Лёгкие крейсера типа «Капитани Романи»
Лёгкие крейсера типа «Капитани Романи» — тип лёгких крейсеров итальянского флота времён Второй мировой войны. Проектировались как океанские скауты (итал. esploratori oceanici), ввиду упразднения класса скаутов в итальянских ВМС 5 мая 1938 года, классифицировались как лёгкие крейсера. Фактически являлись пограничными кораблями между крейсерами и большими лидерами[4]. Все корабли серии получили названия в честь полководцев Древнего Рима. Всего было заложено 12 крейсеров этого типа, в годы Второй мировой войны вошли в строй три корабля: «Аттилио Реголо» (итал. Attilio Regolo), «Сципионе Африкано» (итал. Scipione Africano), «Помпео Маньо» (итал. Pompeo Magno). Ещё четыре недостроенных крейсера, находившихся в высокой степени готовности, были потоплены в ходе войны уже после капитуляции Италии. Все три вступивших в строй крейсера уцелели в ходе военных действий[2].
После окончания Второй мировой войны войны «Аттилио Реголо» и «Сципионе Африкано» были переданы ВМС Франции, где их переименовали в «Шаторено» (фр. Chateauerenault) и «Гишен» (фр. Guichen), радикально модернизировали и переклассифицировали в эсминцы[5]. «Помпео Маньо» и поднятый после затопления «Джулио Джерманико» (итал. Guulio Germanico) оставили в составе нового итальянского флота. Их также переименовали в «Сан Джорджио» (итал. San Giorgio) и «Сан Марко» (итал. San Marco), перестроили и перевели в класс эсминцев[6]. Все корабли активно использовались до начала 1960-х годов.
Содержание
История создания
Проектирование лёгких крейсеров типа «Капитани Романи» началось как ответ итальянцев на развитие торпедно-артиллерийских сил Франции, которая рассматривалась фашистским режимом Б. Муссолини как основной противник в борьбе за господство на Средиземном море[7]. В начале 1930-х годов французский флот пополнился тремя сериями контр-миноносцев типов «Бизон», «Эгль», «Вокелен», в постройке находились ещё более мощные корабли типов «Ле Фантаск» и «Могадор»[8]. Эти боевые единицы, традиционно именуемые в отечественной литературе лидерами эсминцев, фактически представляли собой особый подкласс, предназначенный для действий в однородных соединениях, но не для лидирования эсминцев, но скорее для их истребления[9]. По планам французского военно-морского командования они должны были частично заменить лёгкие крейсера. Отличительными чертами французских контр-миноносцев стали высокая скорость и мощное вооружение из 138-мм орудий. На их фоне итальянские скауты типа «Навигатори» смотрелись слишком слабо, а крейсера типов «Альберико да Барбиано» и «Луиджи Кадорна», на которые возлагались большие надежды, оказались явно неудачными кораблями[10][11].
В 1935 году на основе чертежей новейших эсминцев типа «Маэстрале» был подготовлен проект скаута водоизмещением в 2800 тонн[8]. Однако в 1935 году Италия напала на Эфиопию и вскоре захватила эту страну. Возникший международный кризис ухудшил отношения Италии с Великобританией и в число потенциальных противников попал Британский королевский флот. В то же время зона действия итальянского флота расширилась и теперь включала Красное море и Индийский океан. Было принято решение возложить на новые скауты ведение разведки в океане, но для этой задачи проект 2800-тонного корабля был слишком мал. Поэтому разработка была закрыта, а созданный задел был использован компанией OTO при проектировании лидера «Ташкент», построенного компанией для ВМФ СССР[12].
Новый проект скаута в 3400 тонн разрабатывался на основе крейсеров типа «Альберико ди Барбиано». Работы велись в «Комитете по проектам кораблей» (итал. Comitato Progetti Navi) под руководством полковника И. Альфано и генерала Д. Пульезе. Изначально предполагалось вести строительство с широким применением сварки и лёгких сплавов для снижения веса. Новые скауты предполагалось вооружить восемью новейшими 135-мм орудиями в спаренных башенноподобных установках, размещенных в оконечностях по линейно-возвышенной схеме. ПВО кораблей должны были обеспечивать шесть разрабатываемых 65-мм автоматических зенитных пушек в одинарных установках и четыре спаренных 20-мм установки. Торпедное вооружение включало два четырёхтрубных торпедных аппарата. Скауты должны были нести гидросамолёт, но ангара и катапульты не предусматривалось, предполагалось взлетать с воды. Намечалось защитить лёгкой бронёй энергетическую установку и боевую рубку, а скорость требовалось на уровне 41 узла[3][12].
В процессе дальнейшего проектирования были внесены некоторые изменения. Для экономии веса было решено отказаться от гидросамолёта, что не вызвало большого протеста заказчика, так как эксплуатация самолёта без катапульты представлялась проблематичной. Разработка 65-мм автоматов затягивалась, и было решено установить вместо них восемь одиночных 37-мм автоматов. Вместе с тем, сохранялась возможность установить 65-мм орудия по мере их готовности. Также пришлось отказаться от бронирования отсеков энергетической установки. Несмотря на эти меры, стандартное водоизмещение проекта выросло на 10 %[12].
Постройка крейсеров типа «Капитани Романи» была включена в кораблестроительную программу 1935—1936 годов, а окончательное решение об их строительстве было принято в 1937 году. Однако финансовые проблемы привели к тому, что закладка всех 12 кораблей состоялась лишь в 1939 году на стапелях шести итальянских компаний. Количество потребных единиц объяснялось желанием обеспечить постоянное присутствие в Красном море соединения из четырёх кораблей, заменяемых по ротации. Поскольку в 1938 году класс скаутов в итальянском флоте был упразднен, «капитани романи» теперь именовались лёгкими крейсерами[3]. Следует отметить, что представляя новую кораблестроительную программу, итальянское военно-морское руководство заявило проектную скорость новых крейсеров в 44 узла и даже утверждало, что планируется достигнуть на испытаниях скорость 48 узлов. По мнению современных военно-морских историков, заявленные показатели были совершенно нереальны и их объявление преследовало чисто пропагандистские цели[12]. Названия кораблям были даны в честь полководцев Древнего Рима, что соответствовало внешнеполитическим амбициям фашистской Италии[3].
