Анна (королева Великобритании)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Анна Стюарт»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Королева Анна.
Анна
Anne<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Королева Англии и Шотландии
8 марта 1702 года — 1 мая 1707 года
Коронация: 23 апреля 1702 года
Предшественник: Вильгельм III
Преемник: титул упразднён
Королева Великобритании
1 мая 1707 года — 1 августа 1714 года
Предшественник: титул учреждён
Преемник: Георг I
 
Вероисповедание: Англиканство
Рождение: 6 февраля 1665(1665-02-06)
Лондон, Королевство Англия
Смерть: 1 августа 1714(1714-08-01) (49 лет)
Лондон, Королевство Великобритания
Место погребения: Вестминстерское аббатство
Род: Стюарты
Отец: Яков II
Мать: Анна Хайд
Супруг: Георг Датский
Дети: Уильям
 
Монограмма:

А́нна (англ. Anne, 6 февраля 1665 — 1 августа 1714)[1] — королева Англии, Шотландии и Ирландии с 8 марта 1702 года. Первый монарх соединённого Королевства Великобритания (1 мая 1707 года королевства Англия и Шотландия образовали единое суверенное государство). Оставалась королевой Великобритании и Ирландии до своей смерти. Последняя представительница династии Стюартов на английском престоле.

Анна родилась в правление своего дяди Карла II, не имевшего законных детей. Её отец Яков был первым в линии престолонаследия, однако не пользовался популярностью в Англии, так как был католиком. Анна и её старшая сестра Мария, являясь следующими в линии наследования, по приказу Карла II были воспитаны в протестантизме. После кончины брата её отец стал королём, однако уже через три года после воцарения — в 1688 году — он был свергнут в результате «Славной революции». Младший брат Анны и Марии, сын Якова II от второго брака — католик Яков «Старый Претендент» и его потомство из линии наследования были исключены, что в будущем посеяло семена нескольких якобитских восстаний. На престол взошла старшая дочь Якова — королева Мария II и её супруг и кузен, протестант Вильгельм III Оранский, которые стали править совместно.

Хотя сёстры были близки, вскоре после вступления Марии на престол между ними возникли разногласия по поводу финансов Анны, её положения и выбора знакомств, и они отдалились друг от друга. Вильгельм и Мария не имели детей, после смерти Марии в 1694 году Вильгельм продолжил править самостоятельно. Анна унаследовала трон после его кончины в 1702 году.

Будучи правительницей, Анна благоприятствовала политике умеренных тори, которые разделяли её англиканские взгляды (в отличие от их оппонентов вигов). Тем не менее, виги получили большое влияние в ходе войны за испанское наследство, но в 1710 году Анна многих из них лишила должностей. С близкой подругой Сарой Черчилль, герцогиней Мальборо она разошлась из-за политических разногласий.

Всю жизнь Анна страдала от проблем со здоровьем. После своего 30-летия она стала особенно сильно хромать и тучнеть. Несмотря на брак с Георгом Датским и 17 беременностей, она умерла, не оставив наследников, став последним монархом из рода Стюартов. Согласно «Акту о престолонаследии» 1701 года, престол унаследовал Георг I из Ганноверской династии (который был потомком Стюартов через бабушку по материнской линии — Елизавету, дочь Якова I).





При Карле II

Ранние годы

Принцесса Анна родилась в 11:39 вечера 6 февраля 1665 года в Сент-Джеймсском дворце в Лондоне. Она стала четвёртым ребёнком и второй дочерью принца Якова, герцога Йоркского (впоследствии — короля Якова II) и его первой жены Анны Хайд[2]. Герцог и герцогиня Йоркские имели восемь детей, но лишь Анна и Мария дожили до взрослых лет[3]. Её отец приходился младшим братом Карлу II, королю Англии, Шотландии и Ирландии, и был его престолонаследником. При этом её мать, будучи дочерью лорда-канцлера Эдуарда Хайда, 1-го графа Кларендона, была «не ровней» принцу, став его избранницей еще в период изгнания Стюартов.

Новорожденная была крещена по англиканскому образцу в Королевской капелле Сент-Джеймсского дворца. Крёстными родителями стали её старшая сестра принцесса Мария, герцогиня Монмут и архиепископ Кентерберийский Гилберт Шелдон[4].

В детстве Анна страдала от глазного заболевания и для лечения была отправлена во Францию, где жила у бабушки по отцовской линии — королевы Генриетты Марии в Шато-де-Коломб под Парижем[5]. После смерти последней в 1669 году Анна поселилась с тёткой — герцогиней Орлеанской Генриеттой, после внезапной смерти которой в 1670 году девочка вернулась в Англию. Её мать умерла в следующем году[6].

Как было принято в королевских семьях, Анна и её сестра жили и воспитывались отдельно от своего отца в собственном имении в Ричмонде[7]. По указанию правившего тогда монарха — дяди Карла II, их растили в протестантской традиции, несмотря на то, что их родители были католиками[8]. Детей опекали родственники герцога Бэкингема — Эдуард Виллерс с супругой Фрэнсис[9][7]. В образовании упор делался на учение англиканской Церкви[10]. Наставником Анны был назначен епископ Лондонский Генри Комптон[11].

Около 1671 года Анна познакомилась с Сарой Дженнингс, позже ставшей её близким другом и одним из наиболее влиятельных советников[12]. Около 1678 года Дженнингс вышла замуж за Джона Черчилля (будущего герцога Мальборо). Его сестра Арабелла Черчилль была любовницей герцога Якова Йоркского (став ею еще при жизни Анны Хайд), а сам Черчилль впоследствии стал одним из главных полководцев Анны[13].

В 1673 году был оглашён переход герцога Йоркского в католичество, и он женился на католической принцессе Марии Моденской, которая была всего на шесть с половиной лет старше Анны. У Карла II не было законных детей, и поэтому герцог Йоркский был следующим в порядке наследования, за ним шли две выжившие дочери от его первого брака — Мария и Анна. За следующие десять лет у новой герцогини Йоркской родилось десять детей, но все появились на свет мёртвыми или умерли в детстве, так что Мария и Анна остались второй и третьей в очереди на престол[14]. Все данные указывают на то, что Анна и её мачеха хорошо ладили[15], а герцог Йоркский был добросовестным и любящим отцом[16].

Генеалогическое дерево

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Яков I & VI
1566–1625
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Эдуард Хайд
1609–1674
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Карл I
1600–1649
 
 
 
 
 
Елизавета
1596–1662
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Лоуренс Хайд
1641–1711
 
Анна Хайд
1637–1671
 
Яков II & VII
1633–1701
 
Мария Моденская
1658–1718
 
Мария
1631–1660
 
Карл II
1630–1685
 
София
1630–1714
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Джеймс Фрэнсис Эдуард
1688–1766
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Анна
1665–1714
 
Мария II
1662–1694
 
 
 
 
 
Вильгельм III & II
1650–1702
 
 
 
 
 
Георг I
1660–1727
 
 
 
 
 
 
 

Свадьба

4 ноября 1677 года её старшая сестра Мария вышла замуж за двоюродного брата по матери — принца Вильгельма III Оранского, который принадлежал к влиятельной в Нидерландской республике протестантской династии. Бракосочетание состоялось в Сент-Джеймсском дворце, но Анна на нём не присутствовала, заболев оспой[17]. Когда она выздоровела, Мария уже уехала в Нидерланды. Леди Фрэнсис Виллерс также заразилась оспой и умерла, новой же гувернанткой Анны была назначена невестка её покойной матери — Генриетта Хайд (жена брата Лоуренса Хайда)[18]. Годом позже Анна и её мачеха посетили Марию в Голландии, пробыв там две недели[19]. В марте 1679 года на волне антикатолического возмущения, вызванного папистским заговором, герцоги Йоркские уехали в Брюссель, где Анна посетила их в конце августа[19]. В октябре они вернулись в Британию: герцог и герцогиня отправились в Шотландию, а Анна — в Англию[20]. Затем она поселилась с отцом и мачехой в Холирудском дворце в Эдинбурге (с июля 1681 до мая 1682 года[21]. Это было её последним путешествием за пределы Англии[22].

