Оскар (кинопремия, 1944)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<< 15-я  Церемонии награждения  17-я >>
16-я церемония награждения премии «Оскар»
Дата 2 марта 1944 года
Место проведения Китайский театр Граумана, Голливуд, Лос-Анджелес, США
Ведущий(-е) Джек Бенни

16-я церемония вручения наград премии «Оскар» за заслуги в области кинематографа за 1943 год прошла 2 марта 1944 года в Китайском театре Граумана (Лос-Анджелес, США).

Актёров и актрис второго плана с этой церемонии стали награждать стандартными статуэтками (ранее призёрам вручались почётные наградные таблички).





Фильмы, получившие несколько номинаций

Фильм номинации победы
Песня Бернадетт / The Song of Bernadette
12
<center>4
По ком звонит колокол / For Whom the Bell Tolls <center>9 <center>1
Касабланка / Casablanca <center>8 <center>3
Мадам Кюри / Madame Curie <center>7 <center>-
Чем больше, тем веселее / The More the Merrier <center>6 <center>1
Северная звезда / The North Star / Armored Attack <center>6 <center>-
Человеческая комедия / The Human Comedy <center>5 <center>1
Призрак Оперы / Phantom of the Opera <center>4 <center>2
Дозор на Рейне / Watch on the Rhine <center>4 <center>1
Военно-воздушные силы / Air Force <center>4 <center>1
Сквозь гордость, тоску и утраты / So Proudly We Hail! <center>4 <center>-
Это армия / This Is the Army <center>3 <center>1
Небеса могут подождать / Heaven Can Wait <center>3 <center>-
Сахара / Sahara <center>3 <center>-
Привет, друзья! (м/ф) / Saludos Amigos <center>3 <center>-
Тысячи приветствий / Thousands Cheer <center>3 <center>-
Пять гробниц по пути в Каир / Five Graves to Cairo <center>3 <center>-
Привет, Фриско, Привет / Hello, Frisco, Hello <center>2 <center>1
В котором мы служим / In Which We Serve <center>2 <center>-
Палачи тоже умирают / Hangmen Also Die! <center>2 <center>-
В старой Оклахоме / In Old Oklahoma <center>2 <center>-
Хит Парад 1943 года / Hit Parade of 1943 <center>2 <center>-
Небо — это граница / The Sky’s the Limit <center>2 <center>-
Есть о чём кричать / Something to Shout About <center>2 <center>-
Солдатский клуб / Stage Door Canteen <center>2 <center>-
Звёздно-полосатый ритм / Star Spangled Rhythm <center>2 <center>-

Список лауреатов и номинантов

Победители выделены отдельным цветом.