Описание конструкции
Корпус и архитектура
Корпус лёгких крейсеров типа «Капитани Романи» проектировался исходя из задач достижения высокой скорости при приемлемой мореходности. Конструкторы выбрали для проекта гладкопалубный корпус с заметным подъёмом к форштевню. Форштевень был почти прямым на большей части, но в верхней трети имел заметный наклон вперед по клиперному типу. Внизу форштевень снабжался небольшим бульбом. Корма крейсеров была широкой и закругленной. Для достижения высокой скорости форма подводной части корпуса была тщательно отработана. Её обводы были хорошо обтекаемы и отличались значительной профилированностью в носовой части. Надводной части в носу был придан большой развал бортов. Набор корпуса имел смешанную конструкцию. В средней части он он собирался по продольной схеме, в оконечностях по поперечной. Всего имелось 216 шпангоутов со шпацией 0,65 м, но в оконечностях шпация уменьшалась до 0,57 м. Почти по всей длине корпуса проходило двойное дно, переходившее в двойной борт[13].
Энергетическая установка
Будучи новейшими кораблями итальянского флота крейсера типа «Капитани Романи» получили надёжную и эффективную энергетическую установку. Она была двухвальной и состояла из двух групп, расположенных по эшелонной схеме. Каждая группа включала турбозубчатый агрегат (ТЗА) и два котла, причем имелась возможность подключить котлы одной группы к ТЗА другой. Носовая группа вращала правый вал, кормовая левый. Каждый турбозубчатый агрегат состоял из одной турбины высокого давления и двух турбин низкого давления. На полной мощности турбина высокого давления обеспечивала 3140 оборотов в минуту, турбины низкого давления — 2140 оборотов в минуту. На крейсерах «Помпео Маньо» и «Оттавиано Аугусто» устанавливались турбины системы Parsons, на остальных турбины системы Belluzzo[14].
Турбины питались паром от водотрубных котлов Торникрофта. Четыре таких котла размещались в изолированных отсеках, группами по два. Каждая группа котлов работала на свой турбинный агрегат и имела свою дымовую трубу. Котлы работали при давлении 29 кг/см² и имели рабочую температуру 320 °C. Кроме основных имелось два вспомогательных котла, использовавшихся на стоянках[14]. Время приведения котлов в рабочее состояния из холодного составляло 6 часов при обычной процедуре, 4 часа для срочного выхода в море и 3 часа при чрезвычайных обстоятельствах. Если же котлы находились под парами, в нормальных условиях можно было дать ход через 3 часа, через 2 часа для срочного выхода и через 1 час для исключительных случаев[15].
Винты были бронзовыми, трехлопастными, диаметром 4,2 м. Общая масса каждого винта составляла 12 т. Они вращались со скоростью 320 оборотов в минуту при полной мощности, причем правый винт вращался по часовой стрелке, а левый против часовой стрелки. Руль полубалансирный, площадью 15,72 м²[14].
Вооружение
Главный калибр
135-мм пушки были разработаны в ответ на появление на вооружение французских контрминоносцев 138-мм пушек, по сравнению с которыми 120-мм орудия итальянских эсминцев и скаутов выглядели слишком слабыми. При разработке этой артиллерийской системы итальянские конструкторы отказались от ряда сомнительных решений, присущих более ранним артиллерийским орудиям итальянского флота. В частности, они не стали стремиться к достижению предельно возможных баллистических характеристик, что положительно сказалось на живучести новых орудий. Кроме того, они отказались и от практики размещения пушек в одной орудийной люльке, что способствовало повышению кучности стрельбы.
135-мм пушки имели весьма умеренную начальную скорость снаряда, позволившую существенно снизить рассеивание при стрельбе и разгар стволов. Каждое орудие размещалось в собственной люльке и могло наводиться на цель в вертикальной плоскости по отдельности. Расстояние между осями стволов составило 140 см. Для сравнения, 152-мм пушки в башенных установках на ранних итальянских легких крейсерах имели расстояние между осями стволов всего 75 см, что крайне отрицательно влияло на кучность стрельбы. Среднее рассеивание снарядов 135-мм пушки не превышало 101 м на дистанции 17,5 км, что являлось очень хорошим результатом. Высокие характеристики новой артсистемы привели к тому, что первыми её получили модернизированные линкоры типа «Андреа Дориа».
Главный калибр крейсеров типа «Капитани Романи» размещался в четырёх двухорудийных башнях. Каждая башня весила по 42 т и имела бронирование до 20 мм, что обеспечивало защиту от пулемётного обстрела и, в некоторой степени, от осколков снарядов. Для каждой башни был устроен отдельный погреб боеприпасов, оборудованный системами быстрого затопления. С помощью двух вертикальных электрических подъемников снаряды и заряды поступали из погребов в перегрузочные отделения под башнями, а уже оттуда передавались в башни по наклонным подъемникам. Система позволяла поднимать по 36 снарядов и зарядов в минуту для каждой башни, в случае применения ручного привода скорость подачи боеприпаса снижалась вдвое.
Лёгкая зенитная артиллерия
На крейсерах типа «Капитани Романи» в качестве основного средства ближней ПВО устанавливалось по восемь 37-мм зенитных автоматов Breda Mod.1939 в одноорудийных установках R.M.1939. Орудие перезаряжалось за счет отвода дульных газов и имело воздушное охлаждение ствола, что снижало продолжительность допустимой стрельбы в сравнении с пушками, имевшими водяное охлаждение. Использовался противооткатный механизм, снижавший вибрации и способствовавший повышению кучности стрельбы. Питание автомата осуществлялось из магазинов по шесть патронов, вес унитарного патрона 1,63 кг. Теоретический темп стрельбы достигал 200 в/мин, но на практике необходимость смены магазинов снижали её до 140 в/мин.
