Оскар (кинопремия, 1963)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<< 34-я Церемонии награждения 36-я >>
35-я церемония награждения премии «Оскар»
Дата 8 апреля 1963 года
Место проведения Santa Monica Civic Auditorium, Санта-Моника, Лос-Анджелес, Калифорния, США
Телеканал ABC
Ведущий(-е) Фрэнк Синатра
Продюсер Артур Фрид
Режиссёр Ричард Данлэп

35-я церемония вручения наград премии «Оскар» за заслуги в области кинематографа за 1962 год состоялась 8 апреля 1963 года в Santa Monica Civic Auditorium (Санта-Моника, округ Лос-Анджелес, Калифорния).





Фильмы, получившие несколько номинаций

Фильм номинации победы
Лоуренс Аравийский / Lawrence of Arabia
10
<center>7
Убить пересмешника / To Kill a Mockingbird <center>8 <center>3
Мятеж на «Баунти» / Mutiny on the Bounty <center>7 <center>-
Музыкант / The Music Man <center>6 <center>1
Сотворившая чудо / The Miracle Worker <center>5 <center>2
Самый длинный день / The Longest Day <center>5 <center>2
Дни вина и роз / Days of Wine and Roses <center>5 <center>1
Что случилось с Бэби Джейн? / What Ever Happened to Baby Jane? <center>5 <center>1
Чудесный мир братьев Гримм / The Wonderful World of the Brothers Grimm <center>4 <center>1
Любитель птиц из Алькатраса / Birdman of Alcatraz <center>4 <center>-
Развод по-итальянски / Divorzio all’italiana <center>3 <center>1
Сладкоголосая птица юности / Sweet Bird of Youth <center>3 <center>1
Этот мех норки / That Touch of Mink <center>3 <center>-
Джипси / Gypsy <center>3 <center>-
Дэвид и Лиза / David and Lisa <center>2 <center>-
Манчжурский кандидат / The Manchurian Candidate <center>2 <center>-
Фрейд: Тайная страсть / Freud <center>2 <center>-
Двое на качелях / Two for the Seesaw <center>2 <center>-
Счастливого пути! / Bon Voyage! <center>2 <center>-

Список лауреатов и номинантов

Победители выделены отдельным цветом.

