Речицкое гетто

Гетто в Речице
Один из памятников убитым нацистами евреям Речицкого гетто. Находится на территории еврейского кладбища.
Тип	закрытое
Местонахождение	Речица Гомельской области
Период существования	середина ноября 1941 года — примерно 20 декабря 1941 года

Гетто в Ре́чице (середина ноября 1941 — вторая половина декабря 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Речица Гомельской области в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Речицы

Накануне Второй мировой войны, по переписи 1939 года, евреи в Речице составляли 24% населения — 7 237 человек из 29 796 жителей.

Немецкие войска заняли расположенную в глубинке Речицу только 23 (28) августа 1941 года, и оккупация продлилась 2 года и 3 месяца — до 18 ноября 1943 года. Поскольку город был захвачен намного позже других населенных пунктов Белоруссии, первые недели войны его жители продолжали вести привычную жизнь. Еврейское население города почти ничего знало об отношении немцев к евреям, отчего эвакуировались хотя и большинство еврейского населения города, но далеко не все. А из тех, кто все-таки решился бежать на восток, многие, дойдя до Паричей, Гомеля или Лоева, возвращались.

Сохранились свидетельства, что председатель исполкома Речицкого совета депутатов Василий Кострома; инструктор райкома партии по Речицкому району, председатель эвакуационной комиссии и член райсовета Зелик Добрушкин; председатель горкома союза работников просвещения Сара Рабинович ходили по еврейским домам, рассказывали, что немцы убивают всех евреев подряд, и уговаривали эвакуироваться.

На решение бежать до прихода немцев у многих евреев Речицы повлиял просмотр в 1939 году фильма «Семья Оппенгейм» по роману Фейхтвангера и пьесы Ф. Вольфа «Профессор Мамлок». Также об отношении нацистов к евреям — издевательствах, принудительном труде и уже случавшихся расстрелах — рассказывали польские евреи, оказавшиеся в Речице в конце 1939 года. Но часть евреев постарше, помня немцев по Первой мировой войне, считали их людьми цивилизованными, — которых не следует бояться и от которых нет смысла убегать.

Часть евреев покинула город на баржах вниз по Днепру. Другая часть уехала на поезде в направлении Брянска. К середине августа эвакуация стала возможна только на юг через Лоев, а затем через Украину на восток. Некоторые группы беженцев выбрали неправильное направление и погибли. Например, Самуил и Соша Селецкие всей семьёй двинулись из Речицы в северном направлении по дороге на Озерщину, но по дороге на них напали несколько местных жителей и всех ограбили и убили.

После захвата города территория Речицкого района была присоединена к рейхскомиссариату Украина и Житомирскому гебиткомиссариату. В Речице были начали функционировать органы оккупационной власти и карательные организации — гестапо под командованием Георга Галюндера, служба безопасности (СД), местная полиция безопасности, местная гражданская полиция, тайная полевая полиция (ГФП), полевая районная жандармерия во главе с начальником Фишером, шуцполиция (охранная полиция), вахткомпания (караульная команда при военной комендатуре) и отряд войск СС.

Полицейский участок разместился в бывшем доме доктора Жолквера на Вокзальной улице, полицейская управа заняла здание бывшего райисполкома на улице Советской, а начальником полиции оккупанты поставили бывшего бухгалтера хлебозавода Коржевского. Бургомистром Речицкого и Лоевского районов стал местный немец Карл Герхард, а его помощником — Чаловский.

Создание гетто

Нацисты сразу начали проводить антиеврейскую политику. Евреям было приказано носить нашитые спереди и сзади желтые шестиконечные звезды, а на спине также написать мелом «Jude». Также им были категорически запрещено появляться в общественных местах и иметь любые отношения с неевреями. Наказание за нарушение этих запретов было только одно — расстрел. Евреев начали убивать сразу после оккупации — немцы и полицаи часто расстреливали евреев по одному или небольшими группами, давая волю своим садистским наклонностям. Например, в первые дни после захвата города, Зельде Блюмкиной глумливо приказали утопить в Днепре своих троих детей. Она отказалась это сделать, и её утопили вместе с ними. В октябре 1941 года обер-ефрейтор Гайнц Фишер, ехавший на мотоцикле с водителем, встретил 9 евреев, среди которых было четверо детей, и всех застрелил.

