения. Большинство евреев Кобрина было занято в строительстве, ткацком производстве, торговле и т. п.

Оккупация Кобрина

С началом Второй мировой войны в Кобрин устремились беженцы из оккупированной немцами части Польши, а часть кобринской еврейской сионистски настроенной молодёжи бежала в Вильно чтобы оттуда эмигрировать в Палестину. Еврейское население города достигло 8000.

К вечеру 23 июня 1941 года немецкие войска захватили Кобрин, и оккупация продлилась 3 года и 1 месяц — до 20 июля 1944 года.

Вскоре после оккупации евреев заставили организовать юденрат во главе с бывшим купцом Ангеловичем и еврейскую полицию, вооруженную резиновыми дубинками.

Евреи Кобрина получили приказ носить на спине желтые полоски (позже желтые нашивки и полоски со звездами Давида), называемые немцами «шандесфлек» («позорное пятно»).

В июле 1941 около пригородного имения Патрики были расстреляны около 200 евреев, схваченных гестаповцами во время облав на кобринских улицах. В августе были схвачены и расстреляны около деревни Именин ещё 180 больных и непригодных к работе евреев.

В августе (осенью) 1941 года немецкие власти издали распоряжение о создании в городе двух гетто.

Создание гетто

Гетто «A» располагалось в южной части города, его территория была ограничена с запада левой стороной современной улицы Суворова, с юга и востока — площадью Свободы и правыми сторонами улиц Первомайской и Кирова. Промежутки между фасадами домов по границе гетто были заграждены сплошным дощатым забором. В этом гетто были размещены трудоспособные евреи, специалисты и те, кто смог подкупить полицаев.

Все остальные евреи были насильственно переселены в гетто «B», которое ограничивалось западной частью площади Свободы до моста и правыми сторонами улиц Советской и Спортивной. Это гетто не было даже ограждено, так как в нём находились только старики, женщины, дети и больные.

На переселение в гетто людям дали минимум времени, а в освобождаемое евреями жильё тут же заселяли нееврев, выселенных из территории гетто.

В Кобринское гетто также были свезены евреи из соседних местечек (например, из Гайновки и Беловежи). Гетто поставляло рабочую силу для трудовых лагерей в Ходос и Запруды.

Условия в гетто

Вся связь евреев из гетто с властью была возможна только через юденрат.

Узникам по страхом смерти запрещалось ходить по тротуарам, появляться без желтой нашивки, общаться с неевреями.

Евреев ежедневно выводили маршевым строем под конвоем полицаев на принудительные работы.

Уничтожение гетто «B»

2 июня 1942 года узников гетто «B» собрали на площади Свободы, а председателя юденрата заставили обратиться к ним с успокоительной речью о якобы предстоящей отправке на работу. Толпу обреченных людей под конвоем эсесовцев с собаками отвели на железнодорожную станцию и погрузили в товарные вагоны, набив по 200 человек в каждый вагон.

Из воспомининий А. М. Зисмана: «В Кобрине немцы подожгли еврейскую больницу и квартиру раввина, и так как местные пожарные получили приказ не тушить, то пожары охватили весь город. Немцы бросали живых евреев в огонь. У моего старика отца немецкие звери перед тем, как расстрелять, вырвали седую бороду. У моего брата, зубного врача, немецкие бешеные собаки перед расстрелом выбили все зубы, и когда он упал без сознания у могилы, со смехом приказали ему как зубному врачу вставить себе зубы.»

Около 1800 евреев были таким образом вывезены и убиты на Бронной Горе, а само гетто «B» было ликвидировано. Многие умерли по дороге, не выдержав жары и недостатка воздуха в вагонах.

У Бронной горы накануне немцы пригнали 300 местных крестьян и приказали им выкопать 8 ям длиной от 40 до 80 метра, шириной 6 метров и глубиной 4 метра. Этот участок обнесли колючей проволокой. Обреченных людей заставляли перед ямами раздеться догола, спуститься по лестнице на дно и ложиться рядами вниз лицом. Затем их расстреливали, а следующим приказывали ложиться на убитых сверху.

Уничтожение гетто «А»

В октябре 1942 года нацисты пригнали 160 мужчин из деревни Хидры и заставили их выкопать расстрельные ямы в Борисовском лесу на дороге между Кобрином и Дивином, в 14 км от Кобрина (на южной окраине Кобрина на полях колхоза «Новый путь»). 14 октября 1942 года там были расстреляны 4000 жителей гетто «A».

Опустевшее гетто несколько раз было тщательно обыскано палачами. Взламывались закрытые двери, проверялись чердаки и подвалы/, железными прутьями протыкали землю на участках в поисках убежищ. Оставленных в домах беспомощных больных и стариков убивали на месте.

Часть кобринских евреев-специалистов (72 человека), работавших в немецком хозяйстве, летом (к декабрю) 1943 года расстреляли во дворе кобринской тюрьмы.

Сопротивление

См. также: Восстания в еврейских гетто

Во время ликвидации гетто часть узников оказала вооружённое сопротивление, часть убежала в леса и включилась в партизанскую борьбу, а некоторые были спрятаны местными жителями.

За активную помощь евреям (в том числе нелегальную выдачу свидетельств о крещении) 15 октября 1942 были расстреляны двое польских священников: настоятель Иоанн Вольский (польск. Jan Wolski) и викарий Владислав Грабельны (польск. Władysław Grobelny).

Литература

• Г.К. Кисялёў (галоўны рэдактар), Ю.А. Барысюк, Н.М. Кладчанка i iнш. (рэдкал.), Л.Р. Казлоў (укладальнiк). «Памяць. Кобрынскi раён». — Мн.: «БЕЛТА», 2002. — 624 с. — ISBN 985-6302-44-7.  (белор.)
• Mieczysław Kitajczuk. «Los mieszkańców kobryńskiego getta» // Burzliwe dzieje Polesia — Wrocław: Nortom, 2002..
• [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/judaica/ejud_0002_0012_0_11318.html Kobrin] (англ.). Jewish Virtual Library. Проверено 1 июня 2015.
• [www.jewishgen.org/yizkor/kobrin1/kob378.html Мемуары жителей Кобринского гетто] (англ.)
• Мартынов А. Памяти кобринского еврейства // Кобринский вестник. 1993, N9, 30 января.

Дополнительная литература

• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Кобринском районе

Отрывок, характеризующий Кобринское гетто

– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.