Установка R.M.1939 весила 2 тонны и обеспечивала угол возвышения в пределах −10/+90°. Никакой броневой защиты установки не имели. Управление огнём было исключительно местным. Боезапас 37-мм снарядов составлял 12 000 на весь корабль. По итальянским стандартам автоматы Breda Mod.1939 считались вполне удовлетворительными, особенно при отражении атак низколетящих торпедоносцев.
| Артиллерия крейсеров типа «Капитани Романи» | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| орудие | 135 mm/45 OTO/Ansaldo Mod. 1938[16] | 37 mm/54 Breda Mod. 1939[17] | 20 mm/70 Scotti Mod. 1941 | ||
| калибр, мм | 135 | 37 | 20 | ||
| длина ствола, калибров | 45 | 54 | 70 | ||
| масса орудия, кг | 6010 | 138 | 73 | ||
| практическая скорострельность, в/мин | 6 | 140 | 140 | ||
| углы склонения | −7°/45° | −10°/+90° | −10°/+100° | ||
| вес снаряда, кг | 32,7 | 0,823 | 0,134 | ||
| начальная скорость, м/с | 825 | 800 | 840 | ||
| максимальная дальность, м | 19 600 | 7800 | 6100 | ||
Минно-торпедное вооружение
Крейсера типа «Капитани Романи» получили мощное торпедное вооружение. Оно включало два четырёхтрубных торпедных аппарата оригинальной конструкции. Торпедные трубы размещались в аппаратах по двухярусной схеме, причем у нижних труб расстояние между осями было больше, чем у верхних. Между ними находился пост наводчика[18]. В итальянском флоте эту конструкцию называли «четырехлистным клевером». Торпедная стрельба была возможна только при фиксированных углах наводки — 60°, 90° и 120° на каждый борт. Более точного наведения собирались достигнуть с помощью установки гироскопов торпед. Как показал боевой опыт других итальянских кораблей, это решение трудно было признать эффективным[19]. Неудачными оказались и сами торпедные аппараты, чья надежность была весьма низкой[18].
Служба во Второй мировой войне
| заложен | спущен | вступил в строй | судьба | |
|---|---|---|---|---|
| «Аттилио Реголо» | 28 сентября 1939 года | 28 августа 1940 года | 14 мая 1942 года | исключен из списков флота 26 июля 1948 года |
| «Сципионе Африкано» | 28 сентября 1939 года | 12 января 1941 года | 23 апреля 1943 года | исключен из списков флота 9 августа 1948 года |
| «Помпео Маньо» | 23 сентября 1939 года | 24 августа 1941 года | 4 июля 1943 года | исключен из списков флота 15 мая 1950 года |
| «Джулио Джерманико» | 3 апреля 1939 года | 26 июля 1941 года | — | исключен из списков флота 27 февраля 1947 года |
| «Оттавиано Аугусто» | 23 сентября 1939 года | 28 апреля 1941 года | — | потоплен американскими бомбардировщиками B-25 в Анконе 1 ноября 1943 года |
| «Ульпио Траяно» | 23 сентября 1939 года | 30 ноября 1942 года | — | потоплен британскими боевыми пловцами в Палермо 3 января 1943 года |
| «Кайо Марио» | 28 сентября 1939 года | 17 августа 1941 года | — | затонул в Специи в апреле 1945 года |
| «Корнелио Силла» | 12 октября 1939 года | 28 июня 1941 года | — | потоплен американскими бомбардировщиками B-17 и B-24 в Генуе 24 июля 1944 года |
| «Клаудио Тиберио» | 28 сентября 1939 года | — | — | разобран на стапеле между 24 декабря 1941 года и 18 февраля 1942 года |
| «Паоло Эмилио» | 12 октября 1939 года | — | — | разобран на стапеле между 20 октября 1941 года и 10 февраля 1942 года |
| «Клаудио Друзо» | 27 сентября 1939 года | — | — | разобран на стапеле между 16 декабря 1941 года и 30 апреля 1942 года |
| «Випсанио Агриппа» | 6 октября 1939 года | — | — | разобран на стапеле между 1 июля 1941 года и 20 августа 1942 года |
«Аттилио Реголо»
«Аттилио Реголо» строился в Ливорно верфью Odero-Terni-Orlando. Вступил в строй 14 мая 1942 года, причем приемных испытаний фактически не проводилось в связи со сложной военной ситуацией. Первое время крейсер не привлекался к боевым действиям и занимался учебной подготовкой. 6 ноября 1942 года «Аттилио Реголо» вышел в свой первый и последний боевой поход. В составе группы эсминцев он участвовал в минной постановке у мыса Бон. После выполнения задачи крейсер был 7 ноября 1942 года атакован британской подводной лодкой P-46 (англ. Unruffled)[20]. В результате попадания торпеды были оторвана носовая часть корпуса вплоть до орудийных башен. Тем не менее, «Аттилио Реголо» остался на плаву и сохранил возможность движения. Несмотря на это, итальянское командование предпочло буксировать поврежденный корабль под охраной миноносцев. В ходе буксировки другая британская ПЛ P-44 United пыталась 8 ноября 1942 года атаковать крейсер, но силам эскорта удалось отогнать противника[20]. 9 ноября 1942 года «Аттилио Реголо» было приведен в Палермо. 11 ноября 1942 года крейсер под охраной эсминцев был отправлен на ремонт в Специю. В ходе ремонта «Аттилио Реголо» получил новую носовую часть от недостроенного крейсера «Кайо Марио» и вновь вступил в строй 4 сентября 1943 года.