Основные категории

Категории Лауреаты и номинанты
<center>Лучший фильм
Касабланка / Casablanca (Warner Bros.)
По ком звонит колокол / For Whom the Bell Tolls (Paramount)
Небеса могут подождать / Heaven Can Wait (20th Century Fox)
Человеческая комедия / The Human Comedy (Metro-Goldwyn-Mayer)
В котором мы служим / In Which We Serve (Two Cities)
Мадам Кюри / Madame Curie (Metro-Goldwyn-Mayer)
Чем больше, тем веселее / The More the Merrier (Columbia)
Случай в Окс-Боу / The Ox-Bow Incident (20th Century Fox)
Песня Бернадетт / The Song of Bernadette (20th Century Fox)
Дозор на Рейне / Watch on the Rhine (Warner Bros.)
<center>Лучший режиссёр
Майкл Кёртис за фильм «Касабланка»
Эрнст Любич — «Небеса могут подождать»
Кларенс Браун — «Человеческая комедия»
Джордж Стивенс — «Чем больше, тем веселее»
Генри Кинг — «Песня Бернадетт»
<center>Лучший актёр
Пол Лукас — «Дозор на Рейне» (за роль Курта Мюллера)
Хамфри Богарт — «Касабланка» (за роль Рика Блейна)
Гэри Купер — «По ком звонит колокол» (за роль Роберта Джордана)
Уолтер Пиджон — «Мадам Кюри» (за роль Пьера Кюри)
Микки Руни — «Человеческая комедия» (за роль Гомера Маколея)
<center>Лучшая актриса
Дженнифер Джонс — «Песня Бернадетт» (за роль Бернадетт Субиру)
Джин Артур — «Чем больше, тем веселее» (за роль Констанс «Конни» Миллиган)
Ингрид Бергман — «По ком звонит колокол» (за роль Марии)
Джоан Фонтейн — «Постоянная нимфа» (англ.) (за роль Терезы «Тессы» Сэнгер)
Грир Гарсон — «Мадам Кюри» (за роль Марии Кюри)
<center>Лучший актёр второго плана
Чарльз Коберн — «Чем больше, тем веселее» (за роль Бенджамина Дингла)
Чарльз Бикфорд — «Песня Бернадетт» (за роль отца Пейрамаля)
Дж. Кэролл Нейш — «Сахара» (за роль Джузеппе)
Клод Рейнс — «Касабланка» (за роль капитана Луи Рено)
Аким Тамиров — «По ком звонит колокол» (за роль Пабло)
<center>Лучшая актриса второго плана
Катина Паксино — «По ком звонит колокол» (за роль Пилар)
Глэдис Купер — «Песня Бернадетт» (за роль сестры Марии Терезы Возу)
Полетт Годдар — «Сквозь гордость, тоску и утраты» (за роль лейтенанта Джоан О’Дул)
Энн Ревир — «Песня Бернадетт» (за роль Луизы Субиру)
Люсиль Уотсон — «Дозор на Рейне» (за роль Фанни Фаррелли)
<center>Лучший оригинальный сценарий Норман Красна — «Принцесса О’Рурк» (англ.)
Дадли Николс — «Военно-воздушные силы»
Ноэл Кауард — «В котором мы служим»
Лилиан Хеллман — «Северная звезда»
• Аллан Скотт — «Сквозь гордость, тоску и утраты»
<center>Лучший адаптированный сценарий (англ. Best Writing, Screenplay) Джулиус Дж. Эпштейн, Филип Дж. Эпштейн и Ховард Кох — «Касабланка»
Наннэлли Джонсон — «Священные узы брака» (англ.)
• Роберт Расселл, Фрэнк Росс, Ричард Флюрной и Льюис Р. Фостер — «Чем больше, тем веселее»
Джордж Ситон — «Песня Бернадетт»
Дэшилл Хэммет — «Дозор на Рейне»
<center>Лучший литературный первоисточник (Best Writing, Original Motion Picture Story)
Уильям Сароян — «Человеческая комедия»
• Гай Гилпэтрик — «Война в Северной Атлантике» (англ.)
• Стив Фишер — «Пункт назначения — Токио» (англ.)
• Роберт Расселл и Фрэнк Росс — «Чем больше, тем веселее»
• Гордон МакДонелл — «Тень сомнения»

Другие категории

• Отдельным цветом выделены неофициальные номинанты.