Убивали евреев и местные жители. Так, несколько еврейских семей (семья Шмуэля Френкеля — пятеро, включая трехлетнего ребёнка, Маня Еренбург с годовалым сыном и другие), всего около 20 человек, уже после оккупации пытались выбраться из Речицы на телегах. Когда они отъехали от города на 6-8 километров, на них напали жители деревни Бронное и убили всех, включая младенцев. Ограбленные тела убийцы закопали. После войны сестра Шмуэля Френкеля Эстер-Фрада Копаровская добилась следствия и суда, и некоторые из убийц оказались в тюрьме (но были амнистированы уже в марте 1953 года).

В начале сентября немцы и полицаи собрали более 200 мужчин-евреев в возрасте от 15 до 50 лет якобы для отправки на восстановление моста через Днепр, отвели к кладбищу в двух километрах западней Речицы и всех расстреляли. По официальному отчёту айнзатцкоманды 7b число этих жертв составило 216 человек (по другим данным — более 300).

Через полторы недели после оккупации нацисты вызвали бывшего меламеда (еврейского учителя) Маленковича (Малинковича), который работал до войны бухгалтером, в комендатуру (размещавшуюся в школе № 6) и заставили переписать оставшихся евреев Речицы (вскоре его убили — ещё до создания гетто). В 20-х числах ноября 1941 года немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, согнали всех евреев в гетто. Речицкое гетто было организовано в двух двухэтажных зданиях в фабричном районе города на территории бывшей тюрьмы на углу улиц Фрунзе и Советской. Узниками стали не менее 785 семей речицких евреев, и к ним также присоединили военнопленных, коммунистов и советских активистов (вскоре убитых вместе с евреями).

Условия в гетто

Нацисты, создавая гетто в Речице, преследовали только одну цель: собрать всех евреев города для скорейшего их уничтожения в одном месте, и поэтому не собирались создавать хоть сколько-нибудь сносные условия для обреченных людей.

Территория гетто была обнесена колючей проволокой высотой около 2 метров и тщательно охранялось полицаями. Вход и выход был возможен только через проходную будку. Евреев содержали в такой дикой тесноте, по 40 человек в каждой комнате, что люди могли только стоять. Присесть становилось возможно только днем, когда трудоспособных забирали на работы. Умирающих от голода людей безнаказанно избивали и унижали. У них отбирали ценности и заставляли выполнять самые грязные и тяжелые принудительные работы.

На еврейском кладбище вандалы-оккупанты устроили стрельбище, используя надгробия в качестве мишеней.

Многим немцам и полицаям было скучно просто убивать евреев, и они открыто демонстрировали свои садистские наклонности. Вот некоторые из задокументированных случаев:

• Рабочего Юдку Левиковича Смиловицкого запрягли летом в сани вместо лошади и попытались заставить его жену Хаю Хацкелевну погонять мужа кнутом. Она отказалась, и Юдку убили у неё на глазах. Хаю отправили в Речицкую тюрьму, а когда её пятилетний сын Лева попытался через забор передать матери узелок с продуктами, его застрелил охранник с вышки.
• Семидесятилетнюю Басю Ароновну Смиловицкую живой кинули в погреб дома по улице Комсомольской и нескольких дней наблюдали, как она в муках умирала. Хану Шпилевскую привязали к мотоциклу, заставили бежать, а когда женщина упала, её под хохот немцев и полицаев ещё долго таскали по земле, а затем добили.
• Одного старика-еврея привязали веревкой за шею и периодически опускали в колодец перед пригнанной группой евреев в качестве зрителей — всех затем расстреляли.
• Шейндел Ресину запрягли в телегу, возили на ней из реки воду, заставляя есть сено, а потом застрелили. Также немцы поступили и с Ароном Атласом.
• Жену Арона Атласа, Фаню Атлас, немцы привязали за волосы к запряженной телеге и волочили по улице, а затем убили. Точно также убили Шлему Гутионтова.
• Михула Казовского, 60-летнего, заставили возить на бочке с водой парализованную жену Марьясю, а потом зверски избили и убили.
• На портного Лейбу Генина, прятавшегося в деревнях, кто-то донес немцам. Его схватили, запрягли в телегу и возили на нем воду, а затем расстреляли.