«Аттилио Реголо» был включен в состав группы эсминцев при линейных силах и базировался на Специю. На момент выхода Италии из Второй мировой войны крейсер находился в Специи. 8 сентября 1943 года крейсер в составе главных сил итальянского флота направился на Мальту для сдачи союзникам. После потопления немецкой авиацией линкора «Рома» у берега Сардинии «Аттилио Реголо» принял участие в спасении экипажа линкора. Операция заняла значительное время, и спасательный отряд потерял связь с главными силами. Ввиду неясности обстановки командир соединения капитан 1-го ранга Д. Марини принял решение увести корабли на Балеарские острова. 10 ноября 1943 года «Аттилио Реголо» и три эсминца прибыли в порт Маон на острове Минорка. После получения достоверных сведений об условиях перемирия командир соединения решил увести корабли на Мальту, однако испанские власти отказались снабдить его топливом. 11 сентября 1943 года итальянские корабли в порте Маон были интернированы. Пребывание на Балеарских островах продолжалось до конца 1944 года, после чего испанские власти разрешили интернированным кораблям присоединиться к союзникам. 15 января 1945 года «Аттилио Реголо» покинул Маон. 23 января 1945 года он был включен в 7-ю дивизию крейсеров и до конца войны успел совершить три транспортных рейса.
После окончания войны «Аттилио Реголо» и два его систершипа находились в течение трех лет в Специи. В соответствии с решениями Парижского договора 1947 года крейсер был 26 июля 1948 года исключен из состава итальянского флота и получил номер R-4. 1 августа 1948 года он был передан в Тулоне французскому флоту.
«Сципионе Африкано»
«Сципионе Африкано» строился в Ливорно верфью Odero-Terni-Orlando, вступил в строй 23 апреля 1943 года. После прохождения ускоренного курса боевой подготовки был включен в группу эскадренных миноносцев при линейных силах. Базировался на Геную и Специю. После высадки союзников в Сицилии было принято решение отправить «Сципионе Африкано» в Таранто. В ночь на 17 июля 1943 года крейсер был атакован в Мессинском проливе четырьмя британскими торпедными катерами. Своевременно обнаружив противника с помощью радиолокатора, «Сципионе Африкано» увеличил скорость и открыл эффективный огонь по атаковавшим его с двух сторон катерам. В результате был потоплен вместе со всем экипажем британский торпедный катер MTB-316, остальные были вынуждены выйти из боя. Итальянский корабль никаких повреждений не получил. Согласно рапорту командира, в ходе боя крейсер развил скорость 43 узла. Утром 17 июля 1943 года«Сципионе Африкано» прибыл в Таранто.
В первой половине августа 1943 года «Сципионе Африкано» принял участие в четырёх минно-заградительных операциях флота в районах Калабрии и Таранто. 10 сентября 1943 года крейсер сопровождал корвет «Байонетта», на котором находились король Италии Виктор-Эммануил III и премьер-министр Италии маршал Бадольо. 29 сентября 1943 года «Сципионе Африкано» доставил Бадольо на Мальту для переговоров с союзниками[21]. В дальнейшем крейсер принял участие в войне на стороне союзников, выполняя в основном транспортные перевозки. После окончания войны был переведен в Специю. 9 августа 1948 года корабль исключили из состава итальянского флота и 15 августа 1948 года передали в Тулоне французам под номером S-7[21].
«Помпео Маньо»
«Помпео Маньо» вступил в строй 4 июня 1943 года и участия в боевых действиях принять не успел. За три месяца пребывания в составе итальянского королевского флота он лишь семь раз выходил в море для боевой подготовки. 9—10 сентября 1943 года крейсер в составе итальянского соединения перешёл на Мальту, где сдался союзникам. Атаки немецкой авиации в ходе перехода не причинили «Помпео Маньо» ущерба. 4 октября 1943 года крейсер перешёл в Таранто и был включен в состав 8-й дивизии крейсеров[21]. 2 февраля 1944 года корабль передали в состав 7-й дивизии крейсеров, в которой он и закончил войну. «Помпео Маньо» в ходе войны использовался главным образом для транспортных перевозок в интересах союзников[22].
После окончания войны «Помпео Маньо» находился в Специи. Хотя крейсер не вошёл в число кораблей, предназначенных для передачи по репарациям, 1 мая 1948 года его исключили из состава действующего флота и переименовали в блокшив FV-1. 15 июня 1949 года завершилось его разоружение, а 15 мая 1950 года его официально исключили из списков флота[21].
«Джулио Джерманико»
«Джулио Джерманико» к моменту капитуляции Италии находился в 94% готовности и стоял в Кастелламмаре-ди-Стабия. Корабль был полностью вооружен, укомплектован экипажем, на нём оставалось смонтировать лишь некоторое оборудование. 9 сентября 1943 года немецкие войска предприняли попытку захвата итальянских кораблей в этой гавани. Экипаж крейсера открыл огонь и отразил атаку. Но в надежде на скорую помощь союзников итальянцы не попытались вывести свои корабли в море. 11 сентября 1943 года немцы повторили атаку и после израсходования боезапаса «Джулио Джерманико» был захвачен[23]. 28 сентября 1943 года при отступлении из города немцы затопили крейсер[21]. 27 февраля 1947 года его официально исключили из списков флота. В 1948 году «Джулио Джерманико» был поднят, причем его состояние сочли удовлетворительным. Поэтому корабль не сдали на слом, а переклассифицировали в блокшив FV-2 с перспективой ремонта[24].
