Мозырское гетто

Мозырское гетто
Памятник на месте массовых убийств евреев Мозырского гетто в 1942—1943 гг. на улице Ромашов ров (сейчас улица Саета)
Тип	закрытое
Местонахождение	Мозырь Гомельской области
Период существования	осень 1941 — февраль 1942
Число узников	1500-2200
Мозырское гетто на Викискладе

Мо́зырское гетто (осень 1941 — февраль 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Мозырь и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Мозыря

Согласно переписи населения 1939 года, в Мозыре проживало 6 307 евреев, составлявших 36,09% от общей численности жителей.

За два месяца с начала войны до дня оккупации только часть мозырских евреев смогла уехать из города. Многие евреи эвакуироваться не успели — в основном, это были люди, обременённые многодетными семьями, больные, старики и женщины, а часть мужчин-евреев были призваны в Красную армию.

Мозырь находился под немецкой оккупацией 2 года 5 месяцев — с 22 августа 1941 года по 14 января 1944 года. Вошедшие в город немецкие солдаты врывались в еврейские дома, грабили и убивали их обитателей, тела расстрелянных евреев лежали на улицах города, никем не убираемые.

Перед созданием гетто

С целью идентификации и изоляции евреев оккупационная власть в первую очередь провела регистрацию евреев Мозыря, занося в списки всех, у которых в роду были евреи вплоть до третьего поколения включительно, причём евреи, ещё в довоенный период прошедшие обряд христианского крещения, заносились в списки наравне с остальными.

Получив полную информацию о еврейском населении Мозыря, оккупанты потребовали в кратчайшие сроки сдать деньги и драгоценности. Евреям Мозыря было предписано в обязательном порядке носить отличительные знаки на одежде — желтые полосы краской на одежде спереди и сзади (или нашивки желтой материи величиной с ладонь), или повязки желтого цвета на одежду.

Нацистами ставилась задача не только привести в действие программу уничтожения, но и унизить и оскорбить свои жертвы. Так, в Мозыре оккупанты согнали стариков-евреев и заставили их выполнять бессмысленную работу — носить воду из реки Припять на гору. Это продолжалось до тех пор, пока люди не стали падать от изнеможения. После чего измученных стариков нацисты убили, запретив убирать тела погибших 3 дня. Зафиксирован случай, когда немецкий солдат заставил двух евреев чистить мотоциклы, после чего приказал им безостановочно танцевать в течение часа.

Создание гетто

Оккупационная власть организовала в Мозыре административную структуру якобы для управления еврейским населением — юденрат. В действительности еврейский совет создали с целью выполнения распоряжений оккупантов, а также в качестве связующего звена между нацистами и евреями. Подобная мера дополнительно изолировала евреев от остального населения. В состав юденрата Мозыря, согласно списка от 17 декабря 1941 года, входили: Гофштей Лейзер Гецелевич (1863 г.р.), Лельчук Натан Абрамович (1908 г.р.), Койфман Ейша Израилевич (1891 г.р.), Бердичевский Иосиф Янкелевич (1890 г.р.), Кацман Янкель Нисанович (1876 г.р.), Наровлянский Ицко Нохимович (1902 г.р.), Радомысельский Иосиф Лейбович (1876 г.р.), Шехтман Хацкель Иоселевич (1876 г.р.), Герфер Абрам-Нисель Гиршович (1869 г.р.), Миндлин Абрам Мовшевич (1897 г.р.), Белкин Борис Абрамович (1875 г.р.), Равикович Меер Элевич (1894 г.р.).

Осенью 1941 года последовал приказ о немедленном переселении еврейского населения города в гетто. В течение одного дня мозырских евреев согнали на улицу Ромашов ров. Активное участие в выдворении евреев из их собственных домов принимали жандармерия, местная полиция и словацкие солдаты, которые «…ходили по еврейским и цыганским квартирам, выгоняя оттуда жителей на улицу, разрешая брать с собой узелки с продуктами, всё остальное их имущество оставалось на месте в их квартирах. Выселение в гетто сопровождалось следующим: по улице Слуцкой, где я жил, ехало четыре подводы, окруженные словаками, на которых везли стариков лет по 70 из числа евреев, остававшихся ещё в домах, то есть самостоятельно не могли передвигаться. Сопровождая их, помощник словацкого коменданта так избивал плеткой лежавших на подводе стариков и старух, что у меня аж дрожь по телу прошла». В гетто на улице Ромашов ров также свезли евреев Ельского, Мозырского, Наровлянского и Юровичского районов. Кроме того, нацисты согнали сюда и цыганские семьи, разместив их рядом с гетто на улице Саета. Евреев и цыган из названных районов доставляли в гетто местные старосты вместе с деревенскими полицейскими.

Условия существования в гетто

Евреев в гетто на улице Ромашов ров заселили в сильнейшей тесноте по 15-20 человек в каждый дом. Мозырское гетто было «закрытого» типа — то есть было огорожено, охранялось, и выход из него запрещался. В гетто находилось от 1 500 до 2 200 узников.

Узников гетто, постоянно голодающих, принуждали к тяжелому физическому труду, и всё это происходило на фоне издевательств и насилия. Элементарные условия гигиены, медицинская помощь, лекарства и медикаменты в гетто отсутствовали.

