Гонсалес Ольгин, Диего
| Диего Гонсалес Ольгин |
Диéго Гонсáлес Ольги́н (исп. Diego González Holguín; 1560, Эстремадура, Испания — 1618, Лима) — испанский священник, иезуит, лингвист-исследователь языка кечуа колониальной эпохи Перу.
Как миссионер он прибыл в Перу в 1581 году и 25 лет изучал язык индейцев кечуа в городе Куско. В 1607 он опубликовал в Лиме свою Грамматику и искусство общего языка Перу и спустя год издал Лексику общего языка всего Перу, первый словарь диалекта куско языка кечуа.
Биография
Родители Диего Гонсалеса не упоминаются в хрониках, однако, он принадлежал к наиболее знатным семьям города Касерес (Cáceres) — Обандо, Солис (los Solís), Ольгины (los Holguines) или Гольфины (Golfines), воинственных и богатых сеньоров Эстремадуры. У него было три брата: Педро Гонсалес, знаменитый проповедник в Кастилии; Генерал Гонсало де Солис, губернатор в Санта-Крусе де ла Сьерра (в Чаркас), и Дон Антонио Гонсалес, который был Верховным Главой Совета Индий с 1584 по 1602 и Оидором Аудиенции Новой Гранады. Брат Гонсало де Солис именовался как Гонсало де Солис де Ольгин-и-Бесерра. Этих фамилии достаточно, чтобы определить знатность рода, к которому принадлежал иезуит. Говорят, что он был родственником Дона Хуана де Овандо, президента Совета Индий. Из эстремадурских генеалогических сведений можно заключить, что его ветвь шла от Дона Диего Гонсалес Мехиа, сеньора Лориана, и Доньи Марии де Овандо, сестры знаменитого индейского губернатора Дона Николас де Овандо, Командора Ларес и великого сеньора эпохи Католических Королей.
Отпрыск Солис-Овандо совсем молодым был послан ко Двору под протекцией своего родственника Лиценциата Дона Хуана де Овандо. Он рекомендовал его Университету Алькала-де-Энарес, где будущий лингвист получил стипендию и был обучен классическим и восточным языкам. Также он должен был изучать там библейские тексты, став впоследствии выдающимся знатоком Библии. Из Алькала он перешёл в Институт Лойолы, куда был принят в 1569 году Главой ордена провинции Кастилия Отцом Мануэлем Лопесом.
В 1581 году была организована иезуитская миссия для отправки в Перу, доверенная Отцу Бальтасару де Пиньяс, прокуратору перуанской провинции. Вместе с ним в путешествие отправились также послушники монахи Лудовико Бертонио и Диего де Торрес Больо (при его непосредственном участии в 1603 году была издана первая и единственная в истории католической церкви Папская булла не на латыни, а на языке кечуа), и Санто Торибио де Могровехо. Все ставшие затем знаменитыми лингвистами, изучавшими индейские языки кечуа и аймара.
Сначала его местом назначения был город Куско, потом его перевели в Хули, где он работал вместе с Лудовико Бертонио, готовившего первые грамматику и словарь языка аймара (язык). Там он прожил до 1586 года, после чего был переведен в Кито — центр наречия Чинчасуйу. В Кито он пробыл 4 года. В Южное Перу Ольгин вернулся в 1600 году, чтобы занять должность ректора Общества в Чукисаке (Chuquisaca), после чего был назначен Главой Резиденции в Хули (Juli) вплоть до 1607, когда Отец Диего де Торрес Больо переводит его в Провинцию Парагвай, чтобы основать новый дом Общества Иисуса. В этот момент в Лиме выходят две его знаменитые работы Грамматика и Лексика. В Парагвае он был Главным Комиссаром Инквизиции и защитником индейцев против ревизора Франсиска Альфаро. Из Парагвая он перебрался в Чили, где известно, что Ольгин выступил за упразднение принудительного труда индейцев и предложил, вместе с Отцом Диего де Торрес Больо, чтобы Общество освободило всех угнетенных. В 1615 он последовал за Отцом Торрес Больо в Ректорат Колледжа Асунсьона до тех пор, пока тот не послал его в Резиденцию Мендосы в качестве его Главы, где и умер в 1618 году.
Произведения
Известно четыре его произведения. Два — теологического характера:
- «Tratado sobre los privilegios de los indios», под редакцией Франсиско дель Канто, 1608,
- «Pláticas sobre las Reglas de la Compañía» неизданный манускрипт, хранящийся в Библиотеке Лимы.
И две лингвистических работы:
- «Gramática y arte de la lengua general del Perú llamada Qquichua o lengua del Inca» (Lima, 1607)
- «Vocabulario de la lengua general del Perú llamado Qquichua o del Inca» (Lima, 1608)
Библиография
Сведения о Диего Гонсалесе Ольгине сохранились в следующих иезуитских историях и хрониках:
- los Varones Ilustres отца Анелло Олива,
- la Historia de la Provincia del Perú отца Барраса,
- la Histórica Relación del Reyno de Chile отца Овалье,
- la Historia de la Compañía de Jesús en la Provincia de Paraguay отца Лосано,
- la Biblioteca de Escritores de la Compañía de Jesús отцов Рибаденейра и Алегамбе.
- Conquista espiritual de Chile в неопубликованной биографии отца Диего Росалеса.
Напишите отзыв о статье "Гонсалес Ольгин, Диего"
Примечания
Ссылки
- [bloknot.info/files/Textos/IberoAmerica/Vocabvlario-Quechua-Holguin.pdf Словарь языка кечуа]
- [kuprienko.info/cronistas-de-america-del-sur-de-16-17-siglos-biografias-bibiografia-documentos/ А. Скромницкий. Список историков и хронистов XVI—XVII веков по Южной Америке. Биография. Библиография. Источники.]. [archive.is/FUo6 Архивировано из первоисточника 4 декабря 2012].
См. также
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Гонсалес Ольгин, Диего
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