Другой кузен Анны — Георг, курфюрст Ганновера (её будущий преемник на троне — Георг I) находился в Лондоне три месяца с декабря 1680 года, что вызвало слухи о возможных переговорах о свадьбе между ними[23]. Историк Эдвард Крегг называет эти слухи необоснованными, так как её отец был, по существу, изгнан из двора, и Ганноверы планировали женить Георга на его двоюродной сестре Софии Доротее Целльской, преследуя цель соединить части ганноверских владений (что в итоге и осуществили)[24]. По другим слухам, за Анной ухаживал лорд Мугрейв (позднее герцог Бекингем и Норманби), хотя он это отрицал. В результате сплетен он был временно отстранён от двора[25].

Так как Георг Ганноверский выбыл из числа потенциальных женихов, Карл II стал искать другого подходящего представителя королевской династии, который одновременно устраивал бы и протестантов-подданных, и католического союзника Людовика XIV[26]. Подходящего кандидата предоставила протестантская Дания, являвшаяся союзником Франции. Людовик XIV одобрил союз между Англией и Данией, ограничивающий силу голландцев. Над заключением брачного договора между Анной и принцем Георгом Датским (младшим братом короля Кристиана V), трудились дядя Анны Лоуренс Хайд (пожалованный титулом графа Рочестер), и английский государственный секретарь Северного департамента Роберт Спенсер, 2-й граф Сандерленд[27]. Отец Анны охотно согласился на свадьбу, поскольку она ограничивала влияние его другого зятя Вильгельма Оранского, недовольного сложившейся ситуацией[28].

28 июля 1683 года епископ Комптон провёл церемонию бракосочетания Анны и Георга Датского[29]. Хотя это был брак по договору, они были верными и преданными супругами[30]. В качестве лондонской резиденции им были отданы несколько зданий Уайтхолла, известных как Кокпит[31]. Сара Черчилль стала одной из главных фрейлин Анны[32]. Через несколько месяцев после свадьбы Анна забеременела, но в мае ребёнок родился мёртвым. Анна поправляла здоровье в курортном городе Танбридж Уэльс[33], и в следующие два года родила одну за другой двух дочек: Марию и Анну Софию[34].

При Якове II

После смерти короля Карла II в 1685 году отец Анны занял английский и ирландский трон как «Яков II» и трон Шотландии — как «Яков VII». К ужасу подданных, новый король начал назначать на военные и административные должности католиков, нарушая «Акт о присяге», принятый специально во избежание подобных действий[35]. Протестантка Анна разделяла всеобщие опасения по поводу подобного поведения короля. Поскольку её сестра Мария жила с мужем в Нидерландах, Анна с супругом и детьми оставалась единственными членами королевской семьи, посещавшими протестантские религиозные службы[36].

Когда Яков попытался заставить Анну крестить её новорожденную дочь в католическую веру, она расплакалась[37].

«Римская церковь — это зло и опасность, — писала она сестре, — их церемонии — большая часть — практически откровенное идолопоклонство»[38].

Отношения Анны с отцом и мачехой испортились, когда Яков взял курс на уменьшение влияния англиканской Церкви[39].

В начале 1687 года всего за несколько дней произошла череда трагических событий: у Анны случился выкидыш, её муж подхватил оспу, и их две младшие дочери умерли от той же болезни. По воспоминаниям леди Рэйчел Рассел, молодые супруги «приняли [смерти детей] очень тяжело… Иногда они плакали… затем сидели в молчании, рука в руке — он в постели, больной, она — его самая заботливая сиделка, какую только можно представить»[40]. Годом позже она родила ещё одного мёртвого ребёнка[34].

Тревога общественности относительно католических пристрастий Якова стала еще сильнее, когда его жена Мария Моденская забеременела впервые после его восшествия на престол[41]. В письмах к сестре Анна выражает подозрения, что королева симулирует беременность, чтобы представить ложного наследника. Она пишет:

«Они не остановятся ни перед чем, даже если это будет так нечестиво, если это будет способствовать их интересам … здесь может планироваться нечестная игра»[42].

В апреле 1688 года у Анны случился ещё один выкидыш, и она покинула Лондон, переехав для лечения в курортный город Бат[43]. Королева родила сына, который получил имя Джеймс Фрэнсис Эдуард 10 июня 1688 года. Он, будучи мальчиком, обладал приоритетом в престолонаследии перед старшими сёстрами Марией и Анной, поэтому перспектива занятия трона еще одним католиком стала очевидной[44]. Сама Анна во время его появления на свет оставалась в Бате, поэтому не присутствовала при рождении, из-за чего оставалась убеждённой, что младенец был подменён. Она могла намерено покинуть столицу, чтобы избежать присутствия при этом событии, либо же действительно была больна[45]. Также возможно, что Яков хотел удалить всех протестантов, включая дочь, от государственных дел[46][47].

«Я никогда не буду знать точно, — писала Анна сестре Марии, — истинный или ложный этот ребёнок. Он может быть нашим братом, но только Бог знает … какие бы изменения не произошли, вы всегда найдёте меня твёрдой в своей вере и преданной вам»[48].

Чтобы развеять слухи о том, что мальчик — подмёныш, Яков пригласил 40 свидетелей (согласно церемониалу, присутствовавших при родах), на собрание Тайного совета. Анна утверждала, что не смогла на нём присутствовать, потому что была сама беременна (хотя это было не так)[49], а после отказалась читать показания, объяснив, что это «не необходимо»[50].

Славная революция

Основная статья: Славная революция

Недовольство действиями Якова II в стране всё нарастало, и рождение у него сына стало одной из последних капель. 5 ноября 1688 года принц Вильгельм Оранский вторгся в Англию, чтобы свергнуть тестя — началась «Славная революция».

Считается, что Анне было известно о планах сестры и её мужа. Хотя отец весной 1687 года запретил Анне посетить Марию[51], но сёстры вели переписку, поэтому Анна была осведомлена о планах интервенции[52]. По совету Черчиллей[47] она отказалась поддерживать отца после высадки Вильгельма и 18 ноября написала своему родственнику письмо, одобряя его действия[53].

24 ноября Черчилль отказался служить королю. Муж Анны принц Георг последовал его примеру тем же вечером[54], и вечером следующего дня король приказал заключить Сару Черчилль под домашний арест в Сент-Джеймсском дворце[55]. Анна и Сара покинули Уайтхолл по чёрной лестнице, вверив себя защите епископа Комптона. Они провели одну ночь в его доме и отправились в Ноттингем, куда прибыли 1 декабря[56]. Двумя неделями позже в сопровождении большой свиты Анна прибыла в Оксфорд, где встретилась с мужем[57]. «Боже, помоги мне, — воскликнул Яков, 26 ноября узнав о побеге дочери, — Даже мои дети оставили меня»[58]. 19 декабря Анна вернулась в Лондон, а 23 декабря король бежал во Францию[59].

В январе 1689 года в специальном порядке был созван парламент, который постановил, что король, бежав, отрёкся от престола, поэтому троны Англии и Ирландии теперь свободны. Аналогичное решение принял и парламент Шотландии. Вильгельм и Мария были провозглашены правителями всех трёх королевств (как соправители)[60].

Билль о правах 1689 года установил порядок наследования. Первыми в порядке очереди шли потомки Марии, за ними Анна и её потомки, а за ними потомки Вильгельма от возможных иных браков[61]. 24 июля 1689 года у Анны родился сын Уильям, герцог Глостерский, который был слаб здоровьем, но выжил. Поскольку новые монархи не имели детей, то считалось, что сын Анны, в конце концов, унаследует корону[62].

