5-я горнострелковая дивизия (Третий рейх)
Поделись знанием:
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.
Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.
В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.
Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
| 5-я горная дивизия 5. Gebirgs-Division | |
 Тактический знак дивизии (Серна). | |
| Годы существования |
ноябрь 1940 - |
|---|---|
| Страна | |
| Подчинение |
Командиру дивизии |
| Входит в |
Восточный фронт |
| Тип |
горно-стрелковая дивизия |
| Численность | |
| Войны | |
| Участие в |
Греция, Крит, |
| Командиры | |
| Известные командиры | |
5-я горно-стрелковая дивизия (5 гсд) (5-я горная дивизия нем. 5. Gebirgs-Division, в некоторых источниках 5-я горнопехотная дивизия) — сформирована в 25 октября 1940 года, в Тироле, Австрия, на основе 100-го горно-стрелкового полка 1-й горно-стрелковой дивизии и 85-го пехотного полка 10-й пехотной дивизии и военнообязанных 7-го, 13-го и 18-го военных округов, соответственно штаб-квартиры Мюнхен, Нюрнберг, Зальцбург. Тактический знак дивизии — се́рна[1]. Среди военнослужащих дивизии знак имел прозвище «Гаме».
5-я горно-стрелковая дивизия состояла исключительно из солдат 1915—1920 годов рождения. Дивизия укомплектована, главным образом, уроженцами горных германских областей: Тироль, Гарц, Южная Бавария[1].
Содержание
Боевой путь дивизии
С октября 1940 года включена в состав действующей армии и находилась в Германии, с марта 1941 года — в Болгарии. В апреле 1941 года — Греческая кампания. Атака на укреплённую Линию Метаксаса, оккупация Салоник. Захват Фермопил и Афин.
В мае 1941 года — Критская операция. 21 мая высажена транспортными самолётами на аэродроме Малеме (на западе острова), не вся. Поскольку каждый самолёт мог принять на борт всего 12 солдат со снаряжением и вооружением, требовалось совершить большое число рейсов. Вторую волну планировалось переправить морем, высаживая десант там же в Малеме. Для этого командир дивизии генерал-майор Юлиус Рингель решил использовать более 60-ти небольших греческих рыболовных судов (каиков). Катастрофа произошла 19 мая, когда каики были перехвачены в море кораблями британского флота: из двух полных батальонов, размешенных на каиках, острова Крит достигли всего 52 человека. К 1 июня 1941 года — полное очищение Крита от австралийских, новозеландских и британских войск. За время операции (боёв) дивизия потеряла 833 человека (20 офицерский и 813 рядовой состав, из них 488 — без вести пропавшие). До 22 декабря 1941 года дивизия находилась на острове Крит, в качестве оккупационной части. 100 гсп с 18 октября 1941 года был переброшен на остров Крит, где находилась вся 5 гсд. На острове Крит части и подразделения 5 гсд были распределены, поротно, на отдельные гарнизоны и несли караульную службу у важных военных объектов и на побережье. Позже в России, многие печально вспоминали о тёплой Греции, об острове Крит, где они ещё в декабре купались в Средиземном море, загорали и ничего не делали[2].
Отгуляв 2-х и 3-х недельные отпуска, личный состав дивизии приступил к учёбе. С января до 15 марта 1942 года дивизия находилась в горном лагере близ курорта Рейхенгалль (Бавария), проходя усиленную лыжную подготовку. Дивизия предназначалась для весеннего наступления на Мурманск. Подразделения дивизии отправлялись на Восточный фронт — по-эшелонно, по 2 — 3 роты в каждом, со всей материальной частью (мат. частью) и снаряжением. Предварительно солдаты получили зимнее обмундирование: теплые лыжные ботинки, перчатки, подшлемники, нагрудники, по 6 пар носков. С 14 марта 1942 года началась отправка частей дивизии на Восточный фронт по следующему маршруту: Пидинг — Мюнхен — Берлин — Кёнигсберг — Тосно — Любань. Согласно другому опросу, маршрут был таким: Пидинг — Мюнхен — Регенсбург — Лейпциг — Берлин — Франкфурт-на-Одере — Позен — Хоэнзальца — Торн — Остероде — Алленштейн — Гумбиннен — Каунас (20 марта) — Двинск — Псков — Луга — Красногвардейск — Любань.