Уничтожение гетто

Во второй половине ноября 1941 года в Речицу прибыл новый комендант Александр Майер, который перед вступлением в должность потребовал, чтобы в городе не осталось ни одного живого «жида и коммуниста». По сведениям ЧГК, 25 ноября 1941 года, в четыре часа дня, к воротам гетто подогнали семь крытых грузовых автомобилей. Узникам соврали, что им предстоит работа в совхозе по уборке овощей. В каждый грузовик сажали по несколько десятков евреев, которых вывозили к противотанковому рву, вырытому местными жителями в районе костно-туберкулезного санатория во время подготовки к обороне в июле 1941 года.

Возле рва евреев выгружали, загоняли по 15-20 человек на дно и выстраивали в ряд. Затем у обреченных людей забирали украшения и пьяные каратели расстреливали их из автоматов. Несколько человек помоложе пытались бежать, но были застрелены. Так к четырем часам дня были убиты более 3 000 речицких евреев.

[www.belisrael.info/content/index.php?option=com_content&view=article&id=124:evr-rechizi-v-godi-okkup&catid=49:rechiza-vasilevichi&Itemid=70 Евреи Речицы в годы немецкой оккупации, 1941—1943 гг.], из показаний свидетелей: «…полицейские на подводах свозили евреев в большие жилые двухэтажные здания фабрики „10 лет Октября“… Две недели евреи копали большую яму под охраной полиции в гетто около уборной. …Я видел, как 10 евреев вывезли из гетто на себе повозку с бочкой для воды. На бочке сидел немецкий солдат, который палкой бил тех, кто плохо тянул повозку. …Однажды (после большого расстрела в противотанковом рву в ноябре. — А. К.) евреев выгнали из этих двух домов и построили в колонну. Большинство — подростки и малолетние дети. Многие женщины держали на руках грудных детей. Около ямы, выкопанной евреями, находилось два немецких жандарма с эмблемой черепа и костей, а на груди — металлическая цепь». …Один из них разбивал по очереди евреям головы дубинкой и толкал в яму, а второй достреливал всех. Яма была заполнена трупами до верха. После этого жандармы уехали, а полицейские присыпали трупы землей и разошлись".

Евреев, которые не явились в гетто по приказу, немцы и полицаи продолжали ловить и приводить в гетто до 12 декабря. Так же в гетто попало и много евреев из близлежащих деревень. Этих евреев продолжали ежедневно убивать в разных местах ещё до второй декады декабря. Большинство арестов и расстрелов производил размещавшийся на улице Луначарской, 82 специальный немецкий карательный отряд. Кроме противотанкового рва, расстрелы проводились в лесу по дороге на деревню Озерщина, на окраине деревни Бронное, возле метизного (гвоздильного) завода и возле винзавода, на территории самого гетто, на еврейском кладбище и на фундаменте бывшей каменной синагоги.

В конце ноября 1941 года одна машина отвезла евреев на расстрел к деревне Озерщина, а в начале декабря туда же привезли и убили ещё 80 евреев. Также в начале декабря 1941 года немцы и полицаи погрузили около 20 евреев на автомашину, повезли к югу от города, к деревне Бронное, и расстреляли. Примерно 15-18 декабря 1941 года три грузовика привезли евреев к противотанковым рвам в двух километрах к югу от города в направлении винного завода. Парализованного Лейбу Рябенького забросили в кузов вилами. Обреченных людей на сильном морозе заставили полностью раздеться и расстреляли. Грудных детей немцы отнимали у матерей, подбрасывали в воздух и стреляли по ним.