При Вильгельме и Марии

Вскоре после вступления на престол Вильгельм и Мария наградили Джона Черчилля, пожаловав ему титул графа Мальборо, а принцу Георгу был дарован титул герцога Камберленда. Анна попросила разрешения на пользование Ричмондским дворцом и парламентское пособие. Новые монархи отказали в первом случае и безуспешно противодействовали исполнению второй просьбы, что вызвало разлад между сёстрами[63]. Обида Анны усилилась, когда Вильгельм не разрешил принцу Георгу служить в английской армии[64]. Монархи опасались, что если Анна получит финансовую независимость, то они могут потерять над ней контроль, и вокруг неё соберётся политическая оппозиция[65].

Примерно в это время[66] Анна попросила Сару Черчилль, чтобы в личных разговорах они называли друг друга «миссис Морли» и «миссис Фриман» соответственно — для того, чтобы они могли почувствовать себя ровней[67].

В январе 1692 года, подозревая, что Мальборо имеет тайные связи с приверженцами Якова (якобитами), Вильгельм и Мария отстранили герцога от всех должностей. Чтобы публично продемонстрировать свою поддержку Мальборо, Анна пригласила Сару на светское мероприятие во дворце и пренебрегла требованием Марии отправить её в отставку[68]. Леди Мальборо впоследствии все-таки была удалена от двора лордом-камергером, и Анна, разозлившись, покинула королевский дворец и поселилась в Сайон-хаусе — доме герцога Сомерсета[69].

Там Анна была лишена почётной охраны. Придворным запретили посещать её, гражданским властям приказали игнорировать её существование[70]. В апреле у Анны родился сын, который умер, не прожив и несколько минут. Мария посетила её, но поддержку не предложила, а только ещё раз укорила за дружбу с Сарой[71]. Позже в том же году Анна переехала в Беркли-хаус на Пикадилли в Лондоне, где в марте 1693 года у неё родилась мёртвая девочка[72].

Королева Мария умерла от оспы в 1694 году. Вильгельм продолжил править единолично. Анна являлась его наследницей (поскольку все дети, которых он мог бы завести от новой жены, оказалась бы ниже её по линии наследования). Король и Анна публично примирились. Он вернул положенные ей почести, позволил жить в Сент-Джеймсском дворце[73] и передал ей драгоценности покойной Марии[74], однако исключил из правительства и не назначал регентом на время своего пребывания за рубежом[75]. Тремя месяцами позже Вильгельм восстановил Мальборо во всех должностях[76]. Когда Анна снова начала появляться при дворе, её Беркли-хаус стали посещать придворные, ранее избегавшие встреч с Анной и её мужем[77].

В 1696 году Анна написала своему отцу, свергнутому королю Якову, пребывавшему в изгнании на континенте, и попросила разрешение на наследование Вильгельму. При этом она (по его словам) пообещала при удобном случае вернуть власть его потомству (от второго брака). Однако Яков отказал ей в этой просьбе[78]. Возможно, этим письмом Анна хотела гарантировать, что станет следующим монархом, а отец на престол претендовать не будет[79].

Акт о престолонаследии

Последняя беременность Анны закончилась выкидышем 25 января 1700 года. Всего у неё было по крайней мере 17 беременностей, и 12 раз у неё случился выкидыш или ребёнок родился мёртвым. Из 5 родившихся живыми 4 детей умерли, не достигнув 2-летнего возраста[80].

Анна (по крайней мере с 1698 года) страдала от приступов подагры, болей в конечностях, животе и голове[81]. На основе её проблем с деторождением и других описанных в источниках симптомов, ныне ей предположительно ставят такие диагнозы, как красная волчанка[82] или синдром Хьюза[83]. Предположение, что она болела сальпингитом, подкрепляется тем, что появление некоторых симптомов по времени совпало с её предпоследней беременностью[82][84]. Другие версии её неудачных беременностей: листериоз[85], сахарный диабет, задержка внутриутробного развития и резус-конфликт[86] (резус-конфликт, однако, как правило, ухудшается от одной беременности к другой, тем не менее, её единственный перешагнувший младенческий возраст сын Уильям родился после череды выкидышей[87]). Эксперты также отклонили версии, что она имела сифилис, порфирию или деформацию таза, как несоответствующие её медицинской истории[82][88].

Её единственный выживший ребёнок Уильям, герцог Глостерский, скончался 30 июля 1700 года в возрасте 11 лет. Анна с мужем были «подавлены горем»[89]. Она приказала своим домочадцам отмечать трауром каждую годовщину его смерти[90]. Так как у Вильгельма детей не было, а герцог Глостерский умер, Анна оказалась единственной персоной в линии наследования, установленной Биллем о правах 1689 года.

Для решения кризиса престолонаследия и предотвращения католической реставрации (поскольку экс-король Яков был ещё жив и в изгнании даже произвёл на свет ещё одну дочь — Луизу) парламент Англии принял в 1701 году Акт о престолонаследии. Согласно ему, после Анны корону Англии и Ирландии должна была унаследовать ганноверская принцесса София и её потомки-протестанты. София являлась внучкой Якова I (через его дочь Елизавету, сестру Карла I), то есть она приходилась двоюродной сестрой Якову II. Поскольку католики не могли наследовать английский трон, свыше 50 претендентов, более близких по крови к Анне, теряли право на трон[91]. Изгнанник Яков II умер в сентябре 1701 года. Его вдова, мачеха Анны, бывшая королева Мария Моденская, написала Анне, что отец простил её, и напомнила об обещании попытаться вернуть права Стюартам. Анна, однако, к этому времени уже согласилась на новый порядок, установленный Актом о престолонаследии[92].

Правление

Анна вступила на престол после смерти Вильгельма III 8 марта 1702 года. В начале своего правления она была популярна в народе[93]. В своей первой речи к английскому парламенту, произнесённой 11 марта, она противопоставила себя своему покойному голландскому родственнику, сказав: «Как я знаю, моё сердце — целиком английское, я могу искренне заверить вас, что нет ничего, что вы могли бы ожидать или желать от меня, что я не буду готова сделать для счастья и процветания Англии»[94].

Вскоре после воцарения Анна назначила своего мужа лордом-адмиралом, дав ему номинальный контроль над военно-морским флотом[95] (в отличие от Вильгельма, мужа её старшей сестры, он не был сделан соправителем, оставаясь просто консортом). Контроль над армией она отдала лорду Мальборо, которого назначила генерал-капитаном[96]. Мальборо также получил от королевы несколько почётных наград: он был произведён в рыцаря Подвязки и возведён в сан герцога. Герцогиня Мальборо также заняла несколько почётных должностей при дворе[97].

Анна была коронована в День святого Георгия, 23 апреля 1702 года[98]. Из-за подагры она прибыла в Вестминстерское аббатство в паланкине[99].

4 мая Англия вступила в войну за испанское наследство, в которой Англия, Австрия и Голландия сражались против Франции и Испании[100] (король Испании Карл II в 1700 году умер бездетным, и на трон начали претендовать два соперника — представитель династии Габсбургов Карл, эрцгерцог Австрии, и представитель Бурбонов Филипп, герцог Анжуйский[101]).

Объединение Великобритании

В это время Ирландия подчинялась Англии, Уэльс входил в её состав, однако Шотландия оставалась независимым суверенным государством с собственным парламентом и законами. «Акт о престолонаследии», изданный в 1701 году парламентом Англии, действовал в Англии и Ирландии, но не в Шотландии, где большинство желало сохранить династию Стюартов (мужскую ветвь) и её права на трон[102].

В своей первой речи к парламенту Анна провозгласила, что «чрезвычайно необходимо» объединить Англию и Шотландию[103], и в октябре 1702 года в её бывшей резиденции Кокпит для обсуждения условий собралась англо-шотландская комиссия. Переговоры завершились в начале февраля 1703 года: достичь соглашения не удалось[104][105].