«Оттавиано Аугусто»
«Оттавиано Аугусто» строился в Анконе верфью Cantieri Navali Riuniti del Adriatico. 28 апреля 1941 года крейсер спустили на воду и достраивали на плаву. Итальянское командование рассчитывало ввести его в строй к концу 1943 года, и на 1 июля 1943 года его готовность оценивалась в 85%, причем было полностью установлено вооружение. 14 сентября 1943 года немецкие войска захватили Анкону и все стоявшие там корабли[24]. Однако 1 ноября 1943 года город и гавань подверглись неоднократным налетам американских бомбардировщиков B-25 из состава 12-й и 15-й воздушных армий ВВС США. «Оттавиано Аугусто» получил ряд повреждений и не имея на борту экипажа медленно затонул прямо у пирса. Официально крейсер был исключен из состава флота 27 мая 1947 года[24].
«Ульпио Траяно»
«Ульпио Траяно» строился в Палермо верфью Cantieri Navali Riuniti. Он был спущен на воду 30 ноября 1942 года, последним среди всех кораблей серии. В ночь на 3 января 1943 года в гавань Палермо проникли боевые пловцы британского флота. Экипажу одного из британских «чериотов» удалось прикрепить к днищу недостроенного крейсера заряд, который сработал 3 января 1943 года в 7:58 утра. Взрыв разломил «Ульпио Траяно» на две части и он почти сразу затонул[24]. Экипаж «чериота» не смог выбраться из гавани и попал в плен. Официально крейсер был исключен из состава флота 27 февраля 1947 года.
«Кайо Марио»
«Кайо Марио» строился в Ливорно верфью Odero-Terni-Orlando. Крейсер был спущен на воду 17 августа 1941 года однако в дальнейшем работы на корабле прекратились. Носовую часть «Кайо Марио» использовали для ремонта поврежденного «Аттилио Реголо», а корпус крейсера отбуксировали в Специю и использовали как угольный склад. В начале 1943 года было принято решение достроить «Кайо Марио» вместо погибшего в Палермо «Ульпио Траяно», но к работам так и не приступили. В дальнейшем корпус корабля был захвачен немецкой армией[23]. После освобождения Анконы в апреле 1945 года был обнаружен затопленный корпус крейсера. По всей видимости, корабль затонул без постороннего участия. Официально «Кайо Марио» был исключен из состава флота 23 мая 1947 года.
«Корнелио Силла»
«Корнелио Силла» строился в Генуе верфью Ansaldo и был спущен на воду 28 июня 1941 года. После выхода Италии из войны крейсер был захвачен в Генуе немецкими войсками при готовности корпуса 84%. Однако его механизмы предназначались для установки на строящийся авианосец «Аквила»[23]. После налёта американских тяжёлых бомбардировщиков на порт Генуи 24 июля 1944 года корпус «Корнелио Силла» получил серьёзные повреждения и вскоре затонул. Официально крейсер был исключен из состава флота 10 октября 1947 года.
Служба в послевоенном итальянском флоте
Модернизация
В начале 1950-х годов итальянцы приступили к восстановлению своего военно-морского флота. 1 марта 1951 года указом президента Италии блокшивы FV-1 и FV-2, бывшие «Помпео Маньо» и «Джулио Джерманико» были зачислены в состав возрожденных ВМС Италии под новыми именами: «Сан Джорджо» и «Сан Марко». Оба корабля были в 1953 году направлены на ремонт и модернизацию. «Сан Джорджо» прошёл их на верфи в Генуе, «Сан Марко» в Кастелламаре-де-Стабиа. Модернизация обоих кораблей завершилась в 1955 году – на «Сан Джорджо» в июне, на «Сан Марко» в декабре. В ходе проведенных работ были капитально отремонтированы механизмы, перестроены погреба, внутренние помещения и надстройки, установлены новые мачты, сняты торпедные аппарата, полностью заменено артиллерийское вооружение и радиоэлектронное оборудование[25].
Главным калибром перестроенных кораблей стали американские 127-мм универсальные орудия Mk.12 в башенных установках Mk.38, широко применявшихся ВМС США в годы Второй мировой войны. Одна такая двухорудийная башня была установлена в носовой части кораблей, ещё две в кормовой, по линейно-возвышенной схеме. Лёгкую зенитную артиллерию также заменили на американскую. Теперь «Сан Джорджо» и «Сан Марко» несли по 20 стволов 40-мм автоматических пушек Bofors L60 в четырёх счетверённых установках Mk.4 и двух спаренных установках Mk.1. Управление огнём универсальной артиллерии осуществлялось американским директором Mk.37, сопряженным с радаром Mk.12/22[25]. «Бофорсы» получили пять итальянских директоров OG-1, в дальнейшем замененных на более совершенные OG-2 с радаром MLT-4[25][26]. Кроме того, на кораблях установили американские радиолокаторы SPS-6 для обнаружения воздушных целей и SG-6B, работавший по надводным целям[6].
Было заметно усилено противолодочное вооружение. Вместо прежней носовой возвышенной башни главного калибра установили трехствольный реактивный противолодочный бомбомёт «Менон» K-113. Это оружие было разработано итальянской промышленностью на базе британского бомбомета «Лимбо». Бомбомет перезаряжался автоматически и мог стрелять 305-мм глубинными бомбами массой 160 кг на дальность от 400 до 900 метров. Бомбомет «Менон» дополняли четыре бомбомета по бортам и кормовой бомбосбрасыватель[25]. Применение противолодочного оружия обеспечивалось гидроакустической станцией SQS-11 американского производства[6].