3-й батальон 100 гсп прибыл в Любань 24 марта 1942 года. Здесь уже находились подразделения 85 гсп. 25 марта 1942 года 3-й батальон и 100 гсп выступил из Любани в северо-восточном направлении и до 31 марта 1942 года находились в блиндажах в районе 8711. 31 марта 1942 года 3-й батальон 100 гсп получил задачу атаковать русские части, которые окружили много немецких подразделений, прорвать кольцо и вывести людей и мат. часть в немецкий тыл[1].
С апреля 1942 по ноябрь 1943 года — тяжёлые бои на Ленинградском фронте. После тяжёлых оборонительных боёв под Ленинградом, огромных потерь, дивизию выводят на доукомплектование в Германию.
С декабря 1943 года и до конца войны — бои в Италии (оборона Линии Густова, в том числе под Монте-Кассино). С 1944 года дивизия — в резерве в Альпах.
8 мая 1945 года, под Турином, сдалась в плен 5-й армии (США).
Состав дивизии
- управление (штаб)
- 85-й горно-стрелковый полк (горнопехотный полк[3])
- 100-й горно-стрелковый полк (горнопехотный полк[3])
- 95-й горно-артиллерийский полк (горно-вьючный артиллерийский полк[3])
- 85-й горный противотанковый батальон
- 73-я лёгкая зенитная батарея (люфтваффе)
- 95-й горный инженерный батальон
- 95-й горно-стрелковый разведывательный батальон
- 95-й горно-стрелковый медицинский батальон
- 95-й горно-стрелковый батальон обеспечения
- 95-й горно-стрелковый резервный батальон
- 95-й горно-стрелковый батальон связи
На апрель 1942 г:
- управление (штаб)
- батальон связи
- велоотряд
- 85-й горно-егерский полк (горно-стрелковый полк), командир 85 гсп — полковник Кракка[1].
- 100-й горно-егерский полк (горно-стрелковый полк) (Полевая почта № 24010) Командир 100 гсп — полковник Утц.
- Полк состоял из трёх горно-стрелковых батальонов (организация всех трёх батальонов 100 гсп — тождественная. Батальоны прибыли полностью укомплектованными в людском составе и в матчасти. Весь личный состав имеет на вооружении лыжи и белые маскхалаты), каждый из которых состоял из 5-ти рот:
- 1-я и 3-я роты каждого батальона — горно-стрелковые; Горно-стрелковые роты состояли из трех взводов каждая, ячейки ротного управления, отряда (7 чел.), вооруженного противотанковыми ружьями и миномётной команды — один тяжёлый и 3-и лёгких миномёта. Каждый взвод состоит из 4-х отделений, каждое отделение — из 10-ти человек: один унтер-офицер и 9-ти рядовых.
- 2-я и 4-я роты каждого батальона — тяжёлые пулемётные; Тяжёлая пулемётная рота имеет по три пулемётных взвода (станковые пулемёты) и по одному миномётному взводу. При передвижении в горах вся матчасть перевозится на вьючных животных, при передвижении по снегу — на волокушах.
- 5-я рота каждого батальона — рота лёгких орудий и ПТО. 5-е роты всех батальонов имеют по два взвода противотанковых орудий — 4-ре орудия калибром 37 мм и по два взвода пехотных орудий — 4 орудия калибром 75 мм. Матчасть 5-й роты перевозится на конной тяге.
- штабная рота. В штабную роту входит сапёрный взвод, взвод связи, канцелярия батальона и обоз.