Парламент Шотландии ответил на английский Акт о престолонаследии, приняв собственный Акт о безопасности, согласно которому, если у королевы не будет больше детей, то парламент сам выберет следующего монарха Шотландии из числа протестантских потомков королевского рода Шотландии[106]. Этот наследник не мог одновременно стать королём Англии, если Англия не гарантирует полную свободу торговли шотландским купцам[107]. Сначала Анна не дала королевскую санкцию на этот Акт, но когда в следующем году шотландский парламент пригрозил остановить поставки, уменьшив таким образом шотландскую поддержку английских войн, она на него согласилась[108].

В свою очередь, английский парламент издал Акт об иностранцах с угрозой ввести экономические санкции и провозгласить шотландских подданных иностранцами в Англии, если Шотландия не отменит Акт о безопасности или не начнёт процесс объединения с Англией[109]. Шотландия выбрала последнее; парламент Англии согласился отменить Акт об иностранцах[110], и в начале 1706 года Анна назначила новую комиссию, которая должна была обсудить условия объединения[111].

Статьи об объединении, одобренные членами комиссии, были представлены Анне 23 июля 1706 года[112], и ратифицированы английским и шотландским парламентами 16 января и 6 марта 1707 года соответственно[113]. По Акту об унии, 1 мая 1707 года Англия и Шотландия были объединены в одно королевство, названное «Великобританией», с единым парламентом[114].

Анна, будучи, несмотря на несогласие в обеих странах, твёрдым сторонником объединения Англии и Шотландии, приняла участие в благодарственном молебне в Соборе Святого Павла. Шотландец Джон Клерк, также присутствовавший там, писал: «Никто по этому поводу не был более искренне набожен и благодарен, чем сама королева»[115].

Двухпартийная политика

В правление Анны дальнейшее развитие получила двухпартийная система. В целом, тори поддерживали англиканскую церковь и «земельный интерес» дворянства, а виги — коммерцию и протестантских диссентеров. Будучи убежденной англиканкой, Анна больше склонялась к тори[116]. Члены её первого кабинета министров принадлежали в основном к этой партии: это были такие высокие тори, как Даниель Финч, 2-й граф Ноттингем и дядя Анны Лоуренс Хайд, 1-й граф Рочестер[117]. Кабинет возглавили лорд-казначей граф Годольфин, герцог Мальборо (которые были умеренными консерваторами) и спикер палаты общин Роберт Харли[118].

Анна поддержала Билль о временном согласии 1702 года, поддерживающий тори, однако виги были не согласны с его принятием. Хотя Акт о присяге давал право занимать государственные должности только англиканам, но имелась лазейка, которая позволяла это и диссентерам. Дело в том, что по закону нонконформисты могли занимать должности, если раз в год принимали англиканское причастие. Новый билль должен был лишить их этой возможности. Муж Анны, которому та приказала проголосовать за закон, оказался в неудобном положении: будучи сам лютеранином, он также пользовался «временным согласием». На сессии парламента виги успешно заблокировали принятие билля[119]. После Великого шторма 1703 года Билль о временном согласии снова был выставлен на голосование[120], но Анна не стала его поддерживать, боясь, что повторное выдвижение приведет к политическому конфликту. Билль снова не был принят[121]. Третья попытка в ноябре 1704 года принять его как поправку к «Денежному биллю» также провалилась[122].

Виги поддерживали Войну за испанское наследство, увеличив своё влияние после победы в 1704 году герцога Мальборо в сражении при Бленхейме. Многие из высоких тори, выступавших против британского участия в сухопутной войне с Францией, были отстранены от должностей[123]. Годольфин, Мальборо и Харли, который теперь занимал пост государственного секретаря Северного департамента, образовали «триумвират», державший власть в своих руках[124]. Им приходилось всё больше полагаться на поддержку вигов и, в частности, «хунты вигов» — лордов Сомерса, Галифакса, Орфорда, Уортона и Сандерленда, которых Анна не любила[125]. Герцогиня Мальборо постоянно просила королеву дать вигам больше важных должностей и уменьшить власть тори, которых считала немногим лучше якобитов, так что отношение Анны к ней испортилось[126].

В 1706 году Годольфин и Мальборо вынудили Анну назначить лорда Сандерленда, члена «хунты вигов» и зятя Мальборо, государственным секретарём Южного департамента[127]. Это укрепило позиции министерства в парламенте, но ухудшило отношения министерства и королевы; недовольство Анны Годольфином и её бывшей фавориткой герцогиней Мальборо выросло, так как они поддерживали Сандерленда и других вигов, желавших занять свободные государственные и церковные должности[128]. Королева обратилась за советами к Харли, который был не в ладах с Мальборо. Она также сблизилась с придворной дамой Абигейл Хилл, и чем хуже становились отношения Анны с Сарой, тем больше влияния приобретала новая фаворитка королевы[129]. Абигейл общалась и с Харли, и с герцогиней; будучи по политическим убеждениям близкой к Харли, она выступала посредницей между ним и королевой[130].

Разрыв в министерстве перешёл в открытый конфликт 8 февраля 1708 года, когда Годольфин и Мальборо заявили, что королева должна сместить Харли или в дальнейшем обходиться без их услуг. Анна колебалась, и Мальборо и Годольфин отказались присутствовать на встрече кабинета. Харли попытался заняться делами без них, но некоторые из присутствовавших, включая герцога Сомерсета, отказались что-либо делать, пока те не вернутся[131]. Королева была вынуждена уволить Харли[132].

В следующем месяце сводный брат Анны Джеймс Фрэнсис Эдуард Стюарт, католик, попытался высадиться в Шотландии. Он собирался захватить трон; поддерживала его в этой авантюре Франция[133]. Анна задержала выдачу королевской санкции на Билль о шотландской милиции, так как та могла примкнуть к якобитам[134]. Она была последним правителем Британии, наложившим вето на парламентский билль, хотя недовольных комментариев на эти действия практически не поступило[135]. Флот так и не подошёл к земле и был отогнан британскими судами под командованием Джорджа Бинга[136]. Из-за страха перед якобитским вторжением упала поддержка тори, и на всеобщих выборах 1708 года виги получили большинство голосов[137].

Герцогиня Мальборо рассердилась, когда Абигейл заняла комнаты в Кенсингтонском дворе, которые Сара считала своими, хотя редко использовала их[138]. В июле 1708 года герцогиня обратила внимание на стихотворение, написанное каким-то пропагандистом вигов, возможно, Артуром Майнворингом[139]. Стихотворение намекало на лесбиянские отношения между Анной и Абигейл[140]. Герцогиня написала Анне, что её репутации серьёзно вредит «большая страсть к такой женщине… странная и непонятная»[141]. Сара считала, что Абигейл занимает слишком высокое положение: «Я никогда не считала её образование достаточным, чтобы составлять достойную компанию великой королеве. Многим людям нравился юмор их горничных, и они были очень добры к ним, но очень необычно вести с ними частную переписку и иметь близкую дружбу»[142]. Некоторые современные авторы заключают, что Анна была лесбиянкой[143], но большинство отвергают эту точку зрения[144]. По мнению биографов Анны, Абигейл для неё была лишь преданной служанкой[145][146], тем более что Мэшем имела традиционные нравы и была всецело верна своему мужу[147].

Анна не надела присланные Сарой драгоценности на благодарственную службу по случаю победы в битве при Ауденарде. В дверях Собора Святого Павла они поспорили, и Сара сказала королеве замолчать[148]. Анна была потрясена[149]. Когда Сара отправляла Анне письмо от своего мужа, не связанное с ссорой, то приложила записку, продолжив спор. Анна ответила: «После того как в День благодарения Вы приказали мне не отвечать Вам, я не должна беспокоить Вас этими строчками, но вернуть письмо герцога Мальборо в Ваши руки, где оно будет в безопасности, и по той же причине не говорю ничего ни о нём, ни о Вашем приложении»[150].