После возвращения в строй корабли были классифицированы как эсминцы (итал. Cacciatorpedeniere), но 10 апреля 1957 года их переклассифицировали в лидеры эсминцев (итал. Cacciatorpedeniere Conduttori)[6], неофициально же эти корабли называли «суперэсминцами» (итал. Supercaccia)[27]. Несмотря на проведенную модернизацию, итальянское командование рассматривало тип «Сан Джорджио» как переходный. Фактически они примерно соответствовали по вооружению типичному американскому эсминцу постройки времен Второй мировой войны и в эпоху реактивной авиации их противовоздушные возможности рассматривались как совершенно недостаточные. Считалось, что эти корабли смогут эффективно применить свою артиллерию лишь против небольших морских целей, а также для обстрела побережья[26].
| ТТХ лидеров эсминцев типа «Сан Джорджо»[26] | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Водоизмещение, стандартное/полное, т | 3950/5600 | ||||||
| Энергетическая установка, л.с. | 110 000 | ||||||
| Максимальная скорость, узлов | 39 | ||||||
| Дальность плавания, миль на скорости, узлов | 4060 (16) | ||||||
| Универсальная артиллерия | 3×2 — 127-мм/38 | ||||||
| Лёгкая зенитная артиллерия | 4×4 и 2×2 — 40-мм/56 | ||||||
| Бомбометы | 1×3 — 305-мм | ||||||
| Экипаж, чел. | 410 | ||||||
«Сан Джорджо»
«Сан Джорджо» вновь вступил в строй 1 июля 1955 года и получил бортовой тактический номер D562[27]. В течение последующих восьми лет корабль принимал активное участие в боевой подготовке итальянского флота. Хотя «Сан Джорджо» редко покидал пределы Средиземного моря, иногда ему доводилось совершать длительные океанские походы. Так в 1957 году корабль посетил США, приняв участие в военно-морском параде в Норфолке 12 июня 1957 года. В ходе этого плавания он также побывал в Нью-Йорке и Гибралтаре. Летом 1960 года «Сан Джорджо» совершил поход вокруг Европы, посетив Лиссабон, Портсмут, Киль и Брест. В ноябре 1962 года и в феврале 1963 года корабль участвовал в крупных манёврах военно-морских сил НАТО[28].
1 июня 1963 года «Сан Джорджо» прибыл в Специю для прохождения новой модернизации на местном военно-морском арсенале. Корабль вновь вступил в строй 15 января 1965 года. В дальнейшем он использовался, главным образом, как учебный корабль, лишь изредка привлекаясь к учениям и манёврам флота. Так зимой 1969 года «Сан Джорджо» участвовал в крупных манёврах флота, причем на нём держал свой флаг командующий ВМС Италии вице-адмирал Д. Розелли-Лоренцини. В качестве учебного корабля «Сан Джорджо» совершил множество плаваний с курсантами на борту, причем не только в акватории Средиземного моря[28]. Корабль неоднократно пересекал океан, посещая США и страны Латинской Америки, однажды побывал и в Индийском океане, дойдя до Сингапура. В 1970-х интенсивность использования «Сан Джорджо» снизилась, а в 1980 году его исключили из состава флота и вскоре продали на слом[6][29].
«Сан Марко»
«Сан Марко» вступил в строй 1 января 1956 года[27]. Он был включен в состав 1-й морской дивизии в качестве флагманского корабля и базировался в Таранто. В 1957 году корабль совершил трансатлантический поход, в ходе которого побывал в Норфолке, Нью-Йорке и на Бермудских островах[29]. В последующие годы «Сан Марко» активно участвовал в учениях и манёврах итальянского флота и военно-морских сил НАТО. В 1962—1963 годах он прошёл ремонт в Специи, после чего стал флагманом 2-й морской дивизии. В сентябре 1964 года «Сан Марко» представлял Италию на торжествах в честь Дня независимости Мальты. В 1966 году корабль совершил новый поход в Атлантику. В дальнейшем «Сан Марко» был выведен в резерв и практически не выходил в море. 31 мая 1970 года корабль исключили из списков флота, а в 1971 году продали на слом[30].
Служба в послевоенном французском флоте
Модернизация
В августе 1948 года французский флот получил в счет репараций по Парижскому договору 1947 года бывшие итальянские крейсера «Аттилио Реголо» и «Сципионе Африкано». Осенью 1948 года они были включены в состав ВМС Франции как лёгкие крейсера, причем «Аттилио Реголо» стал именоваться «Шаторено», а «Сципионе Африкано» — «Гишен». В первые годы своего пребывания в составе французского флота эти корабли крайне редко выходили в море[31]. Французские ВМС в первые послевоенные годы были укомплектованы крайне разнородным набором кораблей, как французской постройки, так и переданных из состава флотов США, Великобритании, Германии и Италии[32]. Командование флота поставило задачу приведения всех вновь полученных кораблей к единому стандарту.
В соответствие с этими планами «Шаторено» и «Гишен» были исключены из состава действующего флота и в январе 1953 года были поставлены на ремонт и модернизацию на верфи Forges et Chantiers de la Mediterranee в Ла Сейне. Ставилась задача привести характеристики бывших итальянских кораблей в один ряд с новейшими французскими эсминцами типа «Сюркуф»[33]. Намечалось полностью заменить итальянское вооружение, радиоэлектронное оборудование, перестройку верхних помещений и надстроек. Также планировался капитальный ремонт механизмов[34].
Главным калибром типа «Шаторено» стали немецкие 105-мм универсальные орудия SK C/33 времен Второй мировой войны. Три спаренные установки LC/37 были установлены вместо башен №1, 3 и 4. Вместо башни №2 появилась спаренная установка ACAD с 57-мм зенитными автоматами образца 1951 года, разработанными шведским концерном «Бофорс» и производившимися во Франции по лицензии. Ещё четыре таких установки размещались побортно на верхней надстройке позади второй дымовой трубы. Таким образом итальянские крейсера продолжили службу под чужим флагом в качестве эсминцев, хотя по оригинальной французской классификации они сначала числились «быстроходными эскортными кораблями» (фр. Escorteurs Rapides), а затем «эскадренными эскортными кораблями» (фр. Escorteurs d’Escadre)[33]. На данный класс возлагались задачи ПВО и ПЛО соединений линкоров и авианосцев[34]. По мнению французских военно-морских специалистов, модернизация бывших итальянских кораблей была малоудачной. Новое вооружение разместили слишком высоко, и это отрицательно сказалось на остойчивости эсминцев. В штормовую погоду они испытывали большие проблемы и не могли использовать свою артиллерию. Реальная скорость упала до 34 узлов. Условия обитаемости на типе «Шаторено» оказались неудовлетворительными. Численность экипажа выросла, но все вновь созданные объёмы заняло новое оборудование[35].
