Пророчество о папах
Поделись знанием:
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.
Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.
Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.
Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
Пророчество о папах, приписываемое св. Малахии (1094—1148), архиепископу Армы в Северной Ирландии — 112 коротких латинских фраз, описывающих римских пап (а также нескольких антипап), начиная с Целестина II (избран в 1143 году) и вплоть до[1] Второго пришествия и Страшного суда. Впервые опубликовано в 1595 году.
По наиболее распространённому толкованию пророчества, предпоследним папой является Бенедикт XVI (2005—2013), который ассоциируется с фразой «Gloria Olivae» («Слава оливы»). Правление Бенедикта XVI окончилось вечером 28 февраля 2013 года[2].
Последнего папу пророчество называет «Петром Римлянином» (лат. Petrus Romanus). Два заключительных абзаца пророчества содержат следующий текст:
|
Содержание
Происхождение текста
Впервые текст пророчества был опубликован в 1595 году историком-бенедиктинцем Арно де Вионом (Arnold de Wyon) в его книге «Lignum Vitae» («Древо жизни»)[4]. Вион приписал авторство списка св. Малахии — ирландскому епископу XII в., в 1139 году побывавшему в Риме, где он якобы имел видение о будущих папах. Затем манускрипт был помещён в Римский архив и забыт на сотню лет, пока в 1690 году его не обнаружили.
Однако ни основной биограф св. Малахии — св. Бернар Клервоский — ни какие-либо другие источники до 1595 года не упоминают о пророчестве, что позволяет оспаривать его подлинность. Некоторые источники, включая самые последние издания Католической энциклопедии, полагают, что это пророчество является подделкой конца XVI века. В конце XIX века историк и католический священник Дж. М. О’Брайен стал автором монографии, посвящённой «Пророчеству». О’Брайен предположил, что подложное пророчество распространялось в народе усилиями сторонников кардинала Джироламо Симончелли, которому прочили папский трон: Симончелли был родом из города Орвието, название которого происходит от латинского Urbevetanum (древний город), что соотносится с девизом 75-го Папы — Ex antiquitate Vrbis (от древности города). Упоминание в древнем пророчестве должно было убедить граждан в «богоизбранности» Симончелли. Тем не менее, следующим Папой был избран не он, а Никколо Сфондрати (Григорий XIV). О самом «Пророчестве» О’Брайен был невысокого мнения: «Эти пророчества… абсолютно бессмысленны и написаны плохой латынью. Невозможно приписывать подобную чепуху какому бы то ни было божественному источнику. Сторонники подлинности пророчества смогли немногое предъявить в его защиту. Попытки толкования пророчества после 1590 года я нахожу печальнейшим вздором»[5]
Сторонники подлинности «Пророчества», такие как автор Джон Хог (John Hogue), который написал популярную книгу под названием «Последний Папа» (The Last Pope)[6], как правило, утверждают, что, даже если авторство пророчества неясно, само пророчество остаётся в силе.
Автор Джеймс Роллинс написал книгу «Ключ Судного дня» (The Doomsday Key)[7] относительно пророчества и того, как оно соотносится с сегодняшним днём.
Толкование пророческих фраз (девизов)
Толкование девизов, как правило, основывается на поиске соответствий между девизом и местом рождения папы, его личным гербом и событиями, произошедшими во время его понтификата.
Например, к первому девизу, лат. Ex caſtro Tiberis (Из замка на Тибре), подходит родина Целестина II Читта-ди-Кастелло на Тибре. Папа Климент XIII, к которому относится пророческая фраза лат. Roſa Vmbriæ (Роза Умбрии), использовал розу в качестве своей личной эмблемы. На его личном гербе не изображена роза, он не был из Умбрии, и в его жизни почти ничего существенного не было связано с этой областью. Правда, в течение краткого срока он был папским губернатором Риети, которая в то время являлась частью Умбрии.
В некоторых случаях присутствует очевидная игра слов, что позволяет выбрать один из нескольких возможных вариантов.
Следует отметить, что когда толкование пророчества достаточно очевидно (как это имеет место почти для всех римских пап до 1590 года), речь почти всегда идет о характерных особенностях, относящихся к этому человеку до его вступления на папскую кафедру: например, относящихся к его родине, гербу, фамилии или к его кардинальскому титулу. Однако для последних пап пророческие фразы относятся более к их понтификатам.
В последние годы интерес к пророчеству возрос, видимо потому, что толкователи пророческих фраз улучшили объяснения, а также потому что уже почти не осталось девизов, незаполненных историческими папами. Однако использование девизов перед выборами для предсказания будущего папы обычно не было особо успешным.
Заявление Бенедикта XVI о намерении покинуть престол вызвало новый всплеск интереса к пророчеству. Многие СМИ и букмекеры сразу же после обнародования заявления начали называть[8] одним из наиболее вероятных к избранию папабилей ныне относящегося к Римской курии чернокожего кардинала из Ганы Питера Тарксона, чьё личное имя на английском соответствует имени «Petrus» на латыни и «Пётр» на русском.
Однако 13 марта 2013 года новым Папой стал аргентинский кардинал Хорхе Марио Бергольо, взявший имя Франциск.
Римские папы и соответствующие девизы пророчества
Нижеприведённый список заимствован из книги Питера Бандера «Пророчества Малахии» («The Prophecies of St. Malachy» by Peter Bander).[9] Необходимо отметить, что количество римских пап в разных списках отличается из-за учёта или неучёта антипап и Стефана II. Например, согласно Католической энциклопедии[10], Бенедикт XVI является 266-м папой. При этом св. Ипполит Римский не входит в число пап, а рассматривается как раскольник и антипапа во время понтификатов пап св. Зефирина, св. Каллиста I, св. Урбана I и св. Понтиана, хотя многие считают св. Ипполита епископом Римским. В списке Питера Бандера Бенедикт XVI является 267-м папой.
 |
Возможно, эта статья содержит оригинальное исследование. Добавьте ссылки на источники, в противном случае она может быть выставлена на удаление.
Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения. (12 февраля 2013) |
Список можно разделить на две группы:
- для 74 пап и антипап, чей понтификат был до появления пророчества в 1590 году, связь между девизом пророчества и папой, как правило, ясна;
- для 37 пап, чей понтификат был после 1590 года, связь между девизом и папой не всегда очевидна.
Римские папы и антипапы 1143—1590
|
Возможно, этот раздел содержит оригинальное исследование. Добавьте ссылки на источники, в противном случае он может быть удалён.
Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения. (12 февраля 2013) |
В таблице на сером фоне воспроизводится оригинальный текст (включая пунктуацию и орфографию), опубликованный в 1595 году в книге «Древо жизни» («Lignum Vitae»).[4]
Это латинский текст, состоящий из 3-х колонок:
- первая колонка содержит пророческую фразу (девиз), характеризующую папу или его понтификат;
- вторая колонка содержит имя папы (иногда с ошибками), который соответствует характеристике пророка;
- третья колонка содержит объяснение, почему данный папа соответствует данной пророческой фразе (девизу).
Для латинского текста пророческого девиза (1-я колонка) и латинского объяснения (3-я колонка) ниже в скобках приведён английский перевод, так как зачастую ключом к разгадке является игра слов фразы, что полностью теряется в русском переводе, но иногда видно в английском. Фразы в оригинальном тексте не пронумерованы.