Смерть мужа

Муж Анны умер в октябре 1708 года, событие опустошило её[151]. Оно стало поворотным моментом в её отношениях с герцогиней Мальборо. Незадолго до смерти Георга Сара приехала в Кенсингтонский дворец; когда он умер, она стала настаивать на том, что Анна должна переехать из Кенсингтона в Сент-Джеймсский дворец — королева этого не желала[152]. Анну раздражали действия герцогини, которая, в частности, убрала портрет Георга из спальни королевы и отказалась вернуть его, утверждая, что естественно «избегать видеть бумаги или что-нибудь, что принадлежало любимым, когда они только что умерли»[153].

Виги использовали смерть Георга для собственной выгоды. Лидеры вигов обвиняли принца Георга и его заместителя Джорджа Черчилля (брата герцога Мальборо) в плохом управлении Адмиралтейством и флотом[154]. Теперь виги преобладали в парламенте, Анна была растеряна после смерти мужа, так что они воспользовались случаем, сказав ей ввести в кабинет лидеров хунты Сомерса и Уортона. Анна, однако, собиралась исполнять обязанности лорда-адмирала сама, не назначая кого-либо на место Георга. Однако хунта не стала отступать и потребовала назначения на эту должность первого лорда адмиралтейства одного из её членов графа Орфорда, одного из основных критиков Георга. 29 ноября 1708 года Анна отдала это место умеренному во взглядах графу Пембруку. Но неудовлетворённая решением «хунта вигов» оказывала давление на Пембрука, Годольфина и королеву, и Пембрук ушёл с должности менее чем через год службы. Через месяц, в ноябре 1709 года, королева наконец отдала Орфорду контроль над адмиралтейством, назначив его первым лордом[155].

Сара не переставала выражать недовольство дружбой Анны с Абигейл, и в октябре 1709 года Анна написала герцогу Мальборо, попросив его жену «перестать дразнить и мучить меня, вести себя благопристойно, что она должна и её другу, и королеве»[156]. 6 (17) апреля 1710 года, в Великий четверг, Анна и Сара встретились последний раз. По словам Сары, королева была молчалива и вела себя формально, повторяя одно и тоже: «Всё, что Вы хотите сказать, Вы сможете изложить в письменном виде» и «Вы сказали, что не желаете ответа, и я не дам Вам его»[157].

Война за испанское наследство

Росло недовольство войной за испанское наследство, и виги становились всё менее популярны[158]. Импичмент Генри Сашеверелла, тори из англиканской Высокой церкви, произносившего проповеди, направленные против вигов, привёл к обострению общественного недовольства. Анна считала, что Сашеверелл должен быть наказан за сомнения в «Славной революции», но что наказание должно быть мягким для предотвращения эскалации конфликта[159]. В Лондоне вспыхнули массовые беспорядки в поддержку Сашеверелла, но из войск была доступна только личная гвардия Анны, и государственный секретарь Сандерленд боялся использовать их, оставив королеву слабо защищённой. Анна провозгласила, что её защитником будет бог, и приказала Сандерленду перевести полки[160]. В соответствии с мнением Анны, Сашеверелл был осуждён, но приговор — запрет на проповедование в течение трёх лет — был очень мягок[160]. Королева, недовольство которой Мальборо и его министерством росло, в июне 1710 года воспользовалась возможностью отправить в отставку Сандерленда[161]. В августе за ним последовал Годольфин. Члены «хунты вигов» были отстранены от должностей, хотя Мальборо всё ещё оставался главнокомандующим армии. Она собрала новое министерство во главе с Харли, которое приступило к поиску мира с Францией. Харли и его министерство, в отличие от вигов, были готовы пойти на компромисс: трон Испании занимает бурбонский претендент Филипп Анжуйский в обмен на коммерческие уступки[162]. На вскоре последовавших парламентских выборах тори получили большинство голосов[163]. В январе 1711 года Анна вынудила Сару уйти с должностей при дворе, некоторые из которых заняла Абигейл[164]. В марте французский беженец маркиз де Жискар попытался убить Харли, и Анна расплакалась при мысли, что он может умереть. Он поправился, но медленно[165].

Старший брат эрцгерцога Карла император Иосиф I умер в апреле 1711 года, и Карл унаследовал власть над Австрией, Венгрией и Священной Римской империей. В интересы Британии не входило отдать ему ещё и испанский трон, но виги выступили против мирного договора, предложенного парламенту на ратификацию, поскольку не хотели увеличения влияния Бурбонов[166]. В Палате общин большинство тори было согласно с условиями, но не так обстояло дело в Палате лордов. Виги заручились поддержкой графа Ноттингема, пообещав поддержать его билль о «временном согласии»[167]. Были необходимы немедленные действия по лишению вигов большинства в Палате лордов. Не имея альтернативы, Анна присвоила 12 званий пэров[168]. Мужу Абигейл Сэмюэлу Мэшему был присвоен титул барона. В истории не было случаев, когда одновременно было присвоено столько титулов, дающих право на звание пэра[169]. В тот же день Мальборо был лишён должности командующего армии[170]. Мирный договор был ратифицирован и британское военное участие в войне за испанское наследство завершилось[171].

Подписав Утрехтский мир, король Людовик XIV признал, что трон Великобритании наследуют Ганноверы[172]. Тем не менее, не прекратились слухи, что Анна и её министры хотят, чтобы трон занял её сводный брат, хотя Анна отрицала это в публичном и частном порядке[173]. Слухи подкреплялись тем, что она отказывала Ганноверам, которые хотели посетить или переехать в Англию[174], и интригами Харли и государственного секретаря лорда Болингброка, которые самостоятельно вели секретные переговоры с её сводным братом о возможной реставрации Стюартов[175].

Смерть

С января по июль 1713 года Анна не могла ходить[176]. В Рождество у неё началась лихорадка, и она провела несколько часов в бессознательном состоянии[177], из-за чего распространились слухи, что жить ей осталось недолго[178]. Она выздоровела, однако в марте вновь серьёзно заболела[179]. К июлю Анна потеряла доверие к Харли; его секретарь записал, что королева сказала кабинету министров, «что он пренебрегает всеми делами; что его трудно было понимать; что когда он объяснился, она не могла полагаться на истинность того, что он сказал; что он никогда не приходил во время, которое она назначала; что он часто приходил пьяный; [и] последнее, в довершение всего, он вёл себя по отношению к ней плохим образом, непристойно и неуважительно»[180]. 27 июля 1714 года она уволила Харли с должности лорда-казначея[181]. Несмотря на ухудшающееся здоровье, вызванное, по мнению её докторов, эмоциональным стрессом из-за государственных дел, она присутствовала на двух ночных заседаниях кабинета министров, на которых (безуспешно) решался вопрос: кто займёт место Харли? Третья встреча не состоялась, так как состояние Анны ухудшилось[182]. 30 июля 1714 года, в годовщину смерти герцога Глостерского, у неё случился инсульт, лишивший её возможности говорить, и, по совету Тайного совета, она вручила символы полномочий казначея придворному из вигов Чарльзу Толботу, 1-му герцогу Шрусбери[183]. Она умерла около 7:30 утра 1 августа 1714 года[184]. Джон Арбетнот, один из её докторов, считал, что смерть для неё стала освобождением, ведь её жизнь омрачили плохое здоровье и различные трагедии; он написал Джонатану Свифту: «Я верю, что сон никогда не был так желанен для усталого путника, чем смерть стала для неё»[185].

Анна была похоронена 24 августа рядом с мужем и детьми в капелле Генриха VII Вестминтерского аббатства[186]. София Ганноверская, её преемница по «Акту о престолонаследии» 1701 года, умерла на два месяца раньше Анны, 28 мая, и трон Великобритании занял её сын Георг. Претенденты-католики, включая сводного брата Анны Джеймса Фрэнсиса Эдуарда Стюарта, были обойдены. Георг занял престол практически без проблем: якобитское восстание в 1715 году провалилось[187]. Мальборо был восстановлен в должностях[188], и виги заменили министров из тори[189].

