Швейцарская музыка

Швейца́рская му́зыка, история которой восходит ко II веку до н. э., сложилась в результате смешения народных традиций древних племён, заселявших территорию Швейцарии. Из народной музыки страны наиболее популярно пение йодль (тирольское пение), которое сейчас распространено в Центральной Швейцарии и Аппенцелле. Центрами музыкальной культуры Швейцарии являются города Берн, Цюрих, Лозанна, Люцерн и др.

Так как в Швейцарии используются три языка: немецкий, французский и итальянский, это отразилось и на музыкальной культуре страны: связи с романским, немецким и французским искусством показательны в почти равной мере.

История

Античность и средневековье

Швейцарская музыка возникла в результате взаимодействия культур племён гельветов и ретов, заселявших территорию Швейцарии во II веке до н. э.. В течение нескольких веков выявились национальные черты швейцарской музыки. Важную роль в музыкальной культуре занимал певческий жанр альпийских горцев — йодль. В Швейцарии жанр йодль возник как средство коммуникации; пастухи в горах использовали горловые звуки для поддержания связи друг с другом. Песни в жанре йодль исполнялись с переливами, в форме вокализа. В V-VI веках швейцарская музыка подверглась воздействию алеманов и бургундов.

Профессиональная швейцарская музыка зародилась в X веке в монастырях, где развивалась литургическая музыка. Музыкальная теория изучалась главным образом в основанном в VII веке Санкт-Галленском монастыре, где работали теоретики и композиторы конца IX — начала X веков: Ноткер Заика, Тутило (автор «троп», из которых наиболее известен «Hodie cantandus est»), Ноткер Губастый и Экхарт IV. Здесь Ноткер Заика написал трактаты «О 8 тонах», «О 8 ладах», «О тетраходе», «Послания о музыке», ввёл в употребление в западных церквях секвенцию, составил учебник музыки на основе Боэция.

Начиная с XIII века в песенном фольклоре некоторых районов Швейцарии выделяются патриотические, антифеодальные песни. Также большую популярность приобретают пастушьи напевы и наигрыши. На территории Швейцарии появляется известнейший швейцарский народный инструмент — Альпийский рог. В Европе инструмент появился с племенами кочевников и первоначально использовался для передачи военных сигналов, а с XVIII века его стали использовать в качестве музыкального инструмента. В средние века носителями светской музыки в Швейцарии были миннезингеры, немецкие лирики-поэты. Они особенно прославились в XIII—XIV веках. В стране пользовались популярностью песни миннезингеров Й. Халдауба, Б. Штайнмара, графа Вальтер фон Гомберга, У. фон Зингерберга. В XIV веке демократизация страны способствовала развитию национального музыкального искусства. В то же время в Швейцарии распространилось искусство провансальских трубадуров; были популярны духовные песни немецкого поэта Генриха фон Лауфенберга. В XV веке произведения швейцарских композиторов впервые начали печататься в городах других западно-европейских стран (Вена, Копенгаген и т. д.).

XVI—XIX века

В эпоху Реформации в Швейцарии развивалось нотопечатание. В крупнейших типографиях, к числу которых принадлежала типография М. Апиариуса в Берне, печатались сочинения швейцарских композиторов XVI века. Известнейшими музыкальными теоретиками XVI века являются Х. Коттер (также композитор), написавший произведения для органа в табулатурных записях, и Генрих Глареан. Глареан написал трактат «Додекахордон» («Двенадцатиструнник», 1547), почти полностью поменявший воззрения на ладовую систему, расширил ладовую систему до 12 ладов (изобрёл 4 новых лада). Большое влияние на дальнейшее развитие швейцарской музыки оказало распространение идей гуманизма во время пребывания Эразма Роттердамского в Базеле.

Некоторые швейцарские композиторы XVI века: Л. Зенфль, Л. Буржуа (один из составителей Женевского пластыря, мастер полифонического письма), И. Ванненмахер, Г. Мейер (автор мотетов и светских песен). Людвиг Зенфль сочинял многоголосные мотеты и песни, был учеником Хенрика Изака и его преемником на должности придворного музыканта при дворе императора Максимилиана в Вене. Его творчество высоко оценил Мартин Лютер.