| Римские папы (1143—1590) | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Папа №. | Девиз Перевод |
Тронное имя (Понтификат) |
Мирское имя | Историческая ссылка или объяснение | Герб |
| Ex caſtro Tiberis. | Cœleſtinus. ij. | Typhernas. | |||
| 165 | 1. Из замка Тибра (англ. From a castle of the Tiber) |
Целестин II (1143—1144) |
Гвидо дель Кастелло (итал. Guido del Castello) |
Житель Тифернума. (англ. An inhabitant of Tifernum.) Рождён в Читта-ди-Кастелло (ранее Тифернум-на-Тибре), Умбрия, на берегах Тибра.[11] |
|
| Inimicus expulſus. | Lucius. ij. | De familia Caccianemica. | |||
| 166 | 2. Изгнанный врагами (англ. Enemy expelled) |
Луций II (1144—1145) |
Джерардо Каччианемичи дель Орсо (итал. Gerardo Caccianemici dell’Orso) |
Из семьи Caccianemici. (англ. Of the Caccianemici family.) Этот девиз относится к фамилии Caccianemici. «Cacciare» означает «преследовать»[12], а «nemici» на итальянском означает «враги». Как и предсказывала его фамилия, Caccianemici был выдворен из Рима его подданными.[13] |
|
| Ex magnitudine mõtis. | Eugenius. iij. | Patria Ethruſcus oppido Montis magni. | |||
| 167 | 3. От величия горы (англ. Out of the greatness of the mountain) |
Евгений III (1145—1153) |
Бернардо Паганелли (итал. Bernardo dei Paganelli di Montemagno) |
Этруск по национальности из Montemagno. (англ. Tuscan by nation, from the town of Montemagno.) Девиз указывает на фамилию папы Евгения: «Montemagno».[14] |
|
| Abbas Suburranus. | Anaſtaſius. iiij. | De familia Suburra. | |||
| 168 | 4. Субурский аббат (англ. Suburran abbot) |
Анастасий IV (1153—1154) |
Коррадо делла Субурра (итал. Corrado della Suburra) |
Из семьи Suburra. (англ. From the Suburra family.) |
|
| De rure albo. | Adrianus. iiij. | Vilis natus in oppido Sancti Albani. | |||
| 169 | 5. Из белого крестьянства (англ. From the white countryside) |
Адриан IV (1154—1159) |
Николас Брейкспир (англ. Nicholas Breakspeare) |
Скромно рождён в городке св. Албания. (англ. Humbly born in the town of St. Albans.) Воспитан в школе св. Албания в Хартфордшире. Перед тем как стал папой Nicholas Breakspear был епископом Албано.[15] |
|
| Ex tetro carcere. | Victor. iiij. | Fuit Cardinalis S. Nicolai in carcere Tulliano. | |||
| 6. Из отвратительной тюрьмы (англ. Out of a loathsome prison) |
Виктор IV антипапа (1159—1164) |
Оттавиано ди Монтичелли (итал. Ottaviano Crescenzi Ottaviani di Monticelli) |
Он был кардинал св. Николая в Туллианской тюрьме. (англ. He was a cardinal of St. Nicholas in the Tullian prison.) |
||
| Via Tranſtiberina. | Calliſtus. iij. [sic][16] | Guido Cremenſis Cardinalis S. Mariæ Tranſtiberim. | |||
| 7. Дорога через Тибр (англ. Road across the Tiber) |
Пасхалий III антипапа (1164—1168) |
Гуидо ди Крема (итал. Guido di Crema) |
Guido из Crema, кардинал Святой Марии, что на другой стороне Тибра. (англ. Guido of Crema, Cardinal of St. Mary across the Tiber.) В бытность свою кардиналом он носил титул: кардинала Святой Марии в Трастевере (Trastevere). |
||
| De Pannonia Thuſciæ. | Paſchalis. iij. [sic][16] | Antipapa. Hungarus natione, Epiſcopus Card. Tuſculanus. | |||
| 8. Он был тускул из Венгрии (англ. From Tusculan Hungary) |
Каликст III антипапа (1168—1178) |
Джованни де Струми (итал. Giovanni di Strumi) |
Антипапа. Венгр по национальности. Кардинал-епископ Тускула (англ. Antipope. A Hungarian by birth, Cardinal Bishop of Tusculum.) Он был Иоанн, аббат Струмы, родом из Венгрии. |
||
| Ex anſere cuſtode. | Alexander. iij. | De familia Paparona. | |||
| 170 | 9. От гуся-хранителя (англ. Out of the guardian goose) |
Александр III (1159—1181) |
Орландо Бандинелли Папарони (итал. Orlando Bandinelli Paparoni) |
Из семьи Папарони. (англ. Of the Paparoni family.) На гербе его семьи изображён гусь.[17] |
|
| Lux in oſtio. | Lucius. iij. | Lucenſis Card. Oſtienſis. | |||
| 171 | 10. Свет в начале (англ. A light in the entrance) |
Луций III (1181—1185) |
Убальдо Аллучиньоли (итал. Ubaldo Allucingoli) |
Светлый кардинал Остии. (англ. A Luccan Cardinal of Ostia.) В 1159 году он стал кардинал-епископ Остии.[18] Lux может также быть игрой слов от Lucius, то есть Луций. |
|
| Sus in cribro. | Vrbanus. iij. | Mediolanenſis, familia cribella, quæ Suem pro armis gerit. | |||
| 172 | 11. Свинья в решете (англ. Pig in a sieve) |
Урбан III (1185—1187) |
Умберто Кривелли (итал. Umberto Crivelli) |
Миланец, из семьи Cribella (Crivelli), у которой на гербе изображена свинья. (англ. A Milanese, of the Cribella (Crivelli) family, which bears a pig for arms.) Его фамилия Crivelli на итальянском означает «решето». |
|
| Enſis Laurentii. | Gregorius. viij. | Card. S. Laurentii in Lucina, cuius inſignia enſes falcati. | |||
| 173 | 12. Меч Святого Лаврентия (англ. The sword of St. Lawrence) |
Григорий VIII (1187) |
Альберто Сартори ди Морра (итал. Alberto Sartori di Morra) |
Кардинал Св. Лаврентия в Люцине, герб которого — перекрещенные мечи. (англ. Cardinal of St. Lawrence in Lucina, of whom the arms were curved swords.) Он был кардиналом Св. Лаврентия.[19] и на гербе его щита были перекрещенные мечи.[20] |
|
| De Schola exiet[21]. | Clemens. iij. | Romanus, domo Scholari. | |||
| 174 | 13 Приходит из школы (англ. He will come from school) |
Климент III (1187—1191) |
Паоло Сколари (итал. Paolo Scolari) |
Римлянин, из дома Scholari. (англ. A Roman, of the house of Scolari.) Его фамилия была Scolari. |
|
| De rure bouenſi. | Cœleſtinus. iij. | Familia Bouenſi. | |||
| 175 | 14. Из скотоводческой фермы (англ. From cattle country) |
Целестин III (1191—1198) |
Джачинто Бобоне Орсини (итал. Giacinto Bobone Orsini) |
Фамилия Bovensis (Bobone). (англ. Bovensis (Bobone) family.) Его фамилия Bovensis (Bobone); игра слов: лат. bovis — бык). |
|
| Comes Signatus. | Innocentius. iij. | Familia Comitum Signiæ. | |||
| 176 | 15. Назначенный граф (англ. Designated count) |
Иннокентий III (1198—1216) |
Лотарио Конти, граф Сеньи, граф Лаваньи (итал. Lotario dei Conti di Segni) |
Семья графов Signia (Segni) (англ. Family of the Counts of Signia (Segni).) Потомок графов Signia (Segni). |
|
| Canonicus de latere. | Honorius. iij. | Familia Sabella, Canonicus S. Ioannis Lateranensis. | |||
| 177 | 16. Канонник со стороны (англ. Canon from the side) |
Гонорий III (1216—1227) |
Ченчио Савелли (итал. Cencio Savelli) |
Семья Savelli, канонник в Соборе Святого Иоанна Крестителя на Латеранском холме (англ. Savelli family, canon of St. John Lateran.) Он был канонником церкви Санта Мария Маджоре, и служил папским камергером в 1188 году.[22] |
|
| Auis Oſtienſis. | Gregorius. ix. | Familia Comitum Signiæ Epiſcopus Card. Oſtienſis. | |||
| 178 | 17. Птица из Остии (англ. Bird of Ostia) |
Григорий IX (1227—1241) |
Уголино ди Конти, граф Сеньи (итал. Ugolino dei Conti di Segni) |
Семья графов Signia (Segni). Кардинал-епископ Остии. (англ. Family of the Counts of Segni, Cardinal Bishop of Ostia.) Перед избранием папой Ugolino dei Conti был кардиналом и епископом Остии, и его фамильный герб изображает птицу на красном фоне.[23] |
|
| Leo Sabinus. | Cœleſtinus iiij. | Mediolanenſis, cuius inſignia Leo, Epiſcopus Card. Sabinus. | |||
| 179 | 18. Лев Сабины (англ. Sabine Lion) |
Целестин IV (1241) |
Пьетро Джофредо Кастильони (итал. Pietro Goffredo da Castiglione) |
Миланец, чей герб лев, кардинал епископ Сабины (англ. A Milanese, whose arms were a lion, Cardinal Bishop of Sabina.) Он был кардиналом-епископом Сабины[24] и на его щите изображен лев. Также игра слов: ссылка на фамилию папы, Castiglioni. |
|
| Comes Laurentius. | Innocentius iiij. | domo flisca, Comes Lauaniæ, Cardinalis S. Laurentii in Lucina. | |||
| 180 | 19. Граф Лаврентий (англ. Count Lawrence) |
Иннокентий IV (1243—1254) |
Синибальдо Фиески (итал. Sinibaldo de Fieschi) |
Из дома Flisca (Fieschi), граф Лаваньо, кардинал Сан-Лоренцо-ин-Лучина. (англ. Of the house of Flisca (Fieschi), Count of Lavagna, Cardinal of St. Lawrence in Lucina.) Он был кардиналом-священником Сан-Лоренцо-ин-Лучина,[25] и его отец был графом Лаваньо.[26] |
|
| Signum Oſtienſe. | Alexander iiij. | De comitibus Signiæ, Epiſcopus Card. Oſtienſis. | |||
| 181 | 20. Знак Остии (англ. Sign of Ostia) |
Александр IV (1254—1261) |
Ринальдо Конти, граф Сеньи (итал. Rinaldo di Jenne dei Conti di Segni) |
Из графов Segni, кардинал-епископ Остии. (англ. Of the counts of Segni, Cardinal Bishop of Ostia.) Он был кардиналом-епископом Остии и членом семьи Conti-Segni.[27] |
|
| Hieruſalem Campanię. | Vrbanus iiii. | Gallus, Trecenſis in Campania, Patriarcha Hieruſalem. | |||
| 182 | 21. Иерусалим Шампани (англ. Jerusalem of Champagne) |
Урбан IV (1261—1264) |
Жак Панталеон (фр. Jacques Pantaléon) |
Галл из Труа в Шампани, Патриарх Иерусалима (англ. A Frenchman, of Trecae (Troyes) in Champagne, Patriarch of Jerusalem.) Родом из Труа провинции Шампань, позже — патриарх Иерусалима.[28] |