Категории Лауреаты и номинанты
<center>Лучшая музыка:
Саундтрек к драматическому или комедийному фильму
Альфред Ньюман — «Песня Бернадетт»
• Фрэнк Скиннер и Ханс Дж. Сэлтер — «Удивительная миссис Холлидэй» (англ.)
Макс Стайнер — «Касабланка»
Моррис Столофф и Луис Грюнберг — «Коммандос атакуют на рассвете» (англ.)
Рой Уэбб и Константин Бакалейникофф — «Падший воробей» (англ.)
Виктор Янг — «По ком звонит колокол»
Ханс Эйслер — «Палачи тоже умирают»
• Фил Бутелье — «Привет, Диддл, Диддл» (англ.)
Уолтер Шарф — «В старой Оклахоме»
Ли Харлайн — «Johnny Come Lately»
• Герард Карбонара — «Канзасец» (англ.)
• Артур Ланж — «Леди из бурлеска» (англ.)
Герберт Стотхарт — «Мадам Кюри»
Дмитрий Тёмкин — «Луна и шестипенсовик» (англ.)
Аарон Копленд — «Северная звезда»
• Эдвард Х. Пламб, Пол Дж. Смит и Оливер Уоллес — «Победа через мощь в воздухе» (англ.)
<center>Лучшая музыка:
Саундтрек к музыкальному фильму
Рэй Хайндорф — «Это армия»
Альфред Ньюман — «Кони-Айленд» (англ.)
Уолтер Шарф — «Хит Парад 1943 года»
Эдвард Уорд — «Призрак Оперы»
• Чарльз Уолкотт, Эдвард Х. Пламб и Пол Дж. Смит — «Привет, друзья!»
Ли Харлайн — «Небо — это граница»
Моррис Столофф — «Есть о чём кричать»
• Фредди Рич — «Солдатский клуб»
• Роберт Эмметт Долан — «Звёздно-полосатый ритм»
Герберт Стотхарт — «Тысячи приветствий»
<center>Лучшая песня к фильму You’ll Never Know — «Привет, Фриско, Привет» — музыка: Гарри Уоррен, слова: Мак Гордон
A Change of Heart — «Хит Парад 1943 года» — музыка: Жюль Стайн, слова: Харольд Адамсон
Happiness Is a Thing Called Joe — «Хижина на небесах» (англ.) — музыка: Гарольд Арлен, слова: Э. И. Харбёрг
My Shining Hour — «Небо — это граница» — музыка: Гарольд Арлен, слова: Джонни Мёрсер
Saludos Amigos — «Привет, друзья!» — музыка: Чарльз Уолкотт, слова: Нед Вашингтон
Say a Pray’r for the Boys Over There — «То, что она не отдаст» (англ.) — музыка: Джимми МакХью, слова: Херб Магидсон
That Old Black Magic — «Звёздно-полосатый ритм» — музыка: Гарольд Арлен, слова: Джонни Мёрсер
They’re Either Too Young or Too Old — «Благодари судьбу» (англ.) — музыка: Артур Шварц, слова: Фрэнк Лоссер
We Mustn’t Say Goodbye — «Солдатский клуб» — музыка: Джеймс В. Монако, слова: Эл Дубин
You’d Be So Nice To Come Home To — «Есть о чём кричать» — музыка и слова: Коул Портер
<center>Лучший монтаж Джордж Эми — «Военно-воздушные силы»
• Оуэн Маркс — «Касабланка»
• Доан Харрисон — «Пять гробниц по пути в Каир»
• Шерман Тодд и Джон Ф. Линк ст. — «По ком звонит колокол»
• Барбара МакЛин — «Песня Бернадетт»
<center>Лучшая операторская работа
(Чёрно-белый фильм)
Артур Ч. Миллер — «Песня Бернадетт»
Джеймс Вонг Хоу, Элмер Дайер и Чарльз А. Маршалл — «Военно-воздушные силы»
Артур Идисон — «Касабланка»
Тони Гаудио — «Корвет K-225»
Джон Ф. Зейтц — «Пять гробниц по пути в Каир»
Хэрри Стрэдлинг ст. — «Человеческая комедия»
Джозеф Руттенберг — «Мадам Кюри»
Джеймс Вонг Хоу — «Северная звезда»
Рудольф Мате — «Сахара»
Чарльз Лэнг — «Сквозь гордость, тоску и утраты»
<center>Лучшая операторская работа
(Цветной фильм)
Хэл Мор и У. Ховард Грин — «Призрак Оперы»
Рей Реннахан — «По ком звонит колокол»
Эдвард Кронджагер — «Небеса могут подождать»
• Чарльз Дж. Кларк и Аллен М. Дэвей — «Привет, Фриско, Привет»
• Леонард Смит — «Лесси возвращается домой»
Джордж Дж. Фолси — «Тысячи приветствий»
<center>Лучшая работа художника
(Чёрно-белый фильм)
Джеймс Басеви, Уильям С. Дарлинг (постановщики), Томас Литтл (декоратор) — «Песня Бернадетт»
Ганс Дрейер, Эрнст Фегте (постановщики), Бертрам С. Грэйнджер (декоратор) — «Пять гробниц по пути в Каир»
• Альберт С. Д’Агостино, Кэрролл Кларк (постановщики), Даррел Сильвера, Харли Миллер (декораторы) — «Полёт за свободой» (англ.)
Седрик Гиббонс, Пол Грессе (постановщики), Эдвин Б. Уиллис, Хью Хант (декораторы) — «Мадам Кюри»
• Карл Жуль Вейл (постановщик), Джордж Джеймс Хопкинс (декоратор) — «Миссия в Москву»
• Перри Фергюсон (постановщик), Ховард Бристоль (декоратор) — «Северная звезда»
<center>Лучшая работа художника
(Цветной фильм)
Джон Б. Гудман, Александр Голицын (постановщики), Расселл А. Гаусман, Айра Уэбб (декораторы)«Призрак Оперы»
Ганс Дрейер, Хелдэйн Дуглас (постановщики), Бертрам С. Грэйнджер (декоратор) — «По ком звонит колокол»
• Джеймс Басеви, Джозеф Ч. Райт (постановщики), Томас Литтл (декоратор) — «Вся банда в сборе»
• Джон Хьюз, л-нт Джон Кениг (постановщики), Джордж Джеймс Хопкинс (декоратор) — «Это армия»
Седрик Гиббонс, Дэниэл Б. Кэткарт (постановщики), Эдвин Б. Уиллис, Жак Мерсеро (декораторы) — «Тысячи приветствий»
<center>Лучший звук RKO Radio Studio Sound Department, звукорежиссёр Стивен Данн — «Эта земля моя» (англ.)
• Sound Service, Inc., звукорежиссёр Джек Уитни — «Палачи тоже умирают»
• Republic Studio Sound Department, звукорежиссёр Дэниэл Дж. Блумберг — «В старой Оклахоме»