В итоге Реформации, проведённой в Швейцарии радикальными кальвинистами и продолжавшейся до начала XVII века, иностранная музыка подверглась гонениям, Швейцария оказалась в стороне от преобразований, совершившихся в музыкальной культуре Италии, а затем в других западно-европейских странах в XVI—XVII веках. В результате музыкальное искусство страны пришло в упадок. Швейцарские композиторы, не видя для себя будущего на родине, уезжали за границу. Первые произведения с заграничным воздействием появились лишь в 1628 году — произведения И. Бенна. После окончания Реформации кальвинистов в стране появились первые музыкальные организации — Коллегиум музикум. Первые объединения Коллегиум музикум появились в Цюрихе в 1613 году и Винтертуре в 1629 году. Прославились композиторы И. У. Зульцбергер и В. Молитор, написавшие множество светских многоголосных сочинений.

В XVIII веке композиторы Швейцарии начали развивать светские жанры инструментальной музыки, в отличие от Зульцбергера и Молитора, которые использовали светский жанр только в вокальных произведениях. Приобрели известность трио-сонаты и увертюры Джованни Альбикастро. Альбикастро напечатал 8 сборников своих сочинений в Германии и Нидерландах в 1700—06 годах. В XVIII веке популярностью пользовались кантор И. Бахофен (духовные кантаты, пьесы для органа), органист Ф. Мейер фон Шауэнзе (оперы-буффа, зингшпили, поставленные в Люцерне), педагог Й. Г. Эгли (пьесы для фортепиано). В 1788 году в Цюрихе впервые были поставлены оперы; с 1820 года в Цюрихе ставились сценические произведения швейцарских композиторов, в том числе Г. Гёца, а с 1834 года их начали ставить в Муниципальном театре в Базеле. В то время в Цюрихе оперы ставились регулярно.

В конце XVIII века в стране началось так называемое хоровое движение под влиянием идей Жан-Жака Руссо и Иоганна Песталоцци. По всей стране популизировалась народная музыка, к хоровому пению привлекались широкие слои населения, обрабатывались народные мелодии, создавались музыкальные школы и любительские мужские хоры (самые большие из них насчитывали около 600 человек). Под влиянием педагогических идей Песталоцци развилась музыкальная педагогика. Известный педагог и композитор Г. Г. Негели издал свои работы, в их числе «Обучение пению на основе принципов Песталоцци», «Лекции о музыке, рассчитанные на дилетантов», «Музыкальные таблицы для обучения пению в школах». Также он основал своё издательство и певческий институт в Цюрихе (в дальнейшем существовал под названием Мужского хора Цюриха). В числе выдающихся музыкальных деятелей начала XIX века пианист и композитор Ф. К. Шнидер фон Вартензе (опера, симфония, оратории, написал книгу «Система ритмики»), композитор Ф. Т. Фрёлих (хоровые сочинения, около 150 песен), пианист и композитор В. Баумгартнер (друг Рихарда Вагнера, музыкальный директор Цюрихского унститута). Известные музыковеды: М. Люсси, написавший теорию ритма и учение об акцентуации, и А. Дешевран — исследователь григорианского пения.

Некоторые швейцарские музыканты учились и были лично знакомы с крупнейшими композиторами Европы. Например, пианист Ш. С. Бови-Лисберг был учеником Шопена, а Г. Вебер был учеником Таузига. Этот фактор в свою очередь способствовал развитию швейцарской музыки.

В XIX веке музыкальная жизнь во всех городах Швейцарии развивалась равномерно, поэтому ни один из городов не выдвигался как музыкальный центр. По всей стране, включая небольшие города, появлялись музыкальные коллективы: профессиональные и любительские хоры, симфонические оркестры. В 1835 году меценатом Франуса Бартолони в Женеве была основана Женевская консерватория, старейшая из консерваторий Швейцарии. Крупнейшим симфоничеким оркестром являлся Цюрихский (основан в 1862 году). Музыкальная культура в немецких кантонах была тесно связана с немецкой культурой; в Германии получали образование многие швейцарские музыканты (например И. Рафф); в развитие швейцарской музыки вносили свою лепту некоторые немецкие композиторы: Ф. Абт (в 1841—52 руководил оркестром в Цюрихе), Т. Кирхнер (обосновался в Швейцарии с 1843 года), Г. Гёц и др.