Оценка

Герцогиня Мальборо в своих воспоминаниях «чрезмерно пренебрежительно» выражалась об Анне[47], и её предвзятые суждения убедили многих биографов, что королева была «слабой, нерешительной женщиной, страдающей от ссор в спальне и решающей вопросы высокой политики на основе личностей»[191]. Герцогиня писала об Анне:

Она определённо имела добрые намерения и не была глупой, но никто не может утверждать, что она была мудра или интересна для разговора. Она была невежественна во всём кроме того, чему священники научили её в детстве … Будучи очень невежественной, очень боязливой... легко увидеть, что она могла иметь добрые намерения, будучи окружённой большим количеством хитрых людей, чьи проекты в конце концов привели к её бесчестью[192].

По мнению современных ревизионистских историков, подобные оценки Анны как толстой, постоянно беременной, находящейся под влиянием фаворитов и лишённой политической проницательности, могут исходить от предрассудков против женщин[193][194]. Автор Дэвид Грин замечает: «При ней не было, как обычно предполагается, „бабье царство“ (англ. petticoat government, букв. правительство нижней юбки). Она обладала значительной властью; но снова и снова ей приходилось уступать»[195]. Профессор Эдуард Крегг заключает, что Анна зачастую могла принять такое решение, которое хотела, хотя жила в эпоху, когда основную роль в обществе и гос. аппарате играли мужчины; при этом у неё были проблемы со здоровьем, что мешало ей заниматься государственными делами.

В её правление увеличилось влияние министров, и, соответственно, уменьшилось влияние монарха[196], но она посетила больше встреч кабинета министров, чем иные монархи Великобритании (Англии)[197], и царствовала в эпоху художественного, литературного, экономического и политического развития, что стало следствием относительной стабильности и процветания в стране времени её правления[198]. В её правление Джон Ванбру спроектировал Бленхеймский дворец и Касл-Ховард[199]. Творили такие писатели как Даниель Дефо, Александр Поуп и Джонатан Свифт[200]. Генри Уайз разбил новые сады в Бленхейме, Кенсингтоне, Виндзоре и Сент-Джеймсе[201]. Объединение Англии и Шотландии, которое Анна горячо поддерживала[202], привело к созданию крупнейшей зоны свободной торговли в Европе[203], хотя далеко не все надежды сторонников объединения Англии и Шотландии оправдались — в обеих странах было много недовольных этим событием, одним из важнейших в правление Анны[204]. Политические и дипломатические достижения правительств Анны и отсутствие конфликтов между монархом и парламентом в её правление указывают на то, что она выбирала министров и пользовалась своими прерогативами мудро[205].

Титулы, обращения и гербы

Титулы и обращения

Официальный титул Анны до 1707 года: «Анна, божьей милостью, королева Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, защитница веры, и прочая». После объединения: «Анна, божьей милостью, королева Великобритании, Франции и Ирландии, защитница веры и прочая»[208]. Как и остальных монархов Англии с 1340 по 1800 год, Анну называли правительницей Франции, что действительности не соответствовало[209].

Гербы

Как царствующая королева, до объединения Анна имела королевский герб, использовавшийся с 1603 года: щит разбит на четверти; I и IV четверть также разбиты на четверти, на лазоревом поле три золотых геральдических лилии (для Франции) и три шествующих, смотрящих вперёд льва цвета червлень (для Англии); на II четверти золотой восстающий лев (для Шотландии); на III четверти в лазоревом золотая арфа с серебряными струнами (для Ирландии). В 1702 году Анна взяла также девиз semper eadem («всегда одинаково»), который использовала Елизавета I[210]. В «Акте об Унии» было сказано: «гербовые знамёна упомянутой Великобритании будут такими, какие назначит Её Величество»[211]. В 1707 году объединение было выражено в гербе: гербы Англии и Шотландии, которые раньше находились в разных четвертях, были помещены в одной четверти бок о бок. I и IV четверти нового герба отводились для этого совмещения; II для Франции и III для Ирландии[210].

Герб Анны как королевы Англии с 1702 по 1707 года  
Герб Анны как королевы Великобритании с 1707 по 1714 года  

Беременности

Ребёнок Рождение Смерть Похоронен Примечания
Мертворождённая дочь 12 мая 1684 года
Лондон[212][213][214][34]		 13 мая 1684 года
Вестминстерское аббатство[215]
Мария 2 июня 1685 года
дворец Уайтхолл		 8 февраля 1687 года
Виндзорский замок[34]		 10 февраля 1687 года
Вестминстерское аббатство[216][217]		 Крещена 2 июня 1685 года епископом Лондонским[218]; обращение — «леди Мария»[217]. Умерла от оспы; Мария, Анна София (её младшая сестра) и их отец — все заболели в Виндзорском замке в начале 1687 года[40].
Анна София 12 мая 1686 года
Виндзорский замок		 2 февраля 1687 года
Виндзорский замок[34] или Уайтхолл[219]		 4 февраля 1687 года
Вестминстерское аббатство[217][220]		 Крещена епископом Даремским, леди Черчилль была одной из крёстных матерей[218]; обращение — «леди Анна София»[217].
Выкидыш 21 января 1687 года[221][222]
Мертворожденный сын 22 октября 1687 года
Уайтхолл[223]		 22 октября 1687 года
Вестминстерское аббатство[224][34]		 Анна родила после семи месяцев вынашивания, но ребёнок «лежал мёртвый целый месяц внутри неё»[223].
Выкидыш 16 апреля 1688 года[225]
Уильям, герцог Глостерский 24 июля 1689 года
Хэмптон-корт		 30 июля 1700 года
Виндзорский замок[226]		 9 августа 1700 года
Вестминстерское аббатство[227]
Мария 14 октября 1690 года
Сент-Джеймсский дворец		 14 октября 1690 года
Вестминстерское аббатство[228]		 Она родилась за два месяца до срока[229] и прожила около двух часов[230].
Георг 17 апреля 1692 года
Сайон-хаус		 18 апреля 1692 года
Вестминстерское аббатство[231]		 Он прожил несколько минут[232], достаточно для того, чтобы быть крещёным[233].
Мертворожденная дочь 23 марта 1693 года
Беркли-хаус[34]		 24 марта 1693 года
Вестминстерское аббатство[234]
Выкидыш 21 января 1694 года
Выкидыш (дочь)[235] 17[236]или 18[212] февраля 1696 года
Выкидыш 20 сентября 1696 года[212]
Выкидыш 25 марта 1697 года[212]
Выкидыш начало декабря 1697 года[212]
Мертворожденный сын 15 сентября 1698 года
Виндзорский замок[212]		 Капелла Святого Георга, Виндзорский замок[237]
Мертворожденный сын 24 января 1700 года
Сент-Джеймсский дворец		 Вестминстерское аббатство[237]

Родословная

Предки Анны
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
16. Генрих Стюарт, лорд Дарнли
 
 
 
 
 
 
 
8. Яков I
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
17. Мария Стюарт
 
 
 
 
 
 
 
4. Карл I
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
18. Фредерик II
 
 
 
 
 
 
 
9. Анна Датская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
19. София Мекленбург-Гюстровская
 
 
 
 
 
 
 
2. Яков II
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
20. Антуан де Бурбон
 
 
 
 
 
 
 
10. Генрих IV
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
21. Иоанна III
 
 
 
 
 
 
 
5. Генриетта Мария Французская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
22. Франческо I, великий герцог Тосканы
 
 
 
 
 
 
 
11. Мария Медичи
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
23. Иоанна Австрийская
 
 
 
 
 
 
 
1. Анна, королева Великобритании
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
24. Лоуренс Хайд[238]
 
 
 
 
 
 
 
12. Генри Хайд
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
25. Анна Сибелл[238]
 
 
 
 
 
 
 
6. Эдуард Хайд, 1-й граф Кларендон
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
26. Эдуард Лэнгфорд[238]
 
 
 
 
 
 
 
13. Мэри Лэнгфорд
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
27. Мэри Сент-Барб[239]
 
 
 
 
 
 
 
3. Анна Хайд
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
28. Уильям Эйлсбери[238][240]
 
 
 
 
 
 
 
14. Томас Эйлсбери
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
29. Анна Пул[238][240]
 
 
 
 
 
 
 
7. Франсес Эйлсбери
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
30. Фрэнсис Денман[238][240]
 
 
 
 
 
 
 
15. Анна Денман
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
31. Энн Блаунт[238]
 
 
 
 
 
 

В пьесе Скриба

Королева Анна — персонаж пьесы Эжена Скриба «Стакан воды». В советской экранизации 1979 года пьесы Скриба её роль играла Наталья Белохвостикова, в фильме-спектакле 1957 года — Татьяна Еремеева[241].

