Фараон
Фарао́н — современное наименование правителей Древнего Египта. По-видимому, никогда не было официальным титулом, а возникло как эвфемизм, позволяющий обойтись без упоминания царского имени и официальных царских титулов, в эпоху Нового царства и особенно распространилось к середине I тыс. до н. э. Греческое слово Φαραώ заимствовано из Библии (ивр. פַּרְעֹה, [пар‘о̄]); оригинальное египетское per-oa буквально означает «великий дом», то есть царский дворец. Обычным же наименованием египетских царей было выражение «принадлежащий Тростнику и Пчеле» («несу-бити»), то есть соответственно Верхнему и Нижнему Египту, либо просто «повелитель обеих земель» («небтауи»)[1].
Содержание
История
Деспотические монархии в Древнем Египте зародились во второй половине IV тыс. до н. э. После объединения Верхнего Египта и захвата царями Нармером и Миной (Менесом) дельты Нила (XXXI в. до н. э.) агрессивный военный характер этих монархий стал меняться. Одновременно с развитием бюрократического аппарата и переводом хозяйства в прямое подчинение монарху шла сакрализация его власти. Царь стал рассматриваться как гарант благосклонности богов к стране. Начиная с IV династии, он ассоциируется не с богом Хором, а с богом солнца Ра, сыном которого и считается. Тогда же одна за другой были построены Великие пирамиды, олицетворявшие исключительную мощь и величие правителей того времени.
С упадком Древнего царства, климатическим кризисом XXIII—XXII вв. до н. э.[2] и вступлением Египта в I Переходный период могущество и авторитет египетских царей ослабли, возросло влияние и богатство знати и государственных чиновников. Эпоха Среднего царства так полностью и не вернула египетским царям потерянного. После распада Среднего царства и завоевания Нижнего и части Верхнего Египта гиксосами большей частью страны стала править гиксосская династия, обладавшая полноценным сакральным статусом.
После изгнания гиксосов в начале Нового царства Египет оказался в новом политическом положении: он больше не доминировал в регионе, где у него появились такие могущественные соперники, как царство Митанни и позже Хатти (Хеттское царство). В результате авторитет фараонов стал основываться в значительной степени на их военных успехах. Тем, кто их не имел (как женщина Хатшепсут и царь-миротворец Аменхотеп III), приходилось усиленно убеждать подданных в своём божественном происхождении. Несмотря на это, морально-идеологическая зависимость общества от царя уже не шла ни в какое сравнение с Древним царством. К концу II тыс. до н. э. децентрализация египетского общества, рост влияния храмов и номархов закончились распадом Нового царства.
С этого времени фараоны не имели существенного влияния в регионе. Лишь некоторым из них (например, Псамметиху I) удавалось объединить Египет и вмешиваться в дела соседних стран. Население и отдельные хозяйства становились всё более независимы от царя, а его сакральная роль посредника между народом и богами практически исчезла. В 525—485 гг. до н. э. фараонами Египта официально считались персидские цари Ахемениды, в 332—323 гг. до н. э. — Александр Македонский, а после смерти последнего — Птолемеи, потомки его диадоха Птолемея Лага.
Имена
Несу-бити — Царь Верхнего и Нижнего Египта в иероглифах | ||||||||||||||
|
Пер-оа — «Великий дом» в иероглифах | ||
|
Со времён Среднего царства установился полный титул египетских царей, состоящий из пяти имён:
- Хорово имя;
- Небти-имя (небти — «две госпожи») было связано с богинями — покровительницами Египта Нехбет и Уаджит;
- Золотое имя (золото в египетской культуре традиционно ассоциировалось с вечностью);
- Тронное имя, или преномен — принималось при воцарении и часто включало ссылку на бога Ра (например, Мааткара у царицы с личным именем Хатшепсут);
- Личное имя, или номен — давалось при рождении, в надписях предварялось титулом «сын Ра».[1]
Правители Среднего и Нового царств популярны в основном под личными именами (Тутмос, Аменхотеп, Рамсес и др.), однако ранние цари нередко известны только по Хорову имени (например, Нармер).