Большую роль сыграл Рихард Вагнер, в 1849—58 годах он прожил в Швейцарии. В 1850—53 годах он дирижировал в спакталях и симфонических концертах, ставящихся в Цюрихском театре, сам поставил спектакль «Летучий голландец» в Цюрихе (1852), Лозанне, Женеве. Произведения Вагнера составляли основную часть репертуара Цюрихского театра в XIX веке.

Крупнейшие швейцарские композиторы конца XIX — начала XX веков: Ф. Хегар, X. Хубер, О. Барблан (патриотические песни, был учеником А. Брукнера), Ф. Клозе (музыкальная драма «Ильзебилль», оратория «Солнечный дух»), И. Лаубер. Фридрих Хегар основал смешанный хор (1864), музыкальную школу (1876), ставшую в 1907 году консерваторией; руководил ею до 1914 года. Хубер был директором Базельской консерватории, написал множество фортепианных произведений в духе Ференца Листа.

В 1861 году был основан первый музыкальный журнал «Schweizerisches Sängerblatt», который издавался в Берне до 1878 года. В 1879 году был создан второй музыкальный журнал «Schweizerische Musikzeitung und Sängerblatt». В 1868 году дирижёр и скрипач Ф. Хегар основал Оркестр Тонхалле, а в 1877 году был основан Бернский симфонический оркестр.

XX век

Классическая музыка

В начале XX века выделились приверженцы немецкой, французской и итальянской музыкальных культур. Музыкальное общество страны раскололось на три лагеря.

Среди приверженцев немецкой музыки были О. Шёк (оперы, инструментальные и хоровые произведения, писал под влиянием Шумана и Вольфа), Г. Зутер (оратории, симфонии), Ф. Андре, В. Курвуазье, Г. Песталоцци, Ф. Врун, К. Бек (6 симфоний, 2 кантаты, концерты), Г. Хиллер, В. Фогель, А. Мёттингер, Т. Кельтерборн, В. Буркхард, Т. Зутер, Ж. Вильдбергер.

Традициям французской музыки придерживался педагог и композитор Эмиль Жак-Далькроз, основатель системы музыкально-ритмического воспитания, получившей распространение в 1920—х в Европе и США; основал в Женеве институт, в котором преподавал с 1915 года. Другие композиторы «французской» Швейцарии: Г. Доре (оперы, песни, хоры), который также был выразителем романского начала в музыке, А. Ганьебен (директор Женевской консерватории в 1925—57 годах), Ф. Мартен (в его творчестве проявилось сочетание традиций Р. Вагнера, Р. Штрауса и др.), Ж. Ф. Цбинден, А. Ф. Марескотти, Т. Ваутас.

Представителями романских и итальянских музыкальных традиций в швейцарской музыке были: Р. д’Алессандро, О. Нуссио (ученик О. Респиги), К. Ф. Семини, Г. Жиюфре, Г. Зутермейстер (опера «Чёрный паук», песни, связанные с традициями Верди, Пуччини, Р. Штрауса).

С 1910—х годов уровень швейцарской музыки значительно повысился благодаря пребыванию в нейтральной Швейцарии известных композиторов во время мировых войн. В их числе — И. Ф. Стравинский (1914—18), написавший здесь «Свадебку» и «Историю солдата», исполненных здесь же под руководством Эрнеста Ансерме, в его честь назван концертный зал в Монтрё; Ф. Бузони (1915—20); Э. Леви (1916—1920; Ф. Ярнах (1918—21); С. В. Рахманинов (1932—39); Г. Шерхен (1933—66, с перерывами); Р. Штраус (конец 1940-х), П. Хиндемит (1953—63), Э. Петри (1957—62), Б. Мартину (конец 1950-х). Во время войны и после неё в Швейцарию эмигрировали многие зарубежные исполнители ― Геза Анда, Тамаш Вашари и др.