- Полк состоял из трёх горно-стрелковых батальонов (организация всех трёх батальонов 100 гсп — тождественная. Батальоны прибыли полностью укомплектованными в людском составе и в матчасти. Весь личный состав имеет на вооружении лыжи и белые маскхалаты), каждый из которых состоял из 5-ти рот:
13-я рота 100 гсп имела следующий состав:
- офицеров — 3,
- фельдфебелей — 5,
- унтер-офицеров — 16,
- рядовых — 175.
- Боевой состав роты — 200 чел.
- Обоз — 50 чел.
- Общий численный состав роты — 250 человек. Кроме того рота имеет: ручных пулемётов — 12, легких миномётов — 3, батальонных миномётов — 1, автоматических 10-зарядных карабинов (сконструированных по образцу русской 10-зарядной полуавтоматической винтовки) — 12 (на каждое отделение по одному карабину), стереотруб — 12 (на каждое отделение по 1), грузовиков — 3, мотоцикл с коляской — 1, вьючных животных (мулов) — около 40, лошадей обозных — 10[4]
- 95-й горно-артиллерийский полк (артполк)[2]
- горный противотанковый батальон
- горный разведбатальон
- горный саперный батальон
- горный батальон связи
- горный полевой запасный батальон
- горный санитарный батальон
Командиры дивизии
- с 25 октября 1940 — генерал-майор (с декабря 1942 — генерал-лейтенант) Юлиус «Папа» Рингель, пользовался огромным уважением подчинённых[3];
- с 10 февраля 1944 — генерал-лейтенант Макс-Гюнтер Шранк
- с 18 января 1945 — генерал-майор Ханс Штетс
Награждённые Рыцарским крестом Железного креста
Рыцарский Крест Железного креста (30)
- Альберт Гаум, 13.06.1941 – капитан, командир 11-й роты 100-го горно-егерского полка
- Иоганн Занднер, 13.06.1941 – обер-егерь, командир отделения 11-й роты 100-го горно-егерского полка
- Франц Пфайффер, 13.06.1941 – капитан, командир 15-й роты 100-го горно-егерского полка
- Хериберт Райтель, 13.06.1941 – капитан, командир 2-го дивизиона 95-го горного артиллерийского полка
- Юлиус Рингель, 13.06.1941 – генерал-майор, командир 5-й горнострелковой дивизии
- Альбин Эш, 13.06.1941 – майор, командир 3-го батальона 85-го горно-егерского полка
- Аугуст Виттманн, 21.06.1941 – оберстлейтенант, командир 95-го горного артиллерийского полка
- Аугуст Кракау, 21.06.1941 – полковник, командир 85-го горно-егерского полка
- Виллибальд Утц, 21.06.1941 – полковник, командир 100-го горно-егерского полка
- Макс Бургхартсвизер, 09.07.1941 – обер-фельдфебель, командир штурмовой группы 7-й роты 100-го горно-егерского полка
- Макс Шранк, 17.07.1941 – оберстлейтенант, командир 1-го батальона 100-го горно-егерского полка
- Отто Шури, 17.07.1941 – майор, командир 2-го батальона 100-го горно-егерского полка
- Эрхард Гнаден, 08.08.1941 – майор, командир 1-го батальона 85-го горно-егерского полка
- Эгон Треек, 08.08.1941 – майор, командир 2-го батальона 85-го горно-егерского полка
- Адольф Хофманн, 15.11.1941 – обер-лейтенант, командир 6-й роты 100-го горно-егерского полка
- Йозеф Эхингер, 22.08.1943 – обер-егерь, командир отделения 6-й роты 100-го горно-егерского полка
- Зигфрид Руппрехт, 10.09.1943 – обер-лейтенант, командир 6-й роты 85-го горно-егерского полка
- Йозеф Хампль, 10.09.1943 – обер-лейтенант резерва, командир 3-й роты 85-го горно-егерского полка
- Антон Глазль, 11.10.1943 – полковник, командир 100-го горно-егерского полка
- Франц Пёшль, 23.02.1944 – капитан, командир 1-го батальона 100-го горно-егерского полка