| ТТХ эсминцев типа «Шаторено»[36] | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Водоизмещение, стандартное/полное, т | 3680/5500 | ||||||
| Энергетическая установка, л.с. | 110 000 | ||||||
| Максимальная скорость, узлов | 39 | ||||||
| Дальность плавания, миль на скорости, узлов | 3600 (18) | ||||||
| Универсальная артиллерия | 3×2 — 105-мм/65 | ||||||
| Лёгкая зенитная артиллерия | 5×2 — 57-мм/60 4×1 — 13,2-мм | ||||||
| Торпедное вооружение | 4×3 — 550-мм ТА | ||||||
| Экипаж, чел. | 353 | ||||||
«Шаторено»
«Шаторено» вновь вошёл в строй в 1954 году и в марте 1955 года уже участвовал в крупных военно-морских манёврах у берегов Алжира. 9 апреля 1955 года «Шаторено» стал флагманом 1-й флотилии эсминцев, базировавшейся в Тулоне. В 1955—1956 годах «Шаторено» в составе своей флотилии принимал участие в целой серии военно-морских манёвров НАТО. 21 мая 1956 года, проходя Гибралтарский пролив в составе соединения, эсминец протаранил сухогруз «Тилли», следовавший под флагом Либерии. В столкновении оба корабля получили серьёзные повреждения, но «Шаторено» своим ходом дошёл до Орана, где был проведен аварийный ремонт.
Летом 1956 года «Шаторено» был выведен из боевого состава флота для новой модернизации на верфи в Ла-Сейне. С корабля сняли кормовую установку 105-мм орудий и носовую пару торпедных аппаратов. Взамен были оборудованы новые помещения для штаба и команды. Таким образом, «Шаторено» стал более удобен в качестве корабля управления соединением, но его боевой потенциал снизился, а остойчивость не улучшилась.
После возвращения в строй в июне 1957 года «Шаторено» вновь стал флагманом 1-й флотилии эсминцев. В дальнейшем он действовал преимущественно в Средиземном море, принимая участие во всех основных учениях французского флота и ВМС НАТО. В апреле 1961 года «Шаторено» перебазировался в Брест и стал флагманом Лёгкой дивизии вместо списанного «Гишена». В течение следующего года эсминец совершил значительное число походов в Атлантике в составе своего нового соединения и посетил Йорктаун, Ки-Уэст, Порт-о-Пренс, Дакар, Абиджан. Однако на фоне новых кораблей послевоенного французского флота «Шаторено» уже выглядел устаревшим и 13 сентября 1962 года он был исключен из боевого состава флота. Некоторое время корабль служил плавучей казармой в Лорьяне, но в 1969 году был продан на слом.
«Гишен»
«Гишен» вновь вошёл в строй в 1954 году. В 1955 году он вместе с «Шаторено» был включен в состав 1-й флотилии эсминцев, базировавшуюся на Тулон. Корабль участвовал во всех учениях своего соединения, а в 1955 году вместе с крейсером «Жорж Леги» и эсминцем «Сюркуф» посетил Дарданеллы для участия в торжествах в честь 40-летней годовщины Дарданелльской операции. После выхода из строя «Шаторено» , «Гишен» временно стал флагманом 1-й флотилии эсминцев. В июле 1957 года «Гишен» был поставлен на ремонт в Бизерте. Ремонт завершился к концу 1958 года, после чего эсминец стал флагманом Лёгкой эскадры. В её составе «Гишен» посетил Норвегию и Нидерланды, совершил плавание вдоль берегов Африки, неоднократно участвовал в учениях французского флота в Средиземном море и Атлантическом океане.
После пополнения ВМС Франции новыми кораблями послевоенной постройки, ценность трофейных итальянских кораблей стала выглядеть сомнительной и 1 апреля 1961 года «Гишен» был выведен в резерв. Его поставили на прикол в Бресте. В дальнейшем «Гишен» был переведен на корабельное кладбище в Ландевенне. Только 1 июня 1976 года эсминец был передан на слом. Разборка «Гишена» завершилась в 1979 году.
Оценка проекта
С технической точки зрения проект был выполнен на высоком уровне. Удачные обводы подводной части в сочетании с мощной и надежной силовой установкой позволяли крейсерам типа «Капитани Романи» и в боевой обстановке развивать скорость более 40 узлов. Высокий борт гладкопалубного корпуса обеспечивал хорошую мореходность. В отличие от многих итальянских кораблей «капитани» обладали и вполне приличной дальностью плавания. Главный калибр отличался надежностью и эффективностью, орудийные башни были удачно размещены, обеспечивая большие сектора обстрела. Система управления огнём была достаточно совершенной для кораблей такого водоизмещения. Лёгкая зенитная артиллерия была многочисленной по меркам итальянского флота, хотя имела лишь местное управление[4].
Среди зарубежных аналогов можно выделить только французские контр-миноносцы типа «Могадор», традиционно именуемые в отечественной литературе лидерами. При примерно равных характеристиках главного калибра и практически одинаковой скорости хода французские корабли имели заметно меньшее водоизмещение. Однако итальянские корабли явно превосходили своих оппонентов по характеристикам систем управления огнём, дальности и мореходности, несли гораздо больше зенитных автоматов и могли принимать солидное количество мин без ущерба для боеспособности[4].