Известны дирижёр Эрнест Ансерме, основатель Романского оркестра в Женеве (1918), и Эрнест Блох, уроженец Женевы, живший в США и проведший в Швейцарии 10 лет; среди модернистов: Армин Шиблер, перешедший от неоклассицизма к додекафонии и Рольф Либерман, писавший под влиянием авангардизма. Либерман и Зутермейстер под влиянием Фогеля обратились к серийной технике. Известнейший швейцарский композитор начала XX века — Артюр Онеггер. Писал оперы (самая известная из них — «Юдифь», 1925), кантаты, симфонические поэмы и т. д. С 1920 года был одним из членов французской «Шестёрки». Среди других композиторов — П. Мюллер-Цюрих, Р. Обусье, В. Грезер, К. Регамей, Э. Стемпфли.

В тот же период развивалось музыковедение. Швейцарские музыковеды начала XX века: Р. А. Моозер (ряд работ о русской музыке), К. Неф («История западно-европейской музыки»), Э. Бернулли, Э. Ислер, Ж. Хандшин, Ж. Обер. Наряду с ними в стране работали австрийские и немецкие музыкальные теоретики Э. Курт, К. Г. Феллерер, П. Вагнер, и др. В 30—40-х годах в Швейцарии работали музыковеды В. Шу, В. Мериан, М. Фер, А. Э. Шербюлье.

В музыкальных произведениях 20—30-х годов чувствуется смешение немецкого романтизма и французского импрессионизма. Это явление особо типично для произведений Ф. Мартена. Развивается и народная музыка, композиторы смешивают народную музыку с другими жанрами, например Ф. Лихти, а американский певец в стиле кантри Джимми Роджерс основывает жанр блюз-йодль — сплав блюза и йодла. Было создано несколько симфонических и камерных оркестров (Оркестр итальянской Швейцарии в 1933 году Л. Казеллой, Лозаннский камерный оркестр в 1942 году В. Дезарзаном, Цюрихский камерный оркестр в 1945 году Э. де Штуцем). После окончания Второй мировой войны развились культурные связи с другими странами, в Швейцарии сосредоточились многие международные музыкальные организации (Европейская ассоциация музыкальных фестивалей в Женеве, Международная федерация музыкантов в Цюрихе, Международное музыковедческое общество в Базеле, основанное там же в 1927 году). Среди швейцарских музыкальных организаций были Ассоциация швейцарских композиторов, Союз швейцарских музыкантов (с 1900 года), Швейцарское объединение исполнителей, Швейцарский музыкальный совет (с 1964 года), входящий в Международный музыкальный совет при ЮНЕСКО и координирующий музыкальную жизнь страны.

В 50—60-х годах композиторы искали новые выразительные формы. Многие из них сочиняли в традиционной форме и экспериментировали в технике исполнения. В их числе А. Шиблер, Дж. Дж. Энглерт, Р. Штурценэггер, Ж. Вильдбергер, Р. Кельтерборн и др. Исполнялись экспериментальные сочинения Ю. Виттенбаха, П. Марьетана, Х. У. Лемана, У. П. Шнайдера, Р. Мозера.

В 60—70—х годах в музыке швейцарских композиторов заметно сказывается влияние К. Штокхаузена и В. Булеза. Многие швейцарские композиторы учились в Танглвуде и Донауэшингене, где получали представление о современной музыке. Во многих городах начали проводиться музыкальные фестивали и симпозиумы, в том числе фестиваль Иегуди Менухина в Гштаде, джазовый фестиваль в Монтрё, Баховский конкурс в Цюрихе, Международный конкурс исполнителей в Женеве (с 1939 года), конкурс скрипачей в Сьоне (в рамках фестиваля Т. Варги).