Напишите отзыв о статье "Анна (королева Великобритании)"

Примечания

  1. ↑ Все даты в этой статье приведены по Юлианскому календарю, который использовался в Великобритании при жизни Анны; однако, предполагается, что год начинается с 1 января, а не с 25 марта, когда был английский Новый год.
  2. ↑ Curtis, 1972, pp. 12-17Gregg, 2001, p. 4
  3. ↑ Green, 1970, p. 17Gregg, 2001, p. 6Waller, 2006, pp. 293-295
  4. ↑ Gregg, 2001, p. 4.
  5. ↑ Curtis, 1972, pp. 19-21Green, 1970, p. 20Gregg, 2001, p. 6
  6. ↑ Curtis, 1972, pp. 21-23Gregg, 2001, p. 8Somerset, 2012, pp. 11-13Waller, 2006, p. 295
  7. ↑ 1 2 Gregg, 2001, p. 5.
  8. ↑ Curtis, 1972, pp. 23-24Gregg, 2001, p. 13Somerset, 2012, p. 20
  9. ↑ Green, 1970, p. 21.
  10. ↑ Curtis, 1972, p. 28Gregg, 2001, p. 13Waller, 2006, p. 296
  11. ↑ Somerset, 2012, p. 20.
  12. ↑ Curtis, 1972, p. 27Green, 1970, p. 21Gregg, 2001, p. 28
  13. ↑ Curtis, 1972, p. 34Green, 1970, p. 29Gregg, 2001, p. 28
  14. ↑ Weir, 1995, pp. 260-261.
  15. ↑ Somerset, 2012, pp. 22-23.
  16. ↑ Somerset, 2012, pp. 8-9.
  17. ↑ Curtis, 1972, p. 30Green, 1970, p. 27Gregg, 2001, p. 17
  18. ↑ Green, 1970, p. 28Gregg, 2001, p. 17Somerset, 2012, p. 29
  19. ↑ 1 2 Green, 1970, p. 28Gregg, 2001, p. 20
  20. ↑ Green, 1970, p. 29Gregg, 2001, p. 22Somerset, 2012, p. 34
  21. ↑ Green, 1970, p. 32Gregg, 2001, p. 26Somerset, 2012, p. 35)
  22. ↑ Green, 1970, p. 28.
  23. ↑ Curtis, 1972, pp. 35-37Green, 1970, p. 31Gregg, 2001, p. 24Somerset, 2012, p. 34, 36
  24. ↑ Gregg, 2001, p. 24.
  25. ↑ Curtis, 1972, p. 37Green, 1970, pp. 32-33Gregg, 2001, p. 27Somerset, 2012, p. 37
  26. ↑ Somerset, 2012, p. 40.
  27. ↑ Gregg, 2001, p. 32.
  28. ↑ Gregg, 2001, p. 33Somerset, 2012, pp. 41-42
  29. ↑ Gregg, 2001, pp. 33-34Somerset, 2012, p. 43
  30. ↑ Curtis, 1972, pp. 41-42Green, 1970, pp. 34-35Gregg, 2001, pp. 32-35Somerset, 2012, p. 44
  31. ↑ Curtis, 1972, p. 42Green, 1970, p. 34Gregg, 2001, p. 35Somerset, 2012, pp. 41, 44
  32. ↑ Curtis, 1972, p. 43Green, 1970, p. 36Gregg, 2001, p. 34Somerset, 2012, p. 49
  33. ↑ Gregg, 2001, p. 36Somerset, 2012, p. 56
  34. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Weir, 1995, p. 268.
  35. ↑ Somerset, 2012, pp. 61, 64.
  36. ↑ Waller, 2006, p. 300.
  37. ↑ Green, 1970, p. 38.
  38. ↑ Green, 1970, p. 39Gregg, 2001, p. 43Somerset, 2012, p. 21
  39. ↑ Somerset, 2012, pp. 65, 74-77.
  40. ↑ 1 2 Green, 1970, p. 39Gregg, 2001, p. 47Waller, 2006, p. 301
  41. ↑ Curtis, 1972, p. 55Gregg, 2001, p. 52Somerset, 2012, pp. 80-82
  42. ↑ Gregg, 2001, p. 54Waller, 2006, p. 303
  43. ↑ Somerset, 2012, pp. 86-87Waller, 2006, pp. 303-304
  44. ↑ Ward, 1908, pp. 241-242.
  45. ↑ Waller, 2006, p. 304.
  46. ↑ Nenner, 1998, p. 243.
  47. ↑ 1 2 3 Yorke, Philip Chesney. Anne (1665–1714) // Encyclopædia Britannica. — 11th ed. — Cambridge: Cambridge University Press, 1911.
  48. ↑ Green, 1970, p. 43.
  49. ↑ Somerset, 2012, p. 95.
  50. ↑ Gregg, 2001, pp. 62-63Waller, 2006, p. 305
  51. ↑ Green, 1970, p. 39Gregg, 2001, p. 47Somerset, 2012, p. 74
  52. ↑ Gregg, 2001, p. 60.
  53. ↑ Green, 1970, p. 47Gregg, 2001, p. 63
  54. ↑ Gregg, 2001, p. 64.
  55. ↑ Gregg, 2001, p. 65.
  56. ↑ Gregg, 2001, pp. 65-66.
  57. ↑ Green, 1970, pp. 45-47Gregg, 2001, p. 67
  58. ↑ Gregg, 2001, p. 66.
  59. ↑ Gregg, 2001, p. 68Somerset, 2012, p. 105
  60. ↑ Ward, 1908, pp. 250-251, 291-292.
  61. ↑ Green, 1970, p. 52Gregg, 2001, p. 69
  62. ↑ Curtis, 1972, p. 72Green, 1970, p. 54-55
  63. ↑ Green, 1970, pp. 53-54Gregg, 2001, pp. 76-79
  64. ↑ Curtis, 1972, pp. 75-76Green, 1970, p. 58Gregg, 2001, p. 80
  65. ↑ Gregg, 2001, pp. 78-79.
  66. ↑ Gregg, 2001, p. 81Somerset, 2012, p. 52
  67. ↑ Gregg, 2001, p. 81Somerset, 2012, p. 124
  68. ↑ Curtis, 1972, pp. 78-80Green, 1970, pp. 59-60Gregg, 2001, pp. 84-87Somerset, 2012, pp. 130-132
  69. ↑ Green, 1970, p. 62Gregg, 2001, p. 87Somerset, 2012, p. 132
  70. ↑ Green, 1970, p. 62Gregg, 2001, pp. 88-91, 96
  71. ↑ Curtis, 1972, p. 81Green, 1970, pp. 62-63Gregg, 2001, p. 90Somerset, 2012, pp. 134-135
  72. ↑ Somerset, 2012, p. 146.
  73. ↑ Curtis, 1972, p. 84Green, 1970, pp. 66-67Gregg, 2001, pp. 102-103
  74. ↑ Somerset, 2012, p. 149.
  75. ↑ Gregg, 2001, pp. 105-106Somerset, 2012, pp. 151-152
  76. ↑ Gregg, 2001, p. 104.
  77. ↑ Somerset, 2012, p. 151.
  78. ↑ Gregg, 2001, p. 108Somerset, 2012, pp. 153-154
  79. ↑ Gregg, 2001, p. 122.
  80. ↑ Green, 1970, p. 335Gregg, 2001, pp. 100, 120Weir, 1995, pp. 268-269
  81. ↑ Green, 1970, pp. 79, 336.