- Маттиас Лангмайер, 29.02.1944 – капитан, командир 3-го батальона 85-го горно-егерского полка
- Карл Рисле, 29.02.1944 – обер-егерь, командир расчета противотанкового ружья 14-й роты 85-го горно-егерского полка
- Леопольд Шремс, 27.07.1944 – обер-ефрейтор, командир отделения штабной роты 85-го горно-егерского полка
- Рихард Эрнст, 20.10.1944 – оберстлейтенант, командир 100-го горно-егерского полка
- Аугуст Раппель, 29.11.1944 – обер-фенрих, командир взвода 14-й роты 100-го горно-егерского полка
- Лоренц Шмид, 29.11.1944 – обер-ефрейтор, командир штабного отделения 8-й роты 100-го горно-егерского полка
- Хельмут Германн, 18.12.1944 – капитан, командир 1-го батальона 100-го горно-егерского полка
- Фридрих Бахмайер, 09.01.1945 – капитан резерва, командир 3-го батальона 100-го горно-егерского полка
- Карл Курц, 05.03.1945 – обер-лейтенант, командир 9-й батареи 95-го горного артиллерийского полка
- Ганс Цвикенпфлюг, 05.04.1945 – майор, командир 2-го батальона 100-го горно-егерского полка
Рыцарский Крест Железного креста с Дубовыми листьями
- Юлиус Рингель (№ 312), 25.10.1943 – генерал-лейтенант, командир 5-й горнострелковой дивизии
Напишите отзыв о статье "5-я горнострелковая дивизия (Третий рейх)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.warhistory.ru/index.php?module=articles&c=warhistory&b=6&a=7 Протокол опроса военнопленного Вегинера Каспара, ефрейтора 13 роты, 100 горно-стрелкового полка, 5 горно-стрелковой дивизии, взятого в плен 1 апреля 1942 года в районе 8713. Полевая почта № 24010-Д.]
- ↑ 1 2 3 [www.warhistory.ru/index.php?module=articles&c=warhistory&b=6&a=7 Протокол опроса военнопленного Пеера Иосифа, ефрейтора 11 роты (100) горно-стрелкового полка 5 горно-стрелковой дивизии, захваченного в плен в апреле 1942 года. В районе координат 3613. Полевая почта 24010-В.]
- ↑ 1 2 3 4 [extremclimb.narod.ru/index1245328.htm История горнострелковых частей вермахта.]
- ↑ [www.warhistory.ru/index.php?module=articles&c=warhistory&b=6&a=7 Протокол опрос военнопленного Вегинера Каспара, ефрейтора 13 роты, 100 горно-стрелкового полка, 5 горно-стрелковой дивизии, взятого в плен 1 апреля 1942 года в районе 8713. Полевая почта № 24010-Д.]
Литература
- Roland Kaltenegger: Die deutsche Gebirgstruppe 1935—1945, Universitas Verlag, 2000. — ISBN 978-3-8004-1196-2
- Julius Ringel: Hurra, die Gams!, Stocker-Verlag, 9. Auflage, 1994. — ISBN 3-7020-0070-4
- Бауэр Г. Смерть через оптический прицел. — М., 2009.
Ссылки
- [www.warhistory.ru/index.php?module=articles&c=warhistory&b=6&a=7 Протокол опроса военнопленного Вегинера Каспара, ефрейтора 13 роты, 100 горно-стрелкового полка, 5 горно-стрелковой дивизии, взятого в плен 1 апреля 1942 года в районе 8713. Полевая почта № 24010-Д.]
- [www.warhistory.ru/index.php?module=articles&c=warhistory&b=6&a=7 Протокол опроса военнопленного Пеера Иосифа, ефрейтора 11 роты (100) горно-стрелкового полка 5 горно-стрелковой дивизии, захваченного в плен в апреле 1942 года. В районе координат 3613. Полевая почта 24010-В.]
- [extremclimb.narod.ru/index1245328.htm История горнострелковых частей вермахта.]
Отрывок, характеризующий 5-я горнострелковая дивизия (Третий рейх)
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.
Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.
В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.
Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