Среди известных швейцарских исполнителей XX века ― пианисты Э. Фишер, В. Бакхауз, А. Корто, органисты О. Барблан (органист церкви Святого Петра в 1892—1938 годах), Б. Рейшель, Г. Функ, Э. Кауфман; скрипачи П. Копачинская, А. Пошон (ученик Э. Блоха), Г. Шнеебергер (лауреат Премии Роберта Шумана 1995 года); виолончелисты Д. Маркевич, И. Хегар (крёстный сын И. Брамса) и Э. Хегар; исполнители на духовых инструментах ― П.-Л. Граф (флейта), Х. Холлигер (гобой, лауреат Международного конкурса в Женеве 1959 года, также композитор, автор экспериментальных сочинений), Т. Фридли и Э. Бруннер (кларнет) и другие.

В середине 70—х в Швейцарии существовало 10 симфонических оркестров, крупнейшим из которых является оркестр Романской Швейцарии; новейшие симфонические оркестры Швейцарии — Бильский симфонический оркестр (1969) и оркестр «Базельская синфониетта» (1980). Среди камерных оркестров — Цюрихский, Лозаннский, Люцернский и Базельский (основан в 1926 году) камерные оркестры. Базельский оркестр пропагандирует современную музыку. Также существует множество инструментальных ансамблей (Бернский квартет «Новые горизонты», базельский «Флонцелай-квартет») и хоров (цюрихский Баховский хор, Бернский камерный хор и вокальный ансамбль «Энгадинер канторай», Певческий союз Швейцарии, Швейцарский союз рабочих певцов). Была популярна церковная музыка, среди популярнейших церковных музыкальных коллективов — церковные хоры при кафедральных соборах в Базеле, Женеве, Лозанне и др.

В Швейцарии развилось музыкальное преподавание, на момент 70-х в стране имелось 9 консерваторий: в Базеле, Берне, Лозанне, Люцерне, Винтертуре, Фрибуре, Женеве, Нёвшателе, Цюрихе. Консерватории Цюриха и Женевы отличились своей методикой преподавания. В других городах было много церковных и городских музыкальных школ.

Популярная музыка

В конце 40—х годов получила популярность джазовая музыка. С 1967 года в Швейцарии ежегодно проводится джазовый фестиваль в Монтрё, начало фестивалю положил музыкальный деятель Клод Нобс, который уговорил выступить джазовую певицу Роберту Флэк в небольшом местном кафе). В джазовом фестивале принимают участие известнейшие исполнители джаза.

В 1956 году в Швейцарии в первый раз прошёл конкурс песни Евровидение, где Швейцарию представляла певица Лиз Ассиа, выигравшая конкурс, во второй раз Швейцария выиграла на конкурсе в 1988 году с перевесом в один голос, когда страну представляла Селин Дион.

В Швейцарии работали многие популярные исполнители. В Монтрё в 1971 году была написана песня «Smoke on the Water» группы «Deep Purple» под впечатлением от пожара в казино. В 1991 году в студии «Dreamland» в Монтрё был записан последний альбом группы Queen «Made in Heaven». Там же установлен памятник Фредди Меркьюри.

В конце века популярность приобрела музыка в стиле рок, трэш-мэтал, фолк-мэтал и т. д. Появились музыкальные группы, исполняющие композиции в этих жанрах, в их числе — Debile Menthol (1979—85), Yello (с 1980 года), Coroner (1986—96), Samael (с 1987 года), Impure Wilhelmina (с 1996 года).

Современная швейцарская музыка

Сейчас в Швейцарии актуальна музыка многих жанров. Популярны жанры рок, джаз и поп-музыка. Среди известных рок— и эстрадных групп — Gotthard (хард-рок, хеви-метал), являющаяся самой успешной швейцарской рок-группой, композиции которой постоянно занимают первое место в хит-парадах, Eluveitie (фолк-метал), SnakeSkin (EBM), Lacrimosa (дарквэйв, готик-метал), Darkspace (блэк-метал), Krokus (хэви-метал), Last Vote (построк) и др. Популярные эстрадные певцы и певицы — DJ BoBo (участник Евровидения 2007), Тило Вольфф (основатель групп Lacrimosa и SnakeSkin), Франсин Жорди (участница Евровидения 2002), Паоло Менегуцци (участник Евровидения 2008), Михель фон дер Хайде (участник Евровидения 1999 и 2010) и т. д. Главная группа хит-парадов страны — Swiss Music Charts.