Примерно 20 декабря 1941 года были убиты последние евреи Речицы и гетто было полностью ликвидировано. Во время последней, самой крупной «акции» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) погибло около 500 человек. Узников заранее заставили выкопать большую яму. Один немецкий жандарм разбивал жертвам головы дубинкой и сталкивал в яму, а второй добивал их выстрелами.

Организаторы и исполнители убийств

Особо жестокими были полицаи Иван Радченко, Людвиг Смольский, Федор Евланов, Павел Метушка, Николай Макаров, Иван Нипомуйши, капралы Александр Ермольчик, Антон Комаровский, вице-капралы Василий Бульбанов, Адам Лещенко, Алексей Белов, Антон Жильяк, главный вахмистр жандармерии Арно Ратайчак [94], за что были отмечены оккупационной властью наградами и званиями. Полицаи Мельников и Яков Крук особо отличились в преследованиях, мучениях и убийствах евреев.

[www.belisrael.info/content/index.php?option=com_content&view=article&id=124:evr-rechizi-v-godi-okkup&catid=49:rechiza-vasilevichi&Itemid=70 Евреи Речицы в годы немецкой оккупации, 1941—1943 гг.], из показаний свидетелей: «Во время расстрела я видела из своего дома, как к яме подвели еврейскую женщину с двумя детьми. Жандарм попытался отнять у неё грудного ребёнка, но она не позволила и прыгнула с ним в яму сама. Восьмилетнего мальчика, который держался за юбку матери, жандарм бросил в яму живого. От такого ужаса я потеряла сознание. К вечеру яма до верха была полна трупов — свыше 500 евреев».

Задокументированы случаи убийства евреев и жителями Речицы. Янкеля Рожавского, пытавшегося убежать из города в день оккупации, убил сосед. Сразу после оккупации Речицы Сару-Рашу Шерман убил сосед-полицай. Житель Речицы Гарай ограбил и убил престарелого Кравцова. У Сосновской немцы расстреляли сына и мужа, после чего к ней пришла соседка, заколола её вилами и забрала вещи. Иосиф Малинкович сумел бежать из-под расстрела, но во дворе дома его убил сосед.

На прятавшуюся у соседей семилетнюю Хану Мнускину донесли, и полицаи её убили. Пятилетний Абрам Василевицкий почти год прятался в яме под сараем у Анны Закревской, — его обнаружил и собственноручно застрелил один из полицаев. Полицаи расстреляли и Двойру Меламед с дочкой и внуком, прятавшихся в семье Ковалевских.

После освобождения Речицы только часть полицаев были осуждены и наказаны. На центральной площади Речицы, рядом с бывшей комендатурой, установили 6 виселиц, на которых партизаны бригады И. П. Кожара повесили обнаруженных в подвалах домов немцев и полицаев. Много речицких полицаев успели бежать и скрыться — только по официальным данным с немцами из Речицкого района ушли 120 местных коллаборационистов. Еще большее число бывших полицаев сразу после освобождения пошли на службу в Красную армию и избежали таким способом наказания.

Случаи спасения

Только немногим евреям, оказавшимся в Речице под оккупацией, удалось спастись, и не все их имена установлены. Хаю Кофман спас в деревне Жмуровке житель Горошкова. В деревне Казазаевке прятали и спасли Григория Славина. В Речице пожилая Елизавета Гаврилова с помощью подруг прятала у себя нескольких еврейских детей. Иту (Гиту) Шустину с детьми прятал в погребе в деревне Казазаевке один из местных жителей, несмотря на угрозы соседей выдать их, — а за укрывательство евреев грозила смертная казнь.