|
| Draco depreſſus. | Clemens iiii. | cuius inſignia Aquila vnguibus Draconem tenens. | |||
| 183 | 22. Прижатый дракон (англ. Dragon pressed down) |
Климент IV (1265—1268) |
Ги Фулькуа Ле Гро (фр. Gui Fulquois, Guy le Gros) |
Чей знак есть Орёл, когтями Дракона держащий. (англ. Whose badge is an eagle holding a dragon in his talons.) Его герб изображал орла, сжимающего дракона когтями. |
|
| Anguinus uir. | Gregorius. x. | Mediolanenſis, Familia vicecomitum, quæ anguẽ pro inſigni gerit. | |||
| 184 | 23. Змеиный человек (англ. Snaky man) |
Григорий X (1271—1276) |
Теобальдо Висконти (итал. Tebaldo Visconti) |
Миланец, из семьи Висконти (Visconti), которая имеет змея на гербе. (англ. A Milanese, of the family of Viscounts (Visconti), which bears a snake for arms.) Фамильный герб Висконти (Visconti) имел изображение большого змея, заглатывающего ноги младенца.[29] |
|
| Concionator Gallus. | Innocentius. v. | Gallus, ordinis Prædicatorum. | |||
| 185 | 24. Французский проповедник (англ. French Preacher) |
Иннокентий V (1276) |
Пьер де Тарантез (фр. Pierre de Tarentaise) |
Галл, из ордена Проповедников. (англ. A Frenchman, of the Order of Preachers.) Он родился на юго-востоке Франции и был членом Ордена Проповедников.[30] |
|
| Bonus Comes. | Adrianus. v. | Ottobonus familia Fliſca ex comitibus Lauaniæ. | |||
| 186 | 25. Добрый граф/товарищ (англ. Good Count/companion) |
Адриан V (1276) |
Оттобоне Фиески, граф Лаваньи (итал. Ottobono Fieschi dei Conti di Lavagna) |
Ottobono, семьи Fieschi, из графов Лаваньи. (англ. Ottobono, of the Fieschi family, from the counts of Lavagna.) Он был граф Лаваньо, а его имя, Ottobono, может обыгрываться как Отто добрый. |
|
| Piſcator Thuſcus. | Ioannes. xxi. | antea Ioannes Petrus Epiſcopus Card. Tuſculanus. | |||
| 187 | 26. Тускулский рыбак (англ. Tuscan Fisherman) |
Иоанн XXI (1276—1277) |
Педру Жулиан (порт. Pedro Julião) |
Оригинально Иоанн Пётр, кардинал епископ Тускула (англ. Formerly John Peter, Cardinal Bishop of Tusculum.) Иоанн XXI был кардиналом-епископом Тускула.[31] |
|
| Roſa compoſita. | Nicolaus. iii. | Familia Vrſina, quæ roſam in inſigni gerit, dictus compoſitus. | |||
| 188 | 27. Сложноцветная роза (англ. Composite Rose) |
Николай III (1277—1280) |
Джованни Гаэтано Орсини (итал. Giovanni Gaetano Orsini) |
Из семьи Орсини (Orsini), которая имеет розу на гербе, называемую сложноцветной. (англ. Of the Ursina (Orsini) family, which bears a rose on its arms, called 'composite'.) На его гербе помещена сложноцветная (composite) роза.[32] |
|
| Ex teloneo liliacei Martini. | Martinus. iiii. | cuius inſignia lilia, canonicus, & theſaurarius S. Martini Turonen[sis]. | |||
| 189 | 28. Из таможни лилейного Мартина (англ. From the tollhouse of lilied Martin) |
Мартин IV (1281—1285) |
Симон Монпитье де Брион (фр. Simon Monpitie de Brie (или de Brion)) |
Чей герб иммет лилии, каноник и казначей св. Мартина Турского. (англ. Whose arms were lilies, canon and treasurer of St. Martin of Tours.) Он был каноник и казначей собора св. Мартина в Туре. |
|
| Ex roſa leonina. | Honorius. iiii. | Familia Sabella inſignia roſa à leonibus geſtata. | |||
| 190 | 29. Из львиной розы (англ. Out of the leonine rose) |
Гонорий IV (1285—1287) |
Джакомо Савелли (итал. Giacomo Savelli) |
Из семьи Савелли (Savelli), чей герб — львы, несущие розу. (англ. Of the Sabella (Savelli) family, arms were a rose carried by lions.) На его гербе два льва несут розу.[32] |
|
| Picus inter eſcas. | Nicolaus. iiii. | Picenus patria Eſculanus. | |||
| 191 | 30. Дятел между едой (англ. Woodpecker between food) |
Николай IV (1288—1292) |
Джироламо Маши д’Асколи (итал. Girolamo Masci d’Ascoli) |
Пичено по национальности, из Асколи (англ. A Picene by nation, of Asculum (Ascoli).) Он был из Асколи (Ascoli), в области Пичено. Игра слов. |
|
| Ex eremo celſus. | Cœleſtinus. v. | Vocatus Petrus de morrone Eremita. | |||
| 192 | 31. Поднявшийся из пустыни (англ. Raised out of the desert) |
Св. Целестин V (1294) |
Пьетро Анджелари дель Мурроне (итал. Pietro da Morrone) |
Называемый Peter de Morrone, отшельник. (англ. Called Peter de Morrone, a hermit.) Перед избранием был отшельником (eremus — пустыня). Также игра слов: celsus — Coelestinus (Целестин). |
|
| Ex undarũ bn̑dictione. | Bonifacius. viii. | Vocatus prius Benedictus, Caetanus, cuius inſignia undæ. | |||
| 193 | 32. От благословения волн (англ. From the blessing of the waves) |
Бонифаций VIII (1294—1303) |
Бенедетто Каэтани (итал. Benedetto Caetani) |
Ранее называемый Бенедикт, из Саэты (Гаэты), эмблемой которого были две волны. (англ. Previously called Benedict, of Gaeta, whose arms were waves.) Через его герб проходят две поперечные волны. Также игра слов, ссылка на его имя при крещении — «Benedetto»(благословенный).[32] |
|
| Concionator patereus. [sic] | Benedictus. xi. | qui uocabatur Frater Nicolaus, ordinis Prædicatorum. | |||
| 194 | 33. Проповедник из Патары (англ. Preacher From Patara) |
Бенедикт XI (1303—1304) |
Никколо Бокассини де Тревизо (итал. Nicholas Boccasini) |
Тот, кто назывался братом Николаем, из ордена Проповедников. (англ. Who was called Brother Nicholas, of the order of Preachers.) Этот папа принадлежал к ордену Проповедников. Патара — место рождения св. Николая, тёзки этого папы (при рождении Nicholas Boccasini).[33] |
|
| De feſſis aquitanicis. | Clemens V. | natione aquitanus, cuius inſignia feſſæ erant. | |||
| 195 | 34. От лент Аквитании (англ. From the misfortunes/fesses of Aquitaine) |
Климент V (1305—1314) | Раймон Бертран де Го (фр. Raymond Bertrand de Got) |
Рожденный в Аквитании, на его гербе три ленты (fesses или лат. fascia). (англ. An Aquitanian by birth, whose arms were fesses.) Он был родом из Saint-Bertrand-de-Comminges в Аквитании, и со временем стал архиепископом в Бордо, тоже в Аквитании. Его герб имеет три горизонтальные широкие линии, известные в геральдике как fesses. |
|
| De ſutore oſſeo. | Ioannes XXII. | Gallus, familia Oſſa, Sutoris filius. | |||
| 196 | 35. От костистых башмачников (англ. From a bony cobbler) |
Иоанн XXII (1316—1334) |
Жак д’Юэз (фр. Jacques d’Euse) |
Француз, из семейства Осса, сын башмачника. (англ. A Frenchman, of the Ossa family, son of a cobbler.) Его фамилия была D’Euze, что можно перевести на латынь как Ossa — «кости». Народная легенда, что его отец был башмачником, вероятнее всего вымысел. |
|
| Coruus ſchiſmaticus. | Nicolaus V. | qui uocabatur F. Petrus de corbario, contra Ioannem XXII. Antipapa Minorita. | |||
| 36. Раскольнический ворон (англ. Schismatic crow) |
Николай V, Antipope (1328—1330) |
Пьетро Райналдучи ди Корваро (итал. Pietro Rainalducci di Corvaro) |
Кого называли братом Петром из Corvaro, антипапа из миноритов, противостоявший Иоанну XXII. (англ. Who was called Brother Peter of Corbarium (Corvaro), the minorite antipope opposing John XXII.) Девиз — это игра слов, указывающая на фамилию Corvaro (лат. Corvus — ворон). |
||
| Frigidus Abbas. | Benedictus XII. | Abbas Monaſterii fontis frigidi. | |||
| 197 | 37. Холодный аббат (англ. Cold abbot) |
Бенедикт XII (1334—1342) |
Жак Фурнье (фр. Jacques Fournier) |
Аббат монастыря холодного родника. (англ. Abbot of the monastery of the cold spring.) Он был аббатом монастыря Fontfroide («холодный родник»).[34] |
|
| De roſa Attrebatenſi. | Clemens VI. | Epiſcopus Attrebatenſis, cuius inſignia Roſæ. | |||
| 198 | 38. От роз Арраса (англ. From the rose of Arras) |
Климент VI (1342—1352) |
Пьер Роже де Бофор-Тюренн (фр. Pierre Roger de Beaufort-Turenne) |
Епископ Арраса, на его гербе розы. (англ. Bishop of Arras, whose arms were roses.) Он был епископом Арраса (Bishop of Arras), (лат. Episcopus Atrebatensis),[35] и его герб украшен шестью розами.[36] |
|
| De mõtibus Pãmachii. | Innocentius VI. | Cardinalis SS. Ioannis & Pauli. T. Panmachii, cuius inſignia ſex montes erant. | |||
| 199 | 39. С гор Памахии (англ. From the mountains of Pammachius) |
Иннокентий VI (1352—1362) |
Козимо Этьен Обер (фр. Etienne Aubert) |
Кардинал Святых Иоанна и Павла, с титулом Св. Памахии, на чьей эмблеме шесть гор. (англ. Cardinal of Saints John and Paul, Titulus of Pammachius, whose arms were six mountains.) Папа Иннокентий VI родился в городке Монт (коммуна Лимож, Франция) и занимал епископскую кафедру Клермонта (Bishop of Clermont).[37] Он был кардинал-священник с титулом св. Памахии (St. Pammachius) (титул церкви Санти-Джованни-э-Паоло в Риме).[38] |
|
| Gallus Vicecomes. | Vrbanus V. | nuncius Apoſtolicus ad Vicecomites Mediolanenſes. | |||
| 200 | 40. Французский виконт (англ. French viscount) |
Урбан V (1362—1370) |
Гильом де Гримор (фр. Guglielmo de Grimoard) |
Апостольский нунций виконта Милана. (англ. Apostolic nuncio to the Viscounts of Milan.) Он родился во французской дворянской семье. |
|