Основные категории

Категории Лауреаты и номинанты
<center>Лучший фильм Лоуренс Аравийский / Lawrence of Arabia (продюсер: Сэм Шпигель)
Самый длинный день / The Longest Day (продюсер: Дэррил Ф. Занук)
Музыкант / The Music Man (продюсер: Мортон ДаКоста)
Мятеж на «Баунти» / Mutiny on the Bounty (продюсер: Аарон Розенберг)
Убить пересмешника / To Kill a Mockingbird (продюсер: Алан Дж. Пакула)
<center>Лучший режиссёр
Дэвид Лин за фильм «Лоуренс Аравийский»
Пьетро Джерми — «Развод по-итальянски»
Роберт Маллиган — «Убить пересмешника»
Артур Пенн — «Сотворившая чудо»
Фрэнк Перри — «Дэвид и Лиза»
<center>Лучший актёр
Грегори Пек — «Убить пересмешника» (за роль Аттикуса Финча)
Берт Ланкастер — «Любитель птиц из Алькатраса» (за роль Роберта Франклина Страуда)
Джек Леммон — «Дни вина и роз» (за роль Джо Клэя)
Марчелло Мастроянни — «Развод по-итальянски» (за роль Фердинандо Чефалу (Фефе))
Питер О’Тул — «Лоуренс Аравийский» (за роль Т. Э. Лоуренса)
<center>Лучшая актриса
Энн Бэнкрофт[1] — «Сотворившая чудо» (за роль Энн Салливан)
Бетт Дэвис — «Что случилось с Бэби Джейн?» (за роль Бэби Джейн Хадсон)
Кэтрин Хепбёрн — «Долгий день уходит в ночь» (за роль Мэри Тайрон)
Джеральдин Пейдж — «Сладкоголосая птица юности» (за роль Александры Дель Лаго)
Ли Ремик — «Дни вина и роз» (за роль Кирстен Арнесен Клэй)
<center>Лучший актёр второго плана
Эд Бегли — «Сладкоголосая птица юности» (за роль Тома «Босса» Финли)
Виктор Буоно — «Что случилось с Бэби Джейн?» (за роль Эдвина Флэгга)
Телли Савалас — «Любитель птиц из Алькатраса» (за роль Фето Гомеса)
Омар Шариф — «Лоуренс Аравийский» (за роль Шерифа Али ибн эль Кариша)
Теренс Стэмп — «Билли Бадд» (англ.) (за роль Билли Бадда)
<center>Лучшая актриса второго плана
Патти Дьюк — «Сотворившая чудо» (за роль Хелен Келлер)
Мэри Бэдэм — «Убить пересмешника» (за роль Джин Луизы Финч («Глазастика»))
Ширли Найт — «Сладкоголосая птица юности» (за роль Хэвенли Финли)
Анджела Лэнсбери — «Манчжурский кандидат» (за роль миссис Айселин)
Телма Риттер — «Любитель птиц из Алькатраса» (за роль Элизабет Страуд)
<center>Лучший сценарий, созданный непосредственно для экранизации Эннио Де Кончини, Альфредо Джаннетти и Пьетро Джерми — «Развод по-итальянски»
• Чарльз Кауфман и Вольфганг Рейнхарт — «Фрейд: Тайная страсть»
Ален Роб-Грийе — «В прошлом году в Мариенбаде»
• Стэнли Шапиро и Нейт Монастер — «Этот мех норки»
Ингмар Бергман — «Сквозь тусклое стекло»
<center>Лучший адаптированный сценарий Хортон Фут[2] — «Убить пересмешника» (по одноимённому роману Харпер Ли)
• Элеанор Перри — «Дэвид и Лиза» (по одноимённому роману Теодора Исаака Рубина)
Роберт Болт и Майкл Уилсон[3] — «Лоуренс Аравийский» (на основе биографии Т. Э. Лоуренса)
Владимир Набоков — «Лолита» (по одноимённому роману автора)
Уильям Гибсон — «Сотворившая чудо» (по одноимённой пьесе автора)
<center>Лучший фильм на иностранном языке Воскресенья в Виль-д’Эвре / Les Dimanches de Ville d’Avray (Франция) реж. Серж Бургиньон
Электра / Ηλέκτρα (Греция) реж. Михалис Какояннис
Четыре дня Неаполя / Le quattro giornate di Napoli (Италия) реж. Нанни Лой
Исполнитель обета / O Pagador de Promessas (Бразилия) реж. Анселмо Дуарте
Тлаюкан / Tlayucan (Мексика) реж. Луис Алькориса