11-летняя Лариса Урецкая (в замужестве Бородич) сумела бежать из самого гетто. Мать ночью протолкнула её под колючей проволокой и сказала бежать к Лидии Назаровой. Полицаи стреляли по ребенку, но не попали. Назаровы не могли долго прятать девочку, потому что их соседом был полицай, знавший её в лицо. Ларису забрала Елена Богданова, и полтора года прятала девочку у себя и друзей: Горшковых, Ференцевых, Козорезовых, Станкевичей и даже в доме бургомистра, пока в мае 1943 года её не переправили в партизанский отряд (эту историю описал Илья Эренбург в рассказе «Победа человека»). Ольгу Фуксон и её дочь Екатерину, раненых во время расстрела, вытащил из-под тел убитых какой-то старик, а затем они ушли в деревню Василевичи Полесской области. Не знавшие её местные жители С. Сопот, Н. Брель и Е. Шульга рискнули подтвердить, что она уроженка немецкой колонии, бежавшая из колхозного обоза во время депортации. Бургомистр поверил и даже нанял её домработницей, а Ольга передавала партизанам сведения, услышанные в доме бургомистра.

Связная-подпольщица Ольга Анищенко (Онищенко) укрывала Марию Рохлину в своей квартире на 1-й Набережной, 1. Об этом донес в полицию её сосед Лука Козяев, и Марию арестовали, но она смогла бежать и спастись, примкнув к партизанам. Также сумели бежать из Речицы и попасть в партизанские отряды Гершон Ольбинский, Наум Стругач, Израиль Дубровский, Лейба Глуховский, Хема Глускин, Наум Фарбер, Залман Точильников и другие.

Известен один случай помощи со стороны немцев. В сентябре 1941 года немецкий инженер-строитель, восстанавливающий мост через Днепр, дал возможность спастись еврейской семье Добрушкиных и их родственникам, бежавшим из Речицы. Он не только помог им скрытно и быстро перейти по мосту, но даже лично перенес одного из их детей.

Праведники мира

См. также Праведники мира в Белоруссии

Жительница Речицы Лидия Антоновна Атаманчук нашла в полуразрушенной синагоге свиток Торы и прятала его всё время оккупации.

Несколько жителей Речицы и района были удостоены почетного звания «Праведник народов мира» от израильского мемориального института «Яд ва-Шем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны»:

• Елена Богданова (посмертно).
• Ольга Анищенко (Онищенко) — спасла Райхлину Машу в Речице.
• Белая Юлиана и Белый Филипп — спасли Нехензона Якова в деревне Василевичи.
• Слижевска-Целуйко Гелена — спасла Пикман Басю в деревне Бобры.
• Сопот Александра и Сопот Степан — спасли Нехензона Якова в деревне Василевичи.

Память

По официальным советским данным, за три года немецкой оккупации в Речице погибло 4 395 мирных жителей — 4 190 горожан и 205 военнопленных. Более 75% жертв (3 500 человек) составили евреи. Речицкой комиссии содействия ЧГК СССР удалось идентифицировать только 819 из них.

По данным той же ЧГК, в Речице были расстреляны 785 семей евреев, или около 3 000 человек. По другим данным и свидетельствам, в Речице были убиты 1 300 — 1 400 евреев. Если ЧКГ действительно завысила масштабы потерь в Речице, то это не было исключением — таким образом комиссии вели себя и в ряде других городов СССР, иногда завышая данные для предстоящего Нюрнбергского трибунала над нацистами.

[www.belisrael.info/content/index.php?option=com_content&view=article&id=124:evr-rechizi-v-godi-okkup&catid=49:rechiza-vasilevichi&Itemid=70 Евреи Речицы в годы немецкой оккупации, 1941—1943 гг.], из воспоминаний Авраама Довжика: «Трупы лежали на глубине не больше 50 см. Запах стоял ужасающий… [Я] видел детские головки. Потянул лопату, и потянулись черные длинные волосы, из которых выпал алюминиевый гребешок. Рыженькая детская головка и ножки в сандаликах… все эти останки я складывал на простыни и брезент, старые мешки и носил в ящик, который стоял на возу. Там же лежала кувалда. Подошедший мужчина, русский, который присутствовал на раскопках и показывал, где копать, говорил, что этой кувалдой их добивали».