| Nouus de uirgine forti. | Gregorius XI. | qui uocabatur Petrus Belfortis, Cardinalis S. Mariæ nouæ. | |||
| 201 | 41. Новый от сильной девы (англ. New man from the strong virgin) |
Григорий XI (1370—1378) |
Пьер Роже де Бофор (фр. Pierre Roger de Beaufort) |
Который звался Пьер (Пётр) Бофор (Petrus Belfortis), кардинал Св. Марии Новой. (англ. Who was called Peter Belfortis (Beaufort), Cardinal of New St. Mary's.) Из семьи Бофор (Beaufort). В 19 лет Пьер Бофор получил от своего дяди, папы Климента VI-го, титул кардинала-дьякона церкви Санта-Мария Нуова на консистории (Santa Maria Nuova (titolo cardinalizio)).[39] |
|
| Decruce Apoſtolica. [sic] | Clemens VII. | qui fuit Preſbyter Cardinalis SS. XII. Apoſtolorũ cuius inſignia Crux. | |||
| 42. От апостольского креста (англ. From the apostolic cross) |
Климент VII антипапа (1378—1394) |
Роберт, граф Женевский (фр. Robert de Genève) |
Который был кардиналом-священником XII Святых Апостолов и чьей эмблемой был крест. (англ. Who was Cardinal Priest of the Twelve Holy Apostles, whose arms were a cross.) Он был кардиналом-священником с титулом апостольского протонотария. Его герб имеет разделённый на четыре части крест.[40] |
| |
| Luna Coſmedina. | Benedictus XIII. | antea Petrus de Luna, Diaconus Cardinalis S. Mariæ in Coſmedin. | |||
| 43. Луна Космедины (англ. Cosmedine moon) |
Бенедикт XIII антипапа (1394—1423) |
Пе́дро Марти́нес де Лу́на (исп. Pedro Martínez de Luna) |
Ранее Пётр Де Луна, кардинал-дьякон Св. Марии в Космедине. (англ. Formerly Peter de Luna, Cardinal Deacon of St. Mary in Cosmedin.) Он был знаменитым Петром де Луна, кардиналом-дьяконом с титулом церкви Св. Марии в Космедине.[41] |
| |
| Schiſma Barchinoniũ. | Clemens VIII. | Antipapa, qui fuit Canonicus Barchinonenſis. | |||
| 44. Раскол Барселоны (англ. Schism of the Barcelonas) |
Clement VIII антипапа (1423—1429) |
Гил Санчес Муньёз (исп. Gil Sanchez Muñoz) |
Антипапа, который был каноником в Барселоне. (англ. Antipope, who was a canon of Barcelona.)[42] |
| |
| De inferno prægnãti. | Vrbanus VI. | Neapolitanus Pregnanus, natus in loco quæ dicitur Infernus. | |||
| 202 | 45. Из беременного ада (англ. From a pregnant hell) |
Урбан VI (1378—1389) |
Бартоломео Приньяно (итал. Bartolomeo Prignano) |
Неаполитанец итал. Prignano родился в местечке, которое называлось Инферно. (англ. The Neapolitan Prignano, born in a place which is called Inferno.) Его фамилия Prignano или Prignani созвучна лат. Praegnantis — беременный, а название городка итал. Inferno возле Неаполя переводится как Ад.[43] |
|
| Cubus de mixtione. | Bonifacius. IX. | familia tomacella à Genua Liguriæ orta, cuius inſignia Cubi. | |||
| 203 | 46. Куб из смеси (англ. Cube from a mixture) |
Бонифаций IX (1389—1404) |
Пьетро Томачелли (итал. Pietro Tomacelli) |
Происходит из семьи Томачелли из Генуи в Лигурии, чьей эмблемой были кубы. (англ. Of the Tomacelli family, born in Genoa in Liguria, whose arms were cubes.) Его герб включает поперечную ленту с шахматным рисунком.[36] |
|
| De meliore ſydere. | Innocentius. VII. | uocatus Coſmatus de melioratis Sulmonenſis, cuius inſignia ſydus. | |||
| 204 | 47. От лучшей звезды (англ. From a better star) |
Иннокентий VII (1404—1406) |
Козимо Джентиле Мильорати (итал. Cosimo Gentile Migliorati) |
Называемый Козимо де Мильорати из Сульмоны, чей эмблемой была эвезда. (англ. Called Cosmato dei Migliorati of Sulmo, whose arms were a star.) Здесь игра слов: лат. melior — лучшая, ссылка на фамилию папы Migliorati (Meliorati), а на его гербе изображена летящая звезда.[36] |
|
| Nauta de Ponte nigro. | Gregorius XII. | Venetus, commendatarius eccleſiæ Nigropontis. | |||
| 205 | 48. Моряк с чёрного моста (англ. Sailor from a black bridge) |
Григорий XII (1406—1415) |
Анджело Коррер (итал. Angelo Correr) |
Венецианец, комендант церкви в Негропонте. (англ. A Venetian, commendatary of the church of Negroponte.) Негропонте, по-венециански Чёрный мост, так в Средние века назывался остров Эвбея и его столица Халкида, находящиеся под протекторатом Венеции. |
|
| Flagellum ſolis. | Alexander. V. | Græcus Archiepiſcopus Mediolanenſis, inſignia Sol. | |||
| 49. Бич солнца (англ. Whip of the sun) |
Александр V антипапа (1409—1410) |
Пётр Филаргес (греч. Πετρος Φιλαργος) (итал. Pietro Filargo da Candia) |
Грек, архиепископ Милана, на чьём гербе было солнце. (англ. A Greek, Archibishop of Milan, whose arms were a sun.) Его герб имеет большое солнце с длинными лучами. Девиз может быть намёком на фамилию папы греч. Philarges — сребролюбец, тогда он может быть прочитан как Щупальца солнца.[44] |
| |
| Ceruus Sirenæ. | Ioannes XXIII. | Diaconus Cardinalis S. Euſtachii, qui cum ceruo depingitur, Bononiæ legatus, Neapolitanus. | |||
| 50. Олень сирены (англ. Stag of the siren) |
Иоанн XXIII антипапа (1410—1415) |
Бальтазар Косса (итал. Baldassarre Cossa) |
Кардинал-дьякон с титулом Св. Евстафия, который изображается с оленем; легат Болоньи, неаполитанец. (англ. Cardinal Deacon of St. Eustace, who is depicted with a stag; legate of Bologna, a Neapolitan.) Бальтазар Косса был кардиналом с титулом Св. Евстафия.[45] Великомученик Евстафий обратился в христианство после того, как увидел оленя с крестом между рогами. Семья папы происходила из Неаполя, на гербе которого была изображена сирена. Однако одиозная фигура папы и его бурная жизнь позволяют другими глазами прочитывать древний девиз…[46] |
| |
| Corona ueli aurei. | Martinus V. | familia colonna, Diaconus Cardinalis S. Georgii ad velum aureum. | |||
| 206 | 51. Корона золотого занавеса (англ. Crown of the golden curtain) |
Мартин V (1417—1431) |
Оддоне Колонна (итал. Oddone Colonna) |
Из семьи Колонна, кардинал-дьякон церкви Св. Георгия в Велабро. (англ. Of the Colonna family, Cardinal Deacon of St. George at the golden curtain.) Оддоне Колонна был кардинал-дьяконом церкви Св. Георгия в Велабро.[47] Слово Velabrum здесь интерпретируется от лат. velum aureum — золотой занавес. Его герб имел золотую корону, лежащую на верху колонны.[48] |
|
| Lupa Cœleſtina, | Eugenius. IIII. | Venetus, canonicus antea regularis Cœleſtinus, & Epiſcopus Senẽſis. | |||
| 207 | 52. Небесная волчица (англ. Heavenly she-wolf) |
Евгений IV (1431—1447) |
Габриэле Кондульмер (итал. Gabriele Condulmer) |
Венецианец, ранее бывший регулярным целестинским каноником и епископом Сиены. (англ. A Venetian, formerly a regular Celestine canon, and Bishop of Siena.) Он принадлежал к ордену августинцев-каноников и был епископом Сиены. На гербе города — младенцы Ромул и Рем, сосущие волчицу. |
|
| Amator Crucis. | Felix. V. | qui uocabatur Amadæus Dux Sabaudiæ, inſignia Crux. | |||
| 53. Ревнитель креста (англ. Lover of the cross) |
Феликс V антипапа (1439—1449) |
Амадей VIII (герцог Савойский) (итал. Amédée VIII de Savoie) |
Который назывался Амадеусом, герцогом Савойи, гербом которой был крест. (англ. Who was called Amadeus, Duke of Savoy, arms were a cross.) Он был герцогом Савойи и потому его герб имеет крест (герб) Савойи.[49] Also, the prophecy is a play on words, referring to the antipope’s Christian name, «Amadeus.» |
| |
| De modicitate Lunæ. | Nicolaus V. | Lunenſis de Sarzana, humilibus parentibus natus. | |||
| 208 | 54. От скромности Луны (англ. From the meanness of Luna) |
Николай V (1447—1455) |
Томмазо Парентучелли (итал. Tommaso Parentucelli) |
Луниец из Сарзаны, родился от простых родителей. (англ. A Lunese of Sarzana, born to humble parents.) Он родился в Сарзане в округе Луни, древнее название которого было Луна. |
|
| Bos paſcens. | Calliſtus. III. | Hiſpanus, cuius inſignia Bos paſcens. | |||
| 209 | 55. Пасущийся бык (англ. Pasturing ox) |
Каликст III (1455—1458) |
Альфонсо ди Борджиа (исп. Alfons de Borja) |
Испанец, чья эмблема — бык пасущийся. (англ. A Spaniard, whose arms were a pasturing ox.) Герб Альфонсо ди Борджиа имеет быка, пасущегося на траве.[48] |
|
| De Capra & Albergo. | Pius. II. | Senenſis, qui fuit à Secretis Cardinalibus Capranico & Albergato. | |||
| 210 | 56. От козы и гостиницы (англ. From a nanny-goat and an inn) |
Пий II (1458—1464) |
Энеа Сильвио Пикколомини (итал. Enea Silvio de Piccolomini) |
Сиенец, который был секретарём кардиналов Капраника и Альбергато. (англ. A Sienese, who was secretary to Cardinals Capranicus and Albergatus.) Он был секретарём двух кардиналов перед тем, как занял папский престол. Девиз, возможно, намекает на создание папой Вифлеемского ордена.[50] |
|
| De Ceruo & Leone. | Paulus. II. | Venetus, qui fuit Commendatarius eccleſiæ Ceruienſis, & Cardinalis tituli S. Marci. | |||
| 211 | 57. От оленя и льва (англ. From a stag and lion) |
Павел II (1464—1471) |
Пьетро Барбо (итал. Pietro Barbo) |