• Metro-Goldwyn-Mayer Studio Sound Department, звукорежиссёр Дуглас Ширер — «Мадам Кюри»
• Samuel Goldwyn Studio Sound Department, звукорежиссёр Томас Т. Моултон — «Северная звезда»
• Universal Studio Sound Department, звукорежиссёр Бернард Б. Браун — «Призрак Оперы»
• Paramount Studio Sound Department, звукорежиссёр Лорен Л. Райдер — «Riding High»
• Columbia Studio Sound Department, звукорежиссёр Джон П. Ливадери — «Сахара»
• Walt Disney Studio Sound Department, звукорежиссёр C.O. Slyfield — «Привет, друзья!»
• RCA Sound, звукорежиссёр Джеймс Л. Филдс — «Вот и Вашингтон» (англ.)
• 20th Century-Fox Studio Sound Department, звукорежиссёр Эдмунд Х. Хэнсен — «Песня Бернадетт»
• Warner Bros. Studio Sound Department, звукорежиссёр Натан Левинсон — «Это армия»
<center>Лучшие спецэффекты Фред Серсен (фотографические эффекты), Роджер Хеман ст. (звуковые эффекты)«Опасное погружение» (англ.)
• Ганс Ф. Конекэмп, Рекс Уимпи (фотографические эффекты), Натан Левинсон (звуковые эффекты) — «Военно-воздушные силы»
• Вернон Л. Уокер (фотографические эффекты), Джеймс Г. Стюарт, Рой Грэнвилл (звуковые эффекты) — «Бомбардир» (англ.)
• Кларенс Слайфер, Рэй Бингер (фотографические эффекты), Томас Т. Моултон (звуковые эффекты) — «Северная звезда»
• Гордон Дженнингс, Фарсиот Эдуарт (фотографические эффекты), Джордж Даттон (звуковые эффекты) — «Сквозь гордость, тоску и утраты»
• А. Арнольд Гиллеспи, Дональд Джараус (фотографические эффекты), Майкл Стейнор (звуковые эффекты) — «Готовься к бою» (англ.)
<center>Лучший документальный фильм Победа в пустыне / Desert Victory (Британское министерство информации)
• Боевое крещение / Baptism of Fire (Армия США)
Битва за Россию / The Battle of Russia (United States Department of War Special Service Division)
Сообщение с Алеут / Report from the Aleutians (United States Army Pictorial Service)
• Рапорт военного ведомства / War Department Report (United States Office of Strategic Services Field Photographic Bureau)
• For God and Country (United States Army Pictorial Service)[1]
The Silent Village (Британское министерство информации)[1]
• We've Come a Long, Long Way (Negro Marches On, Inc.)[1]
<center>Лучший документальный короткометражный фильм Седьмое декабря / December 7th (Военно-морские силы США)
Дети Марса / Children of Mars (RKO Radio)
Plan for Destruction (Metro-Goldwyn-Mayer)
• Шведы в Америке / Swedes in America (United States Office of War Information Overseas Motion Picture Bureau)
• К народу Соединенных Штатов / To the People of the United States (продюсер: Уолтер Вангер)
• Завтра в полёт / Tomorrow We Fly (United States Navy Bureau of Aeronautics)
Youth in Crisis (The March of Time)
• The Bismarck Convoy Smashed (Australian Department of Information Film Unit)[2]
• Day of Battle (United States Office of War Information Domestic Motion Picture Bureau)[2]
• The Dutch Tradition (Национальный совет по кинематографии Канады)[2]
• Kill or Be Killed (Британское министерство информации)[2]
• The Labor Front (Национальный совет по кинематографии Канады)[2]
• Земля моей матери / Kraj Mojej Matki (Польский информационный центр)[2]
• Letter from Livingston (United States Army 4th Signal Photographic Unit)[2]
• Life Line (United States Army Pictorial Service)[2]
• The Rear Gunner (Военное министерство США)[2]
• Servant of a Nation (Южно-Африканский Союз)[2]
• Task Force (Береговая охрана США)[2]
• The Voice That Thrilled the World (Warner Bros.)[2]
• Вода: друг или враг / Water: Friend or Enemy (продюсер: Уолт Дисней)[2]
• Крылья вверх / Wings Up (United States Army Air Force 1st Motion Picture Unit)[2]
<center>Лучший короткометражный фильм, снятый на 1 бобину Десантные истребители / Amphibious Fighters (продюсер: Грантленд Райс)
• Кавалькада танца / Cavalcade of Dance with Veloz and Yolanda (продюсер: Гордон Холлингсхед)
Champions Carry On (продюсер: Эдмунд Рээк)
Screen Snapshots Series 23, No. 1: Hollywood in Uniform (продюсер: Ральф Стауб)
Seeing Hands (продюсер: Пит Смит)
<center>Лучший короткометражный фильм, снятый на 2 бобины Божественная музыка / Heavenly Music (продюсеры: Джерри Бреслер и Сэм Козлов)
• Письмо герою / Letter to a Hero (продюсер: Фредерик Уллман мл.)
• Марди Гра / Mardi Gras (продюсер: Уолтер Макэвен)
• Женщины на войне / Women at War (продюсер: Гордон Холлингсхед)
<center>Лучший короткометражный фильм (мультипликация) Мышонок-стратег / The Yankee Doodle Mouse (продюсер: Фред Куимби)
• Акробат поневоле / The Dizzy Acrobat (продюсер: Уолтер Ланц)
• 500 Шляп Бартоломью Каббинса / The 500 Hats of Bartholomew Cubbins (продюсер: Джордж Пал)
• Приветствую тебя, приманка / Greetings Bait (продюсер: Леон Шлезингер)
• Imagination (продюсер: Дэйв Фляйшер)
• Благоразумие и эмоция / Reason and Emotion (продюсер: Уолт Дисней)