Атрибуты
- Корона существовала во многих вариантах. Наиболее употребительная двойная корона «пшент» состояла из красной короны Нижнего Египта «дешрет» и белой короны Верхнего Египта «хеджет». Каждая из этих двух корон принадлежала также богиням, покровительствующим этим частям страны — соответственно Уаджит, богине-кобре, и Нехбет, почитавшейся в виде стервятника. Изображения Уаджит (урей) и Нехбет прикреплялись к короне спереди. Реже надевались синяя корона хепреш (для военных походов), золотая корона хаит (для ритуальных обрядов), диадема сешед (в эпоху Древнего царства), а также другие головные уборы вроде короны хемхемет, чаще встречающиеся на изображениях богов, чем фараонов.
- Платок (немес, или клафт) был обычным головным убором в Египте, однако различался по цветам в зависимости от социальной категории носящего. Царский платок, судя по имеющимся изображениям, был золотым с синими полосами. Иногда поверх него надевалась и корона.
- Крюк (хека) — короткий жезл с изогнутым верхним концом. Известен с додинастических времён и происходит, вероятно, от пастушеского жезла. Его носили не только боги и цари, но также и высшие чиновники.
- Плеть или цеп (нехех) обычно изображается вместе с жезлом-крюком.
- Жезл (уас) — длинная трость с раздвоенным нижним концом и навершием в виде головы собаки или шакала, позже стилизованным.
- Накладная бородка была символом власти и мужской силы царя, изготовлялась искусственно и подвязывалась.
«Царские списки» фараонов
- «Палермский камень» ок. XXV в. до н. э. (Палермо, музей «Antonio Salinas»).
- «Саккарский список 1» — полустёртый перечень фараонов VI династии на крышке базальтового саркофага Анхесенпепи I — супруги фараона Пепи I, ок. XXIII-XXIV вв. до н. э.
- «Карнакский список», храм Ипет-Исут, Карнак, ок. XV в. до н. э. (Париж, музей Лувр).
- «Абидосский список 2», храм Сети I, Абидос, ок. XIII в. до н. э. (АРЕ, памятники около селения Эль-Араба-эль-Мадфуна).
- «Абидосский список 1» храм Рамсеса II, Абидос, ок. XIII в. до н. э. (Лондон, Британский музей).
- «Саккарский список 2», гробница зодчего Тунари, Саккара, ок. XIII в. до н. э. (Каир, Каирский египетский музей).
- «Туринский царский папирус» ок. XII в. до н. э. (Турин, Туринский египетский музей).
- Небольшое перечисление фараонов у Геродота в его «Истории», Книга II Эвтерпа, V в. до н. э.
- «Египтиака» Манефона, III в. до н. э.; не сохранилась, известна по цитированию некоторых античных и раннесредневековых авторов: Иосиф Флавий (I век), Секст Юлий Африкан (III век), Евсевий Кесарийский (III/IV века), Иоанн Малала («Хронография», VI век), Георгий Синкелл (VIII/IX века).
См. также
- Список фараонов
- Великая царская супруга
- Фираун — фараон в Коране
Напишите отзыв о статье "Фараон"
Примечания
- ↑ 1 2 Галина Караулова. [arzamas.academy/mag/192-pharaon Почему фараонов не называли фараонами?]. Arzamas (30 ноября 2015). Проверено 19 октября 2016.
- ↑ [www.worldagesarchive.com/Reference_Links/Empires_in_the_Dust.htm Empires in the Dust (Collapse of Bronze Age Cultures in 2,200 B.C.). — Karen Wright, UCL Institute of Archaeology]
Ссылки
- И. А. Ладынин, М. Д. Бухарин, Б. С. Ляпустин, А. А. Немировский. История Древнего Востока. — М.: Дрофа, 2009. — (Серия «Высшее образование») — ISBN 978-3-358-01189-2
- [alexhistory.narod.ru/World/Hronology/Titles/Faraon_of_Egypt.htm Фараоны (цари) Египта]
Отрывок, характеризующий Фараон
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.