Венецианец, который был временным управляющим церкви в Червии и кардиналом с титулом Св. Марка. (англ. A Venetian, who was Commendatary of the church of Cervia, and Cardinal of the title of St. Mark.) Возможно здесь ссылка на его епископство в Червии, название которой лат. cervus переводится как олень, и на его кардинальский титул Святого Марка, так как Св. Марк изображается крылатым львом.[51] |
|
| Piſcator minorita. | Sixtus. IIII. | Piſcatoris filius, Franciſcanus. | |||
| 212 | 58. Рыбак минорит (англ. Minorite fisherman) |
Сикст IV (1471—1484) |
Франческо делла Ровере (итал. Francesco della Rovere) |
Сын рыбака, франсисканец. (англ. Son of a fisherman, Franciscan.) Он родился в портовом городе Савона и стал франсисканским монахом-миноритом. |
|
| Præcurſor Siciliæ. | Innocentius VIII. | qui uocabatur Ioãnes Baptiſta, & uixit in curia Alfonſi regis Siciliæ. | |||
| 213 | 59. Креститель Сицилии (англ. Forerunner of Sicily) |
Иннокентий VIII (1484—1492) |
Джованни Ваттиста Чибо (итал. Giovanni Battista Cibò) |
Который назывался Иоанном Крестителем и жил при дворе Альфонсо, короля Сицилии. (англ. Who was called John Baptist, and lived in the court of Alfonso, king of Sicily.) Джиованни Баттиста Чибо был назван в честь Иоанна Крестителя, предвестника Христа. В свои ранние годы Джиованни служил епископом Мольфетты в Сицилии.[52] |
|
| Bos Albanus in portu. | Alexander VI. | Epiſcopus Cardinalis Albanus & Portuenſis, cuius inſignia Bos. | |||
| 214 | 60. Бык Альбаны в порту (англ. Bull of Alba in the harbor) |
Александр VI (1492—1503) |
Родриго де Борджиа (итал. Rodrigo de Borgia) |
Кардинал Альбаны и Порто, чьим гербом был бык. (англ. Cardinal Bishop of Albano and Porto, whose arms were a bull.) В 1456 он был назначен кардиналом и имел титулы кардинала-епископа Альбаны и Порто.[53] Как и у всех членов фамилии Боржиа, герб папы Александра VI имеет пасущегося быка.[54] |
|
| De paruo homine. | Pius. III. | Senenſis, familia piccolominea. | |||
| 215 | 61. Из маленьких людей (англ. From a small man) |
Пий III (1503) |
Франческо Тодескини Пикколомини (итал. Francesco Todeschini Piccolomini) |
Сиенец, из семьи Пикколомини. (англ. A Sienese, of the Piccolomini family.) Фамилия его была Piccolomini и состояла из двух слов: итал. piccolo маленький и итал. uomo — человек. |
|
| Fructus Iouis iuuabit. | Iulius. II. | Ligur, eius inſignia Quercus, Iouis arbor. | |||
| 216 | 62. Плод Юпитера поможет (англ. The fruit of Jupiter will help) |
Юлий II (1503—1513) |
Джулиано делла Ровере (итал. Giuliano della Rovere) |
Генуезец, его эмблемой был дуб, дерево Юпитера. (англ. A Genoese, his arms were an oak, Jupiter's tree.) Его гербом был дуб, дерево, посвященное Юпитеру.[54] Фамилия папы, итал. Della Rovere, буквально означает из дуба.[55] |
|
| De craticula Politiana. | Leo. X. | filius Laurentii medicei, & ſcholaris Angeli Politiani. | |||
| 217 | 63. От решетки политика (англ. From a Politian gridiron)[56] |
Лев X (1513—1521) |
Джованни де Медичи (итал. Giovanni de Medici) |
Сын Лоренцо Медичи и студент Анжело Полициано. (англ. Son of Lorenzo de' Medici, and student of Angelo Poliziano.) Его учителем и наставником был выдающийся гуманист и учёный Анжело Полициано.[57] |
|
| Leo Florentius. | Adrian. VI. | Florẽtii filius, eius inſignia Leo. | |||
| 218 | 64. Флорентийский лев (англ. Florentian lion) |
Адриан VI (1522—1523) |
Адриан Флоренсзоон Буйенс (нидерл. Adriaan Florenszoon Boeyens) |
Сын Флорентия, его эмблемой был лев. (англ. Son of Florentius, his arms were a lion.) Его герб имеет двух львов,[54] а имя его Адриан Флоренсзоон (сын Флоренса или Флорентия). |
|
| Flos pilei ægri. | Clemens. VII. | Florentinus de domo medicea, eius inſignia pila, & lilia. | |||
| 219 | 65. Цветок пилюли больного (англ. Flower of the sick man's pill)[58] |
Климент VII (1523—1534) | Джулио де Медичи (итал. Giulio de Medici) |
Флорентиец из дома Медичи, его эмблемой были шарики-пилюли и лилии. A Florentine of the Medicean house, his arms were pill-balls and lilies. Герб Медичи украшен шестью медицинскими шариками. Один из них, бо´льший по размеру, включает флорентийские лилии.[54] |
|
| Hiacinthus medicorũ. | Paulus. III. | Farneſius, qui lilia pro inſignibus geſtat, & Card. fuit SS. Coſme, & Damiani. | |||
| 220 | 66. Гиацинт лекарей (англ. Hyacinth of the physicians) |
Павел III (1534—1549) |
Алессандро Фарнезе (итал. Alessandro Farnese) |
Фарнезе, герб которого имеет лилии, носил титул кардинала святых Космы и Домиана. (англ. Farnese, who bore lilies for arms, and was Cardinal of Saints Cosmas and Damian.) На гербе папы Павла изображены шесть гиацинтов.[54] |
|
| De corona montana. | Iulius. III. | antea uocatus Ioannes Maria de monte. | |||
| 221 | 67. От горной короны (англ. From the mountainous crown) |
Юлий III (1550—1555) |
Джованни Мария Чокки дель Монте (итал. Giovanni Maria Ciocchi del Monte) |
Прежде звался Джованни Мария из горы (дель Монте). (англ. Formerly called Giovanni Maria of the Mountain (de Monte).) На его гербе изображены горы и пальмовые ветви, сложенные в форме короны.[54] |
|
| Frumentum flocidum. [sic] | Marcellus. II. | cuius inſignia ceruus & frumẽtum, ideo floccidum, quod pauco tempore uixit in papatu. | |||
| 222 | 68. Пустяковая пшеница (англ. Trifling grain) |
Марцелл II (1555) |
Марчелло Червини (итал. GMarcello Cervini) |
Чьим гербом были олень и пшеница; пустяковая, потому что он был папой очень короткое время. (англ. Whose arms were a stag and grain; 'trifling', because he lived only a short time as pope.) На его гербе изображён олень и колосья пшеницы. Был папой римским очень недолго: с 9 по 30 апреля 1555. |
|
| De fide Petri. | Paulus. IIII. | antea uocatus Ioannes Petrus Caraffa. | |||
| 223 | 69. От веры Петра (англ. From Peter's faith) |
Павел IV (1555—1559) |
Джанпьетро Караффа (итал. Giovanni Pietro Caraffa) |
Прежде звался Джан Пётр Караффа. (англ. Formerly called John Peter Caraffa.) Говорят, он использовал своё мирское имя Пётр. |
|
| Eſculapii pharmacum. | Pius. IIII. | antea dictus Io. Angelus Medices. | |||
| 224 | 70. Асклепова медицина (англ. Aesculapius' medicine) |
Пий IV (1559—1565) |
Джованни Анджело де Медичи (итал. Giovanni Angelo de Medici) |
Прежде звался Джованни Анджело Медичи. (англ. Formerly called Giovanni Angelo Medici.) Его фамилия была Медичи (Medici). Игра слов: медичи — медицина. |
|
| Angelus nemoroſus. | Pius. V. | Michael uocatus, natus in oppido Boſchi. | |||
| 225 | 71. Ангел рощи (англ. Angel of the grove) |
Св. Пий V (1566—1572) |
Антонио Микеле Гислиери (итал. Antonio Michele Ghislieri) |
(англ. Called Michael, born in the town of Bosco.) Он родился в Боско, Ломбардия; Название места означает «роща». Его мирское имя было Антонио Микеле Гислиери, итал. Antonio Michele Ghislieri, а Михаил — это имя предводителя ангельских воинств архангела Михаила. |
|
| Medium corpus pilarũ. | Gregorius. XIII. | cuius inſignia medius Draco, Cardinalis creatus à Pio. IIII. qui pila in armis geſtabat. | |||
| 226 | 72. Половина тела шаров (англ. Half body of the balls) |
Григорий XIII (1572—1585) |
Уго Бонкомпаньи (итал. Ugo Boncompagni) |
На чьём гербе было пол-дракона; кардинал поставленный Пием IV-м, который несёт шары в своих руках. (Whose arms were a half-dragon; a Cardinal created by Pius IV, who bore balls in his arms.) «Шары» (лат. pilarũ) в латинской фразе относятся к папе Пию IV-му, который поставил Григория XIII в кардиналы. На гербе папы Григория XIII-го изображена верхняя половина тела дракона.[54] |
|
| Axis in medietate ſigni. | Sixtus. V. | qui axem in medio Leonis in armis geſtat. | |||
| 227 | 73. Ось в середине знака (англ. Axle in the midst of a sign) |
Сикст V (1585—1590) |
Феличе Перетти ди Монтальто (итал. Felice Peretti di Montalto) |
На гербе которого помещена ось посередине льва. (англ. Who bears in his arms an axle in the middle of a lion.) Здесь дано непосредственное описание герба папы. |
|
| De rore cœli. | Vrbanus. VII. | qui fuit Archiepiſcopus Roſſanenſis in Calabria, ubi mãna colligitur. | |||
| 228 | 74. Из росы небесной (англ. From the dew of the sky) |
Урбан VII (1590) |
Джамбаттиста Кастанья (итал. Giovanni Battista Castagna) |
Который был архиепископом Россано в Калабрии, где собирается манна. (англ. Who was Archbishop of Rossano in Calabria, where manna is collected.) Он был архиепископом Россано в Калабрии, где с некоторых растений собирается сладкий сок, называемый «росой небесной».[59] Более простое объяснение может быть в названии города Rossano: корень его лат. ros, roris — роса, выпадающий росой. |
|
Римские папы с 1590 года до сегодняшнего дня
Для этой группы римских пап текст, опубликованный в 1595 году,[4] приводит имена только первых трёх пап, то есть тех, чей понтификат начался после обнаружения текста (1590 год), но не позднее года публикации текста (1595 год). Для этих трёх пап текст не содержит латинского объяснения к пророческому девизу. Далее опубликованный текст пророчества содержит только латинские девизы.