Несмотря на столь высокие боевые качества короткие военные карьеры немногих построенных крейсеров типа «Капитани Романи» трудно назвать удачными. По мнению современных западных специалистов, командование Реджиа Марина использовало эти крейсера совершенно неправильно. Свои боевые свойства они могли бы эффективно проявить в составе быстроходных соединений, действующих при поддержке эсминцев и под соответствующим прикрытием тяжёлых кораблей. Атакуя вражеские конвои они могли бы повлиять на ход морской войны. Вероятно эффективным было бы и их применение для активных минных постановок. Вместо этого итальянские адмиралы использовали «капитани» в составе эскортных соединений и для оборонительных минных постановок, что не позволяло использовать их потенциал. Впрочем, почти тоже можно сказать и о других классах боевых единиц итальянского флота[37].
| Сравнительные ТТХ типа «Могадор» и типа «Капитани Романи» | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Основные элементы |  «Могадор»[38]
|
 «Капитани Романи»
| |||||
| Водоизмещение, стандартное/полное, т | 2997/4018 | 3686/5334 | |||||
| Энергетическая установка, л.с. | 92 000 | 110 000 | |||||
| Максимальная скорость, узлов | 42 | 40 | |||||
| Дальность плавания, миль на скорости, узлов | 3000 (20) 2650 (24) |
4411 (18) 3000 (25) | |||||
| Артиллерия главного калибра | 4×2 — 138,6-мм/50 | 4×2 — 135-мм/45 | |||||
| Лёгкая зенитная артиллерия | 2×2 — 37-мм 2×2 — 13,2-мм |
8×1 — 37-мм 4×2 — 20-мм | |||||
| Торпедное вооружение | 2×3 и 2×2 — 550-мм ТА | 2×4 — 533-мм ТА | |||||
| Бронирование, мм | — | башни — 20, рубка — 15 | |||||
| Экипаж, чел. | 245 | 418 | |||||
Напишите отзыв о статье "Лёгкие крейсера типа «Капитани Романи»"
Примечания
- ↑ M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London: Arms & Armour, 1995. — P. 142. — ISBN 1-85409-225-1.
- ↑ 1 2 Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — New York: Mayflower Books, 1980. — P. 297. — ISBN 0-83170-303-2.
- ↑ 1 2 3 4 Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — М: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007. — С. 166. — ISBN 5-69919-130-5.
- ↑ 1 2 3 Кофман В.Л. Крейсерские «границы» // Моделист-Конструктор. — 2012. — № 2. — С. 30.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1996. — P. 107. — ISBN 1557501327.
- ↑ 1 2 3 4 5 Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — P. 199.
- ↑ Трубицын С. Б. Сверхлегкие крейсера. 1930-1975 гг.. — СПб: Р.Р. Муниров, 2008. — С. 19. — ISBN 978-5-98830-028-1.
- ↑ 1 2 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи» // Морская компания. — 2010. — № 4. — С. 15.
- ↑ Кофман В.Л. Лидеры типа «Могадор» // Морская коллекция. — 2008. — № 8. — С. 2.
- ↑ Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — С. 153, 156.
- ↑ Preston a. The World's Worst Warships. — London: Conway Maritime Press, 2002. — P. 128-129. — ISBN 0-85177-754-6.
- ↑ 1 2 3 4 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 16.
- ↑ Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 17.
- ↑ 1 2 3 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 24.
- ↑ Трубицын С. Б. Сверхлегкие крейсера. 1930-1975 гг.. — С. 20.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — P. 333. — ISBN 0-87021-459-4.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 345.
- ↑ 1 2 Трубицын С. Б. Сверхлегкие крейсера. 1930-1975 гг.. — С. 21.
- ↑ Митюков Н. Крейсера Италии Второй мировой // Моделист-Конструктор. — 2010. — № 5. — С. 33.
- ↑ 1 2 M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 143.
- ↑ 1 2 3 4 5 M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 144.
- ↑ Трубицын С. Б. Сверхлегкие крейсера. 1930-1975 гг.. — С. 27.
- ↑ 1 2 3 Трубицын С. Б. Сверхлегкие крейсера. 1930-1975 гг.. — С. 30.
- ↑ 1 2 3 4 Трубицын С. Б. Сверхлегкие крейсера. 1930-1975 гг.. — С. 32.
- ↑ 1 2 3 4 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 53.
- ↑ 1 2 3 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 54.
- ↑ 1 2 3 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 55.
- ↑ 1 2 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 56.
- ↑ 1 2 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 58.
- ↑ Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 61.
- ↑ Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 45.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — P. 95.
- ↑ 1 2 Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — P. 107.
- ↑ 1 2 Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 46.
- ↑ Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 50.
- ↑ Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 47.
- ↑ Малов А.А. Патянин С.В. Крейсера типа «Капитани Романи». — С. 31.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — P. 269.
Ссылки
[www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/CptRomani/index.htm Лёгкие крейсера «Капитани Романи»]
Литература
- Каторин, Ю. Ф. Крейсеры. Ч. 2. — СПб: Галея-Принт, 2008. — ISBN 978-5-8172-0134-5.
- Малов, А. А., Патянин, С. В. Крейсера типа «Капитани Романи» // Морская компания. — 2010. — № 4. — С. 15-61.
- Ненахов, Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1910—2005. — Минск: Харвест, 2007. — ISBN 978-985-13-8619-8.
- Патянин, С. В., Дашьян, А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007. — ISBN 5-69919-130-5.
- Трубицын, С. Б. Сверхлегкие крейсера. 1930-1975 гг.. — СПб: Р.Р. Муниров, 2008. — ISBN 978-5-98830-028-1.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — New York: Mayflower Books, 1980. — ISBN 0-83170-303-2.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1996. — ISBN 1557501327.
- Smithn, P. C., Dominy, J. R. Cruisers in Action 1939—1945. — London: William Kimber, 1981. — 320 с. — ISBN 0718302184.
- Whitley, M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London: Arms & Armour, 1995. — ISBN 1-85409-225-1.
Отрывок, характеризующий Лёгкие крейсера типа «Капитани Романи»
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.
24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:
Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.
25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.
Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.
Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