В 1946 году бывший фронтовик Хаим Гуменник (Гуменик) при участии Цалера Василевицкого и Авраама Довжика организовал с родственниками расстрелянных перезахоронение останков евреев из противотанкового рва на еврейское кладбище города. На следующий день после начала работ по эксгумации на это место прибыл председатель горисполкома в сопровождении милиции и запретил продолжать перезахоронение, пообещав установить на этом месте памятник. И действительно, неподалеку от этого места, возле костно-туберкулёзного санатория, на улице Фрунзе, памятник был установлен.

Прах погибших, который евреи уже успели собрать в первый день, были с молитвами перезахоронены в братской могиле на еврейском кладбище. Над этой могилой в том же 1946 году евреи собрали деньги и, без разрешения и помощи властей, поставили простой кирпичный памятник с шестиконечной звездой. На листе жести, прибитом к памятнику, написали: «Здесь похоронены мирные люди, убитые гитлеровцами 25 ноября 1941 г. Родными они преданы земле и Богу. Кровь людская напрасно не должна пролиться».

Примерно в это же время (в 1973 году) неподалеку от братской могилы были перезахоронены останки и установлены памятники опознанным братьям Лурье, а также погибшим в саду на углу улиц Чапаева и Вокзальной (сейчас Сыдько) Хацкелю Кагану, Гилелю Ресину, Шмуэлю Чертку, Аврааму Серебрянному и Мойше Пинскому. По дороге к деревне Озерщина, недалеко от Речицы, где нацисты расстреливали евреев и нееврейских жителей Речицы, также был установлен памятник.

В 1994 году на месте старого кирпичного памятника был построен новый мраморный с надписью «3000. За что?» — посвященный всем жертвам Катастрофы в Речице. Памятник возвели на пожертвования граждан Израиля — выходцев из Речицы, при поддержке объединения «Красный Октябрь» и гидролизного завода.

Среди перезахороненных в 1946 году был Гилель Ресин, дедушка Владимира Ресина. В 2008 году Владимир Ресин посетил Речицу, и на могиле, где покоятся останки его деда, был установлен новый памятник.

В 1999 году обелиск жертвам геноцида евреев на кладбище был расколот на части — и это не единственный случай вандализма на еврейских могилах в Речице.

Источники

• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• Л. Смиловицкий. [www.souz.co.il/clubs/read.html?article=2236&Club_ID=1 Гетто Белоруссии — примеры геноцида] (из книги «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.»
• [rujen.ru/index.php/%D0%A0%D0%B5%D1%87%D0%B8%D1%86%D0%B0 Речица] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• [www.statearchive.ru/ Государственный архив Российской Федерации] (ГАРФ). — фонд А259, опись 40, дело 3032, листы 19-20; фонд 7021, опись 85, дело 413, лист 15;
• Архив Яд Вашем. — фонд Ж.24.678, дело 40, листы 19-20; фонд ГМ, дело 20006, листы 12-13, 75об.-76; фонд Ш, дело 1322, листы 3-4; фонд М41, дело 2433, листы 98, 169, 230, 248; фонд М.37, дело 1330, лист 8; фонд Ж, дело 20006, листы 2, 3, 77-78об.; фонд М, дело 20006, листы 74об, 78об., 90-90об.; ; фонд ХМ, дело 20006, листы 1-2, 74-75об; ; фонд М, дело 20005, листы 95-95об., 104-104об.; ; фонд М, дело 10645, листы 11-15; ; фонд М.ЗЗ, дело 477, листы 2-5, 8-10; ; фонд М.11218, дело 14, лист 1;
• [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — фонд 861, опись 1, дело 6, лист 339;
• Архив Управления КГБ Гомельской области (АУКГБГО), фонд 1, дело 234, том 4, листы 4-17.
• Государственный архив Гомельской области, — фонд 1345, опись 1, дело 1, листы 2-3;

Литература

• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Л. Добрушкин. История одной семьи. Нью-Йорк, 1998
• Памяць: Рэчыцкi раён, Мн., 1999

Отрывок, характеризующий Речицкое гетто

– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.