| Римские папы (1590—) | ||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Папа №. | Девиз Перевод |
Тронное имя (Понтификат) |
Мирское имя | Историческая ссылка или объяснение | Герб | |||
| Ex antiquitate Vrbis. | Gregorius. XIIII. | |||||||
| 229 | 75 От древности города (англ. Of the antiquity of the city) |
Григорий XIV (1590—1591) |
Никколо Сфрондрати (итал. Niccolo Sfrondrati) |
Его отец был сенатором в древнем городе Милане. Слово сенатор — производное от лат. senex, что значит старик. | 
| |||
| Pia ciuitas in bello. | Innocentius. IX. | |||||||
| 230 | 76 Благочестивый город в войне (англ. Pious city in war) |
Иннокентий IX (1591) |
Джованни Антонио Факинетти (итал. Giovanni Antonio Facchinetti) |
Он был патриархом Иерусалима перед избранием на папский престол. | 
| |||
| Crux Romulea. | Clemens. VIII. | |||||||
| 231 | 77 Крест Рима (англ. Cross of Romulus) |
Климент VIII (1592—1605) |
Ипполито Альдобрандини (итал. Ippolito Aldobrandini) |
Он был кардиналом-священником с титулом Св. Панкратия.[60] Святой Панкратий Римский — раннехристианский римский мученик.[61] |
| |||
| Vndoſus uir. | ||||||||
| 232 | 78 Человек волн (англ. Wavy man) |
Лев XI (1605) |
Алессандро Оттавиано де Медичи (итал. Alessandro Ottaviano de' Medici) |
Он был епископом Палестрины,[62] по преданию, основанной сыном мореплавателя Одиссея.[63] Девиз может относиться к короткому правлению папы Льва (27 дней). |
| |||
| Gens peruerſa. | ||||||||
| 233 | 79 Подкупленная нация (англ. Corrupted nation) |
Павел V (1605—1621) |
Камилло Боргезе (итал. Camillo Borghese) |
Папа Павел V назначил своего племянника, Шипионе Боргезе, в коллегию кардиналов. Слово непотизм (кумовство), возможно, возникло во время правления этого папы. | 
| |||
| In tribulatione pacis. | ||||||||
| 234 | 80 В мучениях мира (англ. In the trouble of peace) |
Григорий XV (1621—1623) |
Алессандро Людовизи (итал. Alessandro Ludovisi) |
Его правление связано с началом Тридцатилетней войны. | 
| |||
| Lilium & roſa. | ||||||||
| 235 | 81 Лилия и роза (англ. Lily and rose) |
Урбан VIII (1623—1644) |
Маффео Барберини (итал. Maffeo Barberini) |
 Он был рождён во Флоренции, на гербе которой изображена красная лилия. Во время его правления было примирение Франции (лилия) и Англии (роза). |
| |||
| Iucunditas crucis. | ||||||||
| 236 | 82 Удовольствие креста (англ. Delight of the cross) |
Иннокентий X (1644—1655) |
Джамбаттиста Памфили (итал. Giovanni Battista Pamphili) |
Он был избран на папский престол после длинного и сложного конклава в праздник Воздвижения Креста Господня. | 
| |||
| Montium cuſtos. | ||||||||
| 237 | 83 Страж гор (англ. Guard of the mountains) |
Александр VII (1655—1667) |
Фабио Киджи (итал. Fabio Chigi) |
Его фамильный герб включает изображение семи холмов со звездой над ними.[64] | 
| |||
| Sydus olorum. | ||||||||
| 238 | 84 Звезда лебедей (англ. Star of the swans) |
Климент IX (1667—1669) |
Джулио Роспильози (итал. Giulio Rospigliosi) |
Звезда по легенде относится к папе Александру VII, который назначил Климента своим персональным секретарём. Слово итал. Cigni — лебедь рифмуется с фамилией папы Александра Chigi.[64] | 
| |||
| De flumine magno. | ||||||||
| 239 | 85 От великой реки (англ. From a great river) |
Климент X (1670—1676) |
Эмилио Бонавентура Альтьери (итал. Emilio Bonaventura Altieri) |
Папа Климент был уроженец Рима. | 
| |||
| Bellua inſatiabilis. | ||||||||
| 240 | 86 Ненасытный зверь (англ. Insatiable beast) |
Иннокентий XI (1676—1689) |
Бенедетто Одескальки (итал. Benedetto Odescalchi) |
Герб папы Иннокентия имел изображение льва.[64] | 
| |||
| Pœnitentia glorioſa. | ||||||||
| 241 | 87 Славное покаяние (англ. Glorious penitence) |
Александр VIII (1689—1691) |
Пьетро Витто Оттобони (итал. Pietro Vitto Ottoboni) |
Его имя было Пётр. Апостол Пётр покаялся после троекратного отречения от Христа. | 
| |||
| Raſtrum in porta. | ||||||||
| 242 | 88 Грабли в дверь (англ. Rake in the door) |
Иннокентий XII (1691—1700) |
Антонио Пиньятелли дель Растрелло (итал. Antonio Pignatelli del Rastrello) |
Его фамилия итал. Rastrello означает грабли.[65] | 
| |||
| Flores circundati. | ||||||||
| 243 | 89 Окруженный цветами (англ. Surrounded flowers) |
Климент XI (1700—1721) |
Джанфранческо Альбани (итал. Giovanni Francesco Albani) |
Он был кардинал-дьяконом с титулом Св. Мария в Аквиро.[66] | 
| |||
| De bona religione. | ||||||||
| 244 | 90 Из хорошей религии (англ. From good religion) |
Иннокентий XIII (1721—1724) |
Пьетро Микеланджело деи Конти (итал. Pietro Michelangelo dei Conti) |
Игра слов, относящаяся к выбранному папой имени Иннокентий,что может означать чистый, невинный. Он из знаменитой семьи Конти, которая произвела несколько пап. | 
| |||
| Miles in bello. | ||||||||
| 245 | 91 Солдат на войне (англ. Soldier in War) |
Бенедикт XIII (1724—1730) |
Пьетро Франческо Орсини (итал. Pietro Francesco Orsini) |
Прежде, чем он стал папой, многие соседние страны были охвачены войной. Не исключено, что он воевал в одной из них как обычный солдат. | 
| |||
| Columna excelſa. | ||||||||
| 246 | 92 Величественная колонна (англ. Lofty column) |
Климент XII (1730—1740) |
Лоренцо Корсини (итал. Lorenzo Corsini) |
Он был кардинал-священник с титулом Сан-Пьетро-ин-Винколи, что значит св. Пётр в веригах. Имя Пётр произведено от греч. petros — скала.[67][68] | 
| |||
| Animal rurale. | ||||||||
| 247 | 93 Деревенское животное (англ. Country animal) |
Бенедикт XIV (1740—1758) |
Просперо Лоренцо Ламбертини (итал. Prospero Lorenzo Lambertini) |
Возможно — игра слов, связанная с двумя его известными папскими буллами (англ. bull — бык) | 
| |||
| Roſa Vmbriæ. | ||||||||
| 248 | 94 Роза Умбрии (англ. Rose of Umbria) |
Климент XIII (1758—1769) |
Карло делла Торе Реццонико (итал. Carlo della Torre di Rezzonico) |
Он получил в 1747 году звание кардинал-священника с титулом Санта-Мария-ин-Арачели.[69] В духовных кругах Дева Мария представляется розой. | 
| |||
| Vrſus uelox. | ||||||||
| 249 | 95 Быстрый медведь (англ. Swift bear) |
Климент XIV (1769—1774) |
Лоренцо Джованни Винченцо Антонио Ганганелли (итал. Lorenzo Giovanni Vincenzo Antonio Ganganelli) |
На фамильном гербе Ганганелли был изображён бегущий медведь. | 
| |||
| Peregrin9 apoſtolic9.[70] | ||||||||
| 250 | 96 Апостольский паломник (англ. Apostolic pilgrim) |
Пий VI (1775—1799) |
Джананджело граф Браски (итал. Giovanni Angelico Braschi) |
Провёл последние два года своей жизни в изгнании, был узником французской революции. | 
| |||
| Aquila rapax. | ||||||||
| 251 | 97 Хищный орёл (англ. Rapacious eagle) |
Пий VII (1800—1823) |
Грегорио Луиджи Барнаба Кьярамонти (итал. Gregorio Luigi Barnaba Chiaramonti) |
Правление папы было омрачено Наполеоном, эмблемой которого был орёл. | 
| |||
| Canis & coluber. | ||||||||
| 252 | 98 Собака и змея (англ. Dog and adder) |
Лев XII (1823—1829) |
Аннибале, граф делла Дженга (итал. Annibale Sermattei della Genga) |
Собака и змея — оскорбления, и папу Льва очень многие ненавидели. Девиз также может быть намёком на фамилию папы Sermattei, итал. Serpente — змея. | 
| |||
| Vir religioſus. | ||||||||
| 253 | 99 Религиозный муж (англ. Religious man) |
Пий VIII (1829—1830) |
Франческо Саверио, граф Кастильони (итал. Francesco Saverio Castiglioni) |
Очередная игра слов: ссылка на выбранное папой имя лат. Pius — набожный. | 
| |||
| De balneis Ethruriæ. | ||||||||
| 254 | 100 От Тосканских купален (англ. From the baths of Tuscany) |
Григорий XVI (1831—1846) |
Бартоломео Альберто Капеллари (итал. Bartolomeo Alberto Cappellari) |
Папа принадлежал к отшельническому ордену камальдулов, основанному в горах Тосканы. Орден состоял из двух монашеских общежитий, одно из которых называлось итал. Fonte Buono — прекрасный фонтан.[71] | 
| |||
| Crux de cruce. | ||||||||
| 255 | 101 Крест от креста (англ. Cross from cross) |
Бл. Пий IX (1846—1878) |
Джованни Мария, граф Мастаи-Ферретти (итал. Giovanni Maria Mastai Ferretti) |
Папа Пий IX многое испытал во время своего правления, но главная его крестная мука пришла от Савойской династии, которая объединила Италию и лишила папу его владений. Герб Савойской династии — белый крест на красном фоне. | 
| |||
| Lumen in cœlo. | ||||||||
| 256 | 102 Свет в небе (англ. Light in the sky) |
Лев XIII (1878—1903) |
Винченцо Джоакино Рафаэль Луиджи Печчи (итал. Vincenzo Gioacchino Raffaele Luigi Pecci) |