В Швейцарии ежегодно проходят сотни музыкальных фестивалей всех музыкальных направлений, в том числе джазовые фестивали в Монтрё, Берне и Виллисау, июльские фестивали в Берне, Аванше и Ньоне. Концертный сезон начинается в конце июня в Санкт-Галлене. Ежегодно проходят летние концерты под открытым небом (эстрадная музыка), например, симфонические и камерные концерты в Биле, Лугано (в парке Парко—Чивико) и др. Также проводятся международные музыкальные фестивали классической музыки в Люцерне, Санкт-Морице, Гштаде, которые являются одними из важнейших событий классической музыки.

Сейчас в Швейцарии существует 7 консерваторий (старейшая из них — Женевская). Среди музыкальных организаций — Объединение исполнителей йодлей (по состоянию на 2005 год насчитывало свыше 12000 членов), Федеральное певческое общество (около 15000 членов). Существуют оперные труппы в Базеле, Берне, Цюрихе, Люцерне, Санкт-Галлене и Биле.

Танцы

Среди популярных в Швейцарии танцев — «птичья» полька и различные хороводы. Также развит балет; в некоторых городах, в частности в Цюрихе, Базеле и Женеве, имеются балетные труппы, в их числе танцевальная труппа Мориса Бежара, переехавшего в 1987 году из Брюсселя в Лозанну. Бежар основал в Лозанне танцевальную школу и компанию «Béjart Ballet».

Ежегодно в Швейцарии проходят народные фестивали танцев. С января 1973 года в Лозанне проходит один из самых пристижных балетных конкурсов мира, основанный Филиппом и Эльвирой Брауншвейгские и Розеллой Хайтауэр. В разное время конкурс также проводился в других городах (Нью-Йорк, Токио, Москва).

Музыкальные инструменты

В списке представлены инструменты, популярные в Швейцарии (большинство из них популярны во многих странах Европы и Азии):

• Альпийский рог (нем. Alphorn)
• Швейцарский аккордеон (нем. Schwyzerörgeli)
• Цитра (нем. Zither)
• Цистра (фр. Cistre)
• Цимбала (нем. Hackbrett)
• Варган (нем. Trümpi)
• Губная гармоника (нем. Mundharmonika)
• Колёсная лира (нем. Drehleier)
• Мандолина (итал. Mandolino)

Литература

• Гл. ред. Ю. В. Келдыш. Музыкальная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1982. — Т. 6. — С. 304-309. — 1005 с.
• [books.google.ru/books?id=BszJ_T03MKQC&q=music+switzerland&dq=music+switzerland&hl=ru&ei=PF12TKv-At6W4gappJCCBg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CEMQ6AEwAw Music in Switzerland] / Dominique Rosset. — Pro Helvetia, 1992. — 111 с. — ISBN 9783908102007.
• Antoine-Elisée Cherbuliez. [books.google.ru/books?id=kGQEGwAACAAJ&dq=schweiz+musik&hl=ru&ei=K152TImaLtGT4ga6p9W2Bg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=6&ved=0CEoQ6AEwBQ Geschichte der Musik in der Schweiz]. — M. S. Metz Verlag, 1948. — 17 с.
• [books.google.ru/books?id=54YrSgAACAAJ&dq=Swiss+music&hl=ru&ei=21t2TPC0O4-24QaIx53XBg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CEQQ6AEwAw Swiss Rock Music Groups: Mittageisen, Double, Patent Ochsner, Zri West]. — General Books, 2010. — 24 с. — ISBN 9781157288268.
• Jean Pierre Pastori. [books.google.ru/books?id=RR4rAAAAIAAJ&q=switzerland+music&dq=switzerland+music&hl=ru&ei=GWF2TP3UB8-Z4Aains2aBg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CC8Q6AEwADi-AQ Dance and ballet in Switzerland]. — Swiss Council for the Arts Pro Helvetia, 1984. — 96 с.

Ссылки

• [www.evropa.org.ua/country/swiss/1_10.htm Страны Европы. Швейцария. Музыка Швейцарии]

См. также

• Музыка Франции

Отрывок, характеризующий Швейцарская музыка

– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.