  82. ↑ 1 2 3 Emson, H. E. [www.jstor.org/stable/29715689 For The Want Of An Heir: The Obstetrical History Of Queen Anne] (англ.) // British Medical Journal. — 1992. — Vol. 304, no. 6838. — P. 1365—1366.
  83. ↑ Somerset, 2012, pp. 80, 295.
  84. ↑ Green, 1970, p. 338.
  85. ↑ Saxbe, W. B. [pediatrics.aappublications.org/content/49/1/97.abstract Listeria monocytogenes and Queen Anne] (англ.) // Pediatrics. — 1972. — Vol. 49, no. 1. — P. 97-101.
  86. ↑ Waller, 2006, p. 310.
  87. ↑ Green, 1970, pp. 337-338Somerset, 2012, p. 79Waller, 2006, pp. 310-311
  88. ↑ Curtis, 1972, pp. 47-49Green, 1970, pp. 337-338
  89. ↑ Luttrell, 1857, p. 675Somerset, 2012, p. 163
  90. ↑ Green, 1970, p. 80.
  91. ↑ Somerset, 2012, p. 165.
  92. ↑ Green, 1970, pp. 86-87Waller, 2006, p. 312
  93. ↑ Green, 1970, p. 90Waller, 2006, p. 312
  94. ↑ Green, 1970, p. 91Waller, 2006, p. 313
  95. ↑ Green, 1970, p. 94Gregg, 2001, p. 160
  96. ↑ Green, 1970, p. 94Somerset, 2012, p. 174Waller, 2006, p. 315Ward, 1908, p. 460
  97. ↑ Green, 1970, p. 95Waller, 2006, p. 314
  98. ↑ Curtis, 1972, p. 97Green, 1970, pp. 95-96Gregg, 2001, p. 154Somerset, 2012, p. 187
  99. ↑ Curtis, 1972, p. 97Green, 1970, p. 96
  100. ↑ Green, 1970, p. 97Gregg, 2001, p. 158
  101. ↑ Curtis, 1972, p. 101Green, 1970, pp. 85-86Gregg, 2001, p. 125
  102. ↑ Gregg, 2001, pp. 130-131.
  103. ↑ Somerset, 2012, p. 212.
  104. ↑ Somerset, 2012, p. 214.
  105. ↑ [www.parliament.uk/about/living-heritage/evolutionofparliament/legislativescrutiny/act-of-union-1707/overview/negotiations-for-union-1702---03/ Negotiations for Union 1702–03] (англ.). UK Parliament. Проверено 5 марта 2014.
  106. ↑ Curtis, 1972, p. 145Somerset, 2012, p. 257
  107. ↑ Green, 1970, p. 133.
  108. ↑ Somerset, 2012, pp. 269-270.
  109. ↑ Green, 1970, p. 134Somerset, 2012, pp. 277-278
  110. ↑ Somerset, 2012, p. 296.
  111. ↑ Gregg, 2001, pp. 202, 214.
  112. ↑ Somerset, 2012, p. 297.
  113. ↑ Gregg, 2001, p. 239Somerset, 2012, pp. 315-316
  114. ↑ Gregg, 2001, p. 240.
  115. ↑ Gregg, 2001, p. 240Somerset, 2012, pp. 316-317
  116. ↑ Curtis, 1972, pp. 102-104Gregg, 2001, pp. 133-134Somerset, 2012, pp. 189-199
  117. ↑ Somerset, 2012, pp. 201-203Waller, 2006, p. 318
  118. ↑ Gregg, 2001, p. 135.
  119. ↑ Curtis, 1972, p. 107Green, 1970, pp. 108-109Gregg, 2001, pp. 162-163
  120. ↑ Green, 1970, p. 122.
  121. ↑ Curtis, 1972, p. 116Green, 1970, p. 122Gregg, 2001, p. 177
  122. ↑ Gregg, 2001, pp. 192-194Somerset, 2012, pp. 275-276
  123. ↑ Gregg, 2001, p. 196.
  124. ↑ Green, 1970, p. 129.
  125. ↑ Curtis, 1972, pp. 134, 138-139Green, 1970, pp. 117, 155, 172Gregg, 2001, pp. 134, 218-219
  126. ↑ Gregg, 2001, pp. 174-175Somerset, 2012, pp. 245-246, 258, 272-274
  127. ↑ Green, 1970, p. 155Gregg, 2001, pp. 219-230Somerset, 2012, pp. 301-311
  128. ↑ Green, 1970, p. 156Gregg, 2001, pp. 230-231Somerset, 2012, pp. 318-321
  129. ↑ Curtis, 1972, p. 152Green, 1970, pp. 166-168Waller, 2006, p. 324
  130. ↑ Gregg, 2001, pp. 236-237Somerset, 2012, p. 324
  131. ↑ Green, 1970, pp. 182-183Gregg, 2001, pp. 258—259Somerset, 2012, pp. 340-341
  132. ↑ Green, 1970, p. 183Gregg, 2001, p. 259Somerset, 2012, p. 341
  133. ↑ Curtis, 1972, p. 157Green, 1970, p. 186Gregg, 2001, pp. 261-262Somerset, 2012, p. 343
  134. ↑ Curtis, 1972, p. 157.
  135. ↑ Curtis, 1972, p. 157Gregg, 2001, p. 144
  136. ↑ Curtis, 1972, p. 158Green, 1970, p. 186Gregg, 2001, p. 262Somerset, 2012, p. 345
  137. ↑ Gregg, 2001, p. 263.
  138. ↑ Gregg, 2001, pp. 273-274Somerset, 2012, pp. 347-348
  139. ↑ Gregg, 2001, p. 275Somerset, 2012, p. 361
  140. ↑ Gregg, 2001, pp. 275-276Somerset, 2012, pp. 360-361Waller, 2006, pp. 324-325
  141. ↑ Gregg, 2001, pp. 275-276Somerset, 2012, p. 362Waller, 2006, pp. 324-325
  142. ↑ Somerset, 2012, pp. 353-354.
  143. ↑ Kendall, 1991, pp. 165-176.
  144. ↑ Traub, 2002, p. 157.
  145. ↑ Gregg, 2001, p. 237.
  146. ↑ Somerset, 2012, p. 363.
  147. ↑ Somerset, 2012, pp. 363-364.
  148. ↑ Curtis, 1972, pp. 162-163Green, 1970, pp. 195-196Gregg, 2001, p. 276Somerset, 2012, pp. 364-365
  149. ↑ Curtis, 1972, pp. 163-164Green, 1970, p. 196Gregg, 2001, p. 277Somerset, 2012, p. 365
  150. ↑ Curtis, 1972, pp. 163-164Green, 1970, p. 196Gregg, 2001, p. 277
  151. ↑ Curtis, 1972, pp. 165-168Green, 1970, p. 198Gregg, 2001, p. 280Somerset, 2012, pp. 372-374
  152. ↑ Green, 1970, p. 199Somerset, 2012, pp. 370
  153. ↑ Green, 1970, p. 202.
  154. ↑ Green, 1970, pp. 175-176Gregg, 2001, pp. 254, 266
  155. ↑ Gregg, 2001, p. 284.
  156. ↑ Green, 1970, pp. 210-214Gregg, 2001, pp. 292-294Somerset, 2012, pp. 389-390Waller, 2006, p. 325
  157. ↑ Curtis