На его гербе изображена летящая звезда. | 
| |||
| Ignis ardens. | ||||||||
| 257 | 103 Пламенный огонь (англ. Burning fire) |
Св. Пий X (1903—1914) |
Джузеппе Мелькиоре Сарто (итал. Giuseppe Melchiore Sarto) |
Пий X ратовал за издание первого полного Кодекса канонического права, за ежедневное причащение и за использование одноголосого Григорианского пения в католической литургии, и был противником модернизма в церкви. Он был первым святым папой за период в 400 лет, предыдущим был Пий V. | 
| |||
| Religio depopulata. | ||||||||
| 258 | 104 Религия разорена (англ. Religion destroyed) |
Бенедикт XV (1914—1922) |
Джакомо, маркиз делла Кьеза (итал. Giacomo della Chiesa) |
В понтификат Бенедикта XV-го произошли: Первая мировая война — 12 млн убитых и 55 млн раненых[72] Испанский грипп — умерло ~50-100 млн человек; Октябрьская революция, начавшая беспрецедентные гонения на верующих. |
| |||
| Fides intrepida. | ||||||||
| 259 | 105 Неустрашимая вера (англ. Intrepid faith) |
Пий XI (1922—1939) |
Аброджио Дамиано Акилле Ратти (итал. Ambrogio Damiano Achille Ratti) |
В понтификат Пия XI-го: издана энциклика Mit brennender Sorge, осуждающая нацизм; подписаны Латеранские соглашения, где Фашистская Италия признала суверенитет Святого Престола. |
| |||
| Paſtor angelicus. | ||||||||
| 260 | 106 Ангельский пастух (англ. Angelic shepherd) |
Достопочтенный Пий XII (1939—1958) |
Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли (итал. Eugenio Maria Giuseppe Giovanni Pacelli) |
Пий XII издал несколько энциклик догматического содержания. Он непогрешимо ex cathedra (то есть, как глава Церкви), провозгласил догмат о Вознесении Пресвятой Девы Марии. | 
| |||
| Paſtor & nauta. | ||||||||
| 261 | 107 Пастух и моряк (англ. Shepherd and sailor) |
Св. Иоанн XXIII (1958—1963) |
Анжело Джузеппе Ронкалли (итал. Angelo Giuseppe Roncalli) |
Перед избранием папой, он был Патриарх Венеции, города моряков, каналов и гондол.[73] | 
| |||
| Flos florum. | ||||||||
| 262 | 108 Цветок цветков (англ. Flower of flowers) |
Павел VI (1963—1978) |
Джованни Баттиста Энрико Антонио Мария Монтини (итал. Giovanni Battista Enrico Antonio Maria Montini) |
На гербе Павла VI-го изображены три лилии, Флёр-де-ли. Лилия (Флёр-де-ли) к концу средних веков стала во Франции эмблемой королевской власти. В Песни Песней лилия — цветок цветков (Песн. 2:2, Песн. 5:13, Песн. 6:2). | 
| |||
| De medietate lunæ. | ||||||||
| 263 | 109 От середины луны (англ. From the midst of the moon) |
Иоанн Павел I (1978) |
Альбино Лучани (итал. Albino Luciani) |
Родился 17 октября 1912 года, когда луна достигла своей половины.[74] Его широкая улыбка была подобна половине луны. Его помнят как улыбающегося папу. | 
| |||
| De labore ſolis. | ||||||||
| 264 | 110 От солнечного затмения (англ. From a solar eclipse) |
Св. Иоанн Павел II (1978—2005) |
Кароль Юзеф Войтыла (польск. Karol Józef Wojtyła) |
лат. Labores solis — латинское выражение, означающее солнечное затмение. Родился 18 мая 1920 года в день частичного солнечного затмения, наблюдавшегося в области Индийского океана. Похоронен 8 апреля 2005 года в день редкого гибридного полного солнечного затмения, наблюдавшегося в области Тихого океана. | 
| |||
| Gloria oliuæ. | ||||||||
| 265 | 111 Слава оливы (англ. Glory of the olive) |
Бенедикт XVI (2005—2013) |
Йозеф Алоиз Ратцингер (нем. Joseph Alois Ratzinger) |
Папа взял тронное имя Бенедикт XVI, в частности в честь св. Бенедикта Нурсийского. Одним из ответвлений бенедиктинцев является орден Оливетов, монахов с Елеонской горы. В 1993—2005 годах кардинал Йозеф Ратцингер носил титул кардинала Веллетри-Сеньи. На гербе города Веллетри изображены три оливковых дерева. Бенедикт XVI возглавлял Конгрегацию доктрины веры (она же — Святая инквизиция, переименованная в 1908 папой Св. Пием Х). На гербе Святой инквизиции изображена оливковая ветвь. |
| |||
| In perſecutione extrema S.R.E. ſedebit. | ||||||||
| Во время последних гонений Святой Римской Церкви воссядет (англ. In the final persecution of the Holy Roman Church, there will sit)[3] | ||||||||
| Petrus Romanus, qui paſcet oues in multis tribulationibus: quibus tranſactis ciuitas ſepticollis diruetur, & Iudex tremẽdus iudicabit populum ſuum. Finis. | ||||||||
| 266[75] | 112 Пётр Римлянин, который будет пасти овец среди множества терзаний; по свершении чего город семи холмов будет разрушен, и Судия страшный будет судить народ свой. Конец. (англ. Peter the Roman, who will nourish the sheep in many tribulations; when they are finished, the city of seven hills will be destroyed, and the fearsome Judge will judge His people. The End.) |
Франциск (2013—) |
Хорхе Марио Бергольо (исп. Jorge Mario Bergoglio) |
Пророчества после 1595 года состоят из девизов, поэтому фраза «Petrus Romanus» должна восприниматься скорее, как девиз — «Римская твердыня», а не как отсылка на имя нового папы. В этой связи, многозначительной представляется приверженность нового папы идеалам Франциска Ассизского (1181—1226), перед которым также стояли задачи спасти церковь от неурядиц XII—XIII вв. Папа взял имя Франциска Ассизского (Джованни Франческо ди Пьетро Бернардоне), родившегося в г. Ассизе, Умбрии — области, в то время управляемой Римским папой (то есть Римом). Бергольйо (Bergoglio) - Слово “berg” существует во многих германских языках и переводится как “гора”, ”клиф (скала)”. Имя Пётр (Πέτρος) – камень, скала. Πέτρα – клиф, уступ. Из слова "berg" происходит слово "berger" - пастух овец ("который будет пасти овец среди множества терзаний"). |
| |||
Пророчество и Евангелия
|
Возможно, этот раздел содержит оригинальное исследование. Добавьте ссылки на источники, в противном случае он может быть удалён.
Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения. (12 февраля 2013) |
Следует отметить, что Иисус Христос и апостолы не только не указывают определённо на время конца мира, но даже прямо говорят о невозможности для человека знать день и час тот (Мф. 24:36; 2Пет. 3:10 и др.). Христос говорил, что времена и сроки находятся во власти Отца Небесного и апостолам не дано это знать (Деян. 1:6—7). Но когда день Господень будет «близко, при дверях», то Иисус Христос указал способ, как можно эту близость определить — «притча о смоковнице» (Мф. 24:32—33; Лк. 21:29—31). Христос просит учеников увидеть приближение Царствия Божьего и восклониться (Лк. 21:28; Лк. 21:31).
Пророчество в искусстве, литературе и культуре
- В прессе пересказывалась легенда неизвестного авторства, согласно которой последним папой вновь будет сам Апостол Пётр, письмо от которого в 2005 году было представлено Иоанну Павлу II, о чём, согласно легенде, также говорилось в пророчестве св. Малахии[76].
Напишите отзыв о статье "Пророчество о папах"
Примечания
- ↑ Гергей Е. История папства. — М.: Республика , 1996. — С. 120.
- ↑ inosmi.ru: [www.inosmi.ru/world/20130212/205799618.html Геополитические последствия отречения Бенедикта XVI]
- ↑ 1 2 3 В большинстве исследований этот и следующий за ним параграф объединяются вместе, хотя в книге «Древо жизни» («Lignum Vitae») издания 1595 года эта строчка составляет отдельный параграф, следующий сразу после Славы оливы (лат. Gloria oliuæ).
- ↑ 1 2 3 Arnold de Wion. [books.google.com/books?id=a4o8AAAAcAAJ&pg=RA7-PT278#v=onepage&q=&f=false Оригинал текста «Пророчества» в книге «Древо жизни» («Lignum Vitae») издания 1595 года] (лат.). Проверено 1 февраля 2010. (англ.)
- ↑ O’Brien, M. J. (1880). An historical and critical account of the so-called Prophecy of St. Malachy, regarding the succession of the popes. Dublin: M.H. Gill & Son. Стр. 110.
- ↑ John Hogue. The Last Pope: The Decline and Fall of the Church of Rome : The Prophecies of St. Malachy for the New Millennium. — USA, UK, Canada, Australia, and New Zealand: Element Books, 1999. — ISBN 1862042020. (англ.)
- ↑ James Rollins. The Doomsday Key. — NY: HarperCollins Publishers, June 2009. — ISBN 978 0 06 123140 7. (англ.)
- ↑ [katolik.ru/mir/113833-smi-novym-papoj-rimskim-mozhet-stat-kardinal-piter-tarkson.html СМИ: новым Папой Римским может стать кардинал Питер Тарксон]. Проверено 15 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ES3ZDaHo Архивировано из первоисточника 15 февраля 2013].
- ↑ Peter Bander. The Prophecies of St. Malachy. — Charlotte, NC: TAN Books and Publishers, Inc, 1969. — 96 с. — ISBN 0-8189-0189-6. (англ.)