Специальные награды

Награда Лауреаты
<center>Специальная награда
(Special Award)
Джордж ПалЗа развитие передовых методов и технологий создания короткометражных фильмов, известных как «Puppetoons». (памятная табличка, заменена на статуэтку 1967 году)
<center>Награда имени Ирвинга Тальберга  

 
Хэл Б. Уоллис

См. также

Напишите отзыв о статье "Оскар (кинопремия, 1944)"

Примечания

  1. 1 2 3 • Отдельным цветом выделены неофициальные номинанты. Первоначально список номинантов на лучший документальный фильм состоял из 8 лент, из которых впоследствии комитет выбрал 5, включённых в последний тур голосования.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Первоначально список номинантов на лучший документальный короткометражный фильм состоял из 21 ленты, из которых впоследствии комитет выбрал только 7, включённых в последний тур голосования.

Ссылки

  • [www.oscars.org/oscars/ceremonies/1944 Лауреаты и номинанты 16-й церемонии на официальном сайте американской киноакадемии] (англ.)
  • [www.imdb.com/event/ev0000003/1944 Лауреаты и номинанты премии «Оскар» в 1944 году на сайте IMDb] (англ.)
  • [awardsdatabase.oscars.org/ampas_awards/BasicSearchInput.jsp База данных американской киноакадемии] (англ.)

Отрывок, характеризующий Оскар (кинопремия, 1944)

– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»