Другие категории

Категории Лауреаты и номинанты
<center>Лучшая музыка:
Оригинальный саундтрек
Морис Жарр — «Лоуренс Аравийский»
Джерри Голдсмит — «Фрейд: Тайная страсть»
Бронислав Капер — «Мятеж на „Баунти“»
Франц Ваксман — «Тарас Бульба» (англ.)
Элмер Бернстайн — «Убить пересмешника»
<center>Лучшая музыка:
Запись адаптированной партитуры
Рэй Хайндорф — «Музыкант»
• Джордж Столл — «Джамбо Билли Роуза» (англ.)
Мишель Мань — «Жиго» (англ.)
• Фрэнк Перкинс — «Джипси»
• Ли Харлайн — «Чудесный мир братьев Гримм»
<center>Лучшая песня к фильму Days of Wine and Roses — «Дни вина и роз» — музыка: Генри Манчини, слова: Джонни Мёрсер
Love Song From Mutiny On The Bounty (Follow Me) — «Мятеж на „Баунти“» — музыка: Бронислав Капер, слова: Пол Фрэнсис Уэбстер
Song From Two For The Seesaw (Second Chance) — «Двое на качелях» — музыка: Андре Превин, слова: Дори Превин
Tender Is the Night — «Ночь нежна» (англ.) — музыка: Сэмми Фэйн, слова: Пол Фрэнсис Уэбстер
Walk on the Wild Side — «Прогулка по беспутному кварталу» — музыка: Элмер Бернстайн, слова: Мак Дэвид
<center>Лучший монтаж Энн В. Коутс — «Лоуренс Аравийский»
• Сэмюэл Э. Битли — «Самый длинный день»
• Феррис Уэбстер — «Манчжурский кандидат»
• Уильям Х. Циглер — «Музыкант»
• Джон МакСуини мл. — «Мятеж на „Баунти“»
<center>Лучшая операторская работа
(Чёрно-белый фильм)
Жан Бургуэн, Вальтер Воттиц, (Анри Персен)[4] — «Самый длинный день»
Бёрнетт Гаффи — «Любитель птиц из Алькатраса»
• Расселл Хэрлан — «Убить пересмешника»
• Тед Д. МакКорд — «Двое на качелях»
• Эрнест Хэллер — «Что случилось с Бэби Джейн?»
<center>Лучшая операторская работа
(Цветной фильм)
Фредди Янг — «Лоуренс Аравийский»
• Хэрри Стрэдлинг ст. — «Джипси»
• Расселл Хэрлан — «Хатари!» (англ.)
Роберт Л. Сёртис — «Мятеж на „Баунти“»
• Пол Фогел — «Чудесный мир братьев Гримм»
<center>Лучшая работа художника
(Чёрно-белый фильм)
Александр Голицин, Генри Бамстед (постановщики), Оливер Эмерт (декоратор) — «Убить пересмешника»
• Джозеф Ч. Райт (постановщик), Джордж Джеймс Хопкинс (декоратор) — «Дни вина и роз»
• Тед Хаворт, Леон Барсак, Винсент Корда (постановщики), Гэбриель Бечир (декоратор) — «Самый длинный день»
• Джордж У. Дэвис, Эдвард Карфанго (постановщики), Генри Грэйс, Ричард Пефферл (декораторы) — «Период привыкания» (англ.)
Хэл Перейра, Роланд Андерсон (постановщики), Сэм Комер, Фрэнк Р. Маккелви (декораторы) — «Голубь, который захватил Рим» (англ.)
<center>Лучшая работа художника
(Цветной фильм)
Джон Бокс, Джон Столл (постановщики), Дарио Симони (декоратор) — «Лоуренс Аравийский»
• Пол Грессе (постановщик), Джордж Джеймс Хопкинс (декоратор) — «Музыкант»
• Джордж У. Дэвис, Дж. МакМиллан Джонсон (постановщики), Генри Грэйс, Хью Хант (декораторы) — «Мятеж на „Баунти“»
• Александр Голицин, Роберт Клэтворти (постановщики), Джордж Мило (декоратор) — «Этот мех норки»
• Джордж У. Дэвис, Эдвард Карфанго (постановщики), Генри Грэйс, Ричард Пефферл (декораторы) — «Чудесный мир братьев Гримм»
<center>Лучший дизайн костюмов
(Чёрно-белый фильм)
Норма Кох — «Что случилось с Бэби Джейн?»
• Донфелд — «Дни вина и роз»
Эдит Хэд — «Человек, который застрелил Либерти Вэланса»
• Рут Морли — «Сотворившая чудо»
Deni Vachlioti — «Федра» (греч.)
<center>Лучший дизайн костюмов
(Цветной фильм)
Мэри Уиллс — «Чудесный мир братьев Гримм»
• Билл Томас — «Счастливого пути!»
• Орри-Келли — «Джипси»
• Дороти Джикинс — «Музыкант»
Эдит Хэд — «Моя гейша»
<center>Лучший звук Джон Кокс (Shepperton SSD) — «Лоуренс Аравийский»
• Роберт О. Кук (Walt Disney SSD) — «Счастливого пути!»
• Джордж Гровс (Warner Bros. SSD) — «Музыкант»
• Уолдон О. Уотсон (Universal City SSD) — «Этот мех норки»
• Джозеф Д. Келли (Seven Arts-Warner Bros. Glen Glenn Sound Department) — «Что случилось с Бэби Джейн?»
<center>Лучшие спецэффекты Роберт МакДональд (визуальные эффекты), Жак Момон (звуковые эффекты) — «Самый длинный день»
• А. Арнольд Гиллеспи (визуальные эффекты), Майло Б. Лори (звуковые эффекты) — «Мятеж на „Баунти“»
<center>Лучший документальный полнометражный фильм Чёрная Лиса: Правдивая история об Адольфе Гитлере / Black Fox: The True Story of Adolf Hitler (продюсер: Луис К. Стоумен)
• Алворада / Alvorada — Aufbruch in Brasilien (продюсер: Уго Нибелинг)
<center>Лучший документальный короткометражный фильм Дилан Томас / Dylan Thomas (продюсер: Джек Хауэллс)
• История Джона Гленна / The John Glenn Story (продюсер: Уильям Л. Хендрикс)
• / The Road to the Wall (продюсер: Роберт Саудек)
<center>Лучший игровой короткометражный фильм Счастливая годовщина / Heureux Anniversaire (продюсеры: Пьер Этекс и Жан-Клод Каррьер)
• / Big City Blues (продюсеры: Мартина Гугенот ван дер Линден и Чарльз Гугенот ван дер Линден)
• Кадиллак / The Cadillac (продюсер: Роберт Клауз)
• / The Cliff Dwellers (One Plus One) (продюсер: Хейярд Андерсон)
• / Pan (продюсер: Херман ван дер Хорст)
<center>Лучший анимационный короткометражный фильм Дыра / The Hole (продюсеры: Джон Хабли и Фэйт Хабли)
• Икар Монгольфье Райт / Icarus Montgolfier Wright (продюсер: Жуль Энджел)
• / Now Hear This (Warner Bros.)
• / Self Defense… for Cowards (продюсер: Уильям Л. Снайдер)
• Симпозиум популярных певцов / A Symposium on Popular Songs (продюсер: Уолт Дисней)