- ↑ [www.newadvent.org/cathen/12272b.htm CATHOLIC ENCYCLOPEDIA: List of Popes]. Проверено 15 марта 2013. [www.webcitation.org/6F9IYzCyi Архивировано из первоисточника 16 марта 2013].
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/03793c.htm Città di Castello]. (англ.)
- ↑ [it.wiktionary.org/wiki/hunt Wiktionary «преследовать»]
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/09412a.htm Pope Lucius II] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/05599a.htm Eugene III] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/01156c.htm Pope Adrian IV] (англ.)
- ↑ 1 2 Ошибка в оригинальном (опубликованном в 1595 году) тексте.
- ↑ Геральдика: [www.houseofnames.com/coatofarms_details.asp?sId=&s=Paparo Paparo Coat of Arms] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/09412b.htm Pope Lucius III] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/06795a.htm Папа Григорий VIII] (англ.)
- ↑ Héraldique européenne, [www.heraldique-europeenne.org/Regions/Italie/Papes_1.htm Papes] (фр.)
- ↑ Нестандартная глагольная форма для exibit.
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/07457a.htm Pope Honorius III] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/06796a.htm Pope Gregory IX] (англ.)
- ↑ Encyclopædia Britannica: [www.britannica.com/eb/article-9022007/Celestine-IV Celestine] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/08017a.htm Pope Innocent IV] (англ.)
- ↑ Christ’s Faithful People, [www.cfpeople.org/Books/Pope/POPEp178.htm Pope Innocent IV] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/01287b.htm Pope Alexander IV] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/15212a.htm Pope Urban IV] (англ.)
- ↑ Héraldique européenne, [www.heraldique-europeenne.org/Regions/Italie/Milan.htm Dynastie de Visconti] (фр.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/08018a.htm Pope Bl. Innocent V] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/08429c.htm Pope John XXI(XX)] (англ.)
- ↑ 1 2 3 Héraldique européenne, [www.heraldique-europeenne.org/Regions/Italie/Papes_3.htm Papes] (фр.)
- ↑ [days.pravoslavie.ru/Life/life6767.htm Святитель Николай Чудотворец]
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/02430a.htm Pope Benedict XII] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/04023a.htm Pope Clement VI] (англ.)
- ↑ 1 2 3 Héraldique européenne, [www.heraldique-europeenne.org/Regions/Italie/Papes_4.htm Papes]
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/08018b.htm Pope Innocent VI] (англ.)
- ↑ Кардиналы Святой Римской Церкви: [www.fiu.edu/~mirandas/titles-2.htm Titles] (англ.)
- ↑ Кардиналы Святой Римской Церкви: [www.fiu.edu/~mirandas/deaconries-2.htm Deaconries] (англ.)
- ↑ Araldicavaticana.com, [www.araldicavaticana.com/pantclemente7.htm Clemente VII (antipapa)] (итал.)
- ↑ Araldicavaticana.com, [www.araldicavaticana.com//pantbenedetto13.htm Benedetto XIII (antipapa)] (итал.)
- ↑ Кардиналы Святой Римской Церкви: [www.fiu.edu/~mirandas/consistories-xv.htm Consistories for the creation of Cardinals] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/15216a.htm Pope Urban VI] (англ.)
- ↑ Araldicavaticana.com, [www.araldicavaticana.com/pantalessandro5.htm Alessandro V (antipapa)] (итал.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/08434a.htm John XXIII] (англ.)
- ↑ [www.privateers.ru/notorious-persons/cossa-baltazar.html Косса, Балтазар]
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/09725a.htm Pope Martin V]
- ↑ 1 2 Héraldique européenne, [www.heraldique-europeenne.org/Regions/Italie/Papes_5.htm Papes] (фр.)
- ↑ Araldicavaticana.com, [www.araldicavaticana.com/pantfelice5.htm Felice V (antipapa)] (итал.)
- ↑ Католическая Энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/12126c.htm Pope Pius II] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/11578a.htm Pope Paul II] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/08019b.htm Pope Innocent VIII] (англ.)
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/01289a.htm Pope Alexander VI]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Héraldique européenne, [www.heraldique-europeenne.org/Regions/Italie/Papes_6.htm Papes] (фр.)
- ↑ Baroque Rome in the etchings of Giuseppe Vasi, [members.tripod.com/romeartlover/Renaissance.html The Triumph of Life] (англ.)
- ↑ Gridiron — решётка для жарки очевидно относится к Св. Лаврентию, который был заживо изжарен на железной решётке. Это довольно туманный намёк на Лоренцо Великолепного, отца Джованни.
- ↑ Католическая энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/09162a.htm Pope Leo X]
- ↑ Pileus здесь не может быть латинским словом [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/secondary/SMIGRA*/Pileus.html шляпа], но, скорее всего является производным от [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/secondary/SMIGRA*/Pila.html pila — шар] или Late Latin pilula — шарик, пилюля. На гербе Медичи изображены красные шарики (пилюли) как намёк на происхождение семьи из медиков (medici).
- ↑ Botanical.com, [www.botanical.com/botanical/mgmh/a/ashmn075.html Ash, Manna] (англ.)
- ↑ Католическая Энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/04027a.htm Clement VIII]
- ↑ Католическая Энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/10751a.htm Sts. Nereus and Achilleus, Domitilla and Pancratius]
- ↑ Католическая Энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/09166a.htm Pope Leo XI]
- ↑ Католическая Энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/11421a.htm Palestrina]
- ↑ 1 2 3 Héraldique européenne, [www.heraldique-europeenne.org/Regions/Italie/Papes_8.htm Papes] (фр.)
- ↑ Кардиналы Святой Римской Церкви: [www.fiu.edu/~mirandas/bios1681.htm#PIGNATELLI Antonio Pignatelli del Rastrello] (англ.)
- ↑ Catholic Heraldry, [www.catholic-hierarchy.org/diocese/d1m05.html S. Maria in Aquiro] (англ.)
- ↑ Климент XII положил начало строительству многих прекрасных церквей и других архитектурных памятников, среди которых выделяется известное барокко фонтана Треви. Ему удалось спасти две колонны Пантеона для часовни в Мантуе.
- ↑ Католическая Энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/04030a.htm Pope Clement XII] (англ.)
- ↑ Кардиналы Святой Римской Церкви: [www.fiu.edu/~mirandas/bios1737.htm#Rezzonico Rezzonico, Carlo] (англ.)
- ↑ Символ 9 над словом — аббревиатура для латинского суффикса us.
- ↑ Католическая Энциклопедия: [www.newadvent.org/cathen/03204d.htm Camaldolese] (англ.)
- ↑ [www.gazeta.ru/news/lenta/2008/11/11/n_1294259.shtml Западный мир отмечает 90 лет со дня окончания Первой мировой войны];
- ↑ Как повествуется в книге Питера Бандера «Пророчества Малахии» («The Prophecies of St. Malachy» by Peter Bander), во время конклава, выбравшего папой Иоанна XXIII-го, кардинал Спеллман (Cardinal Spellman) из Нью-Йорка прямо в соответствии с «Пророчеством о папах» нанял лодку, наполнил её овцами и разъезжал вверх и вниз по Тибру.
- ↑ [fullmooncalendar.net/ Фазы Луны. Календарь.] (англ.)
- ↑ [ru.wikipedia.org/wiki/Франциск_(папа_римский) Франциск] (рус.) // Википедия.
- ↑ [www.business-gazeta.ru/article/74955/ Отречение перед концом света?]
Литература
- Р. Мональди, Ф. Сорти. Imprimatur: В печать. Исторический детектив. — М.: АСТ, 2006 г. — 672 с. — ISBN 5-17-033234-3.
- Arnold de Wion. Lignum Vitae (Древо жизни). — Venetiis: APVD Georgium Angelerium, 1595 г. — 872 с. (лат.) [books.google.com/books?id=a4o8AAAAcAAJ&pg=RA7-PT278#v=onepage&q=&f=false online] на Google Book Search
- Bander, Peter. The Prophecies of St. Malachy. — Charlotte, NC: TAN Books and Publishers, Inc, 1969. — 96 с. — ISBN 0-8189-0189-6. (англ.)
- Peter Bander, H. E. Cardinale and Canon W. Coslett Quin. The Prophecies of St Malachy & St Columbkille. — Buckinghamshire, UK: Smythe, Colin Limited, 2005. — 143 с. — ISBN 0861404610, ISBN 978-0-86140-461-2. (англ.)
- John Hogue. The Last Pope: The Decline and Fall of the Church of Rome : The Prophecies of St. Malachy for the New Millennium. — USA, UK, Canada, Australia, and New Zealand: Element Books, 1999. — ISBN 1862042020. (англ.)
- James Rollins. The Doomsday Key. — NY: HarperCollins Publishers, June 2009. — ISBN 978 0 06 123140 7. (англ.)
- M. J. O'Brien. An historical and critical account of the so-called prophecy of St. Malachy. — Dublin: M. H. Gill & Son, 1880. (англ.) [books.google.com/books?id=qIZVuIhz06cC&source=gbs_navlinks_s online] на Google Book Search
- François Cucherat. La prophétie de la succession des papes. — Grenoble: Imprimerie de E. Dardelet, 1873. (фр.) [books.google.com/books?id=-MYOAQAAIAAJ&dq=la+prophetie+des+papes&source=gbs_navlinks_s online] на Google Book Search
- [books.google.com/books?id=BfYRAAAAYAAJ&pg=PA33 St. Malachy and the Papal Succession by Rev. J.A.Dowling, C.C.] // [books.google.com/books?id=BfYRAAAAYAAJ&printsec=frontcover&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false The New Irland Review. Vol.XXIX, 1908] на Google Book Search
Ссылки
- [www.catholic-pages.com/grabbag/malachy.asp Prophecy of St Malachy on Catholic-Pages.com] (англ.)
- [www.newadvent.org/cathen/12473a.htm#malachy Пророчество Св. Малахии в Католической Энциклопедии] (англ.)
См. также
- Фатимское пророчество (третье)
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
| ||||||||||||
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Пророчество о папах
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.
Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.
Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.
– Capitaine, ils ont de la soupe et du gigot de mouton dans la cuisine, – сказал он. – Faut il vous l'apporter? [Капитан у них в кухне есть суп и жареная баранина. Прикажете принести?]
– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.
Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