Уничтожение гетто

В Мозыре существовало ещё одно гетто на улице Кимборовской. О нем мало что известно, и оно, вероятно, просуществовало недолго, выполняя роль сборного места перед расстрелом. Предположительно обитатели гетто на улице Кимборовской погибли во время расстрела в сентябре 1941 года. Проводил эту массовую казнь 27-28 сентября 1941 года прибывший в Мозырь карательный отряд во главе с комендантом города гебитскомиссаром Галле. Во время этой, первой крупной «акции» (таким эвфемизмом немцы предпочитали называть организованные ими массовые убийства), евреев убивали прямо на улицах города. Бо́льшую часть жертв нацисты собирали в группы по 30-40 человек, гнали на кладбище, где заставляли копать могилы и затем расстреливали. Некоторые евреи кончали жизнь самоубийством: вешались, принимали отраву, топились в реке Припять. В течение двух дней на еврейском кладбище Мозыря было расстреляно приблизительно 1 000 человек.

В результате условно обозначаемой второй «акции» оккупанты утопили в Припяти около 700 евреев. В августе 1941 нацисты загнали в Припять группу евреев и утопили. Осенью 1941 года в Припяти было утоплено 250 стариков, женщин, детей. Предположительно в декабре оккупанты, сделав проруби на льду реки Припять, подгоняли к ним евреев и заставляли туда прыгать, а сопротивлявшихся немцы сталкивали прикладами винтовок.

Третья «акция» проводилась 6-7 января 1942 года. За два дня у деревни Бобры в карьере нацистами уничтожено более 1 000 евреев (1 500). Вначале узников гетто доставили в тюрьму, а на следующий день, 7 января 1942 года, евреев группами по 100—150 человек конвоировали к месту расстрела. Женщин и детей сталкивали в могилу живыми. В результате четвертой «акции» в феврале 1942 года мозырское гетто было полностью уничтожено. Последних узников вывели из гетто и погнали к свежевырытому рву в урочище Ромашов ров. Число погибших во время последней массовой казни составляет примерно 1 150 человек.

Активное участие в уничтожении евреев Мозыря приняли начальник городской жандармерии Тицце и руководитель СД Розенберг.

В некоторых публикациях приводилось число 1 500 евреев, расстрелянных 6-7 января 1942 года у деревни Бобры, как общее количество погибших мозырских евреев. Однако речь в данном случае идет только о евреях, согнанных в гетто из близлежащих деревень после уничтожения мозырских евреев. Упущены массовые казни, производившиеся на еврейском кладбище Мозыря 27-28 сентября 1941 года, в урочище Ромашов ров в феврале 1942 года, а также численность утопленных евреев в реке Припять. По информации председателя городской общины Григория Школьникова, евреев расстреливали и вблизи улицы Свидовка (607 погибших), но документального подтверждения тому пока не обнаружено.

Общая цифра потерь еврейского населения Мозыря составила примерно 3 850 — 4 000 погибших.

Сопротивление в гетто

Несколько еврейских семей, в количестве 21 человек, 31 августа 1941 года собрались в дом № 19 на улице Пушкина, облили строение керосином и сожгли себя — бросили жребий, который выпал на девятнадцатилетнюю Сошу Гофштен, она взяла факел и подожгла дом, а затем сгорела вместе с другими. В огне погибло около 40 человек, ушедших непокорёнными, и среди них: Гофштейн Эля (1900 г.р.), Гофштейн Фейга [1905 г.р.), Гофштейн Соша (1922 г.р.}, Гофштейн Эер (1913 г.р.), Гофштейн Хая (1915 г.р. }, Гофштейн Шлема Эерович (1935 г. р.), Гофштейн Роза (1917 г.р.), Гофман Эля (1870 г.р.), Гофман Малка (1910 г.р.), Гутман (1885 г.р.), Гутман Нисель (1860 г.р.), Домнич (1895 г.р.), Домнич (1896 г.р.), Зарецкая Броха (1887 г.р.), Зарецкий Берка (1897 г.р.), Каган Исроэл (1901 г.р.), Равинович Мовша (1905 г.р.), Рагинская Соня (1908 г.р.), Сандамирская Гнейша (1890 г.р.), Шехтман Фаня (1908 г.р.), Ицхак Фарбер (1890).

Память об убитых

В послевоенное время в урочище Ромашов ров был установлен мемориальный знак с надписью: «Здесь покоятся советские граждане, зверски убитые немецко-фашистскими оккупантами в феврале 1942 года».

В последующие годы в Мозыре были установлены 3 памятника и 3 памятные доски в местах массовых убийств мозырских евреев.

Источники

• Г. Р. Винница. Холокост на оккупированной территории Восточной Беларуси в 1941—1945 годах. — Мн., 2011, ISBN 978-985-6950-96-7
• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• [militera.lib.ru/docs/da/belorussia1941-1944/index.html Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии 1941—1944], изд. Беларусь, 1965, стр. 319—320;
• [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — фонд 845, опись 1, дело 12, лист 32;
• Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). — фонд 861, опись 1, дело 12, лист 2, 8, 9;
• [www.statearchive.ru/ Государственный архив Российской Федерации] (ГАРФ). — фонд 7021, опись 91, дело 20, лист 3, 4;
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• [rujen.ru/index.php/%D0%9C%D0%BE%D0%B7%D1%8B%D1%80%D1%8C Мозырь] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• «Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии», стр. 319—320;
• Зональный государственный архив (ЗГА) в г. Мозыре, ф. 310, оп. 1, д. 15, лл. 4, 12, 14;

Дополнительная литература

• Л. Смиловицкий, «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.», Тель-Авив, 2000
• Р. А. Черноглазова, Х. Хеер. Трагедия евреев Белоруссии в 1941—1944 гг.: сборник материалов и документов Мн.: издательство Э. С. Гальперин, 1997, ISBN 985627902X
• [www.belaruspartisan.org/life/355669/ Белорусская Масада, или История двадцатилетней борьбы за Память]
• И. Халип. [www.novayagazeta.ru/society/74381.html Смерть по жребию]

Отрывок, характеризующий Мозырское гетто

– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.