Специальная награда

Награда Лауреат
<center>Награда имени Джина Хершолта Стив Броди (англ.)

Научно-технические награды

Категории Лауреаты
<center>Class I Не присуждалась
<center>Class II • Ральф Чапман — for the design and development of an advanced motion picture crane.
• Альберт С. Пратт, Джеймс Л. Уосселл, Hans-Cristof Wohlrab (Professional Division, Bell & Howell Co.) — for the design and development of a new and improved automatic motion picture additive color printer.
• (North American Philips Co., Inc.) — for the design and engineering of the Norelco Universal 70/35mm motion picture projector.
• Чарльз Э. Саттер, Уильям Брайсон Смит, Louis C. Kennell (Paramount Pictures Corp.) — for the engineering and application to motion picture production of a new system of electric power distribution.
<center>Class III • (Electro-Voice, Inc.) — for a highly directional dynamic line microphone.
• Louis G. MacKenzie — for a selective sound effects repeater.

См. также

  • «Золотой глобус» 1963 (премия Голливудской ассоциации иностранной прессы)
  •  BAFTA 1963 (премия Британской академии кино и телевизионных искусств)

Напишите отзыв о статье "Оскар (кинопремия, 1963)"

Примечания

  1. Энн Бэнкрофт не присутствовала на церемонии награждения, награду от её имени приняла актриса Джоан Кроуфорд.
  2. Хортон Фут не присутствовал на церемонии награждения, награду от его имени принял продюсер фильма Алан Дж. Пакула.
  3. The Board of Governors voted on September 26, 1995 to grant then-blacklisted writer Michael Wilson an Academy Award nomination, along with Robert Bolt, for Lawrence of Arabia. This was the result of a Writers Guild of America finding that Wilson and Bolt share the credit for the screenplay. [awardsdatabase.oscars.org/ampas_awards/BasicSearch?action=searchLink&displayType=1&BSCategoryExact=1636&BSFromYear=35 Awardsdatabase.oscars.org. 35th: Writting (Screenplay--based on material from another medium)]
  4. Originally, the three names of Jean Bourgoin, Henri Persin and Walter Wottitz (as listed on the Official Screen Credits form) were announced as nominees for this film in this category. The credits from the film listed four Directors of Photography (in the following order), Mr. Persin, Mr. Wottitz, Pierre Levent and Mr. Bourgoin. The program for the Awards ceremony and even the official letter from Price Waterhouse with the results of the final voting for the awards listed the three names as winners in this category. At some point, the name of Henri Persin was dropped from the nomination, as his name has been "whited-out" from the official wording for the nomination certificates, and the nominations and winners lists the Academy publishes do not include his name. The Academy's records and files give no reason for this exclusion. [awardsdatabase.oscars.org/ampas_awards/BasicSearch?action=searchLink&displayType=1&BSCategoryExact=1563&BSFromYear=35 Awardsdatabase.oscars.org. 35th: Cinematography (Black-and-White)]

Ссылки

  • [www.oscars.org/oscars/ceremonies/1963 Лауреаты и номинанты 35-й церемонии на официальном сайте американской киноакадемии] (англ.)
  • [www.imdb.com/event/ev0000003/1963 Лауреаты и номинанты премии «Оскар» в 1963 году на сайте IMDb] (англ.)
  • [www.imdb.com/title/tt0348815/ Организаторы и участники 35-й церемонии на сайте IMDb] (англ.)
  • [awardsdatabase.oscars.org/ampas_awards/BasicSearchInput.jsp База данных американской киноакадемии] (англ.)


Отрывок, характеризующий Оскар (кинопремия, 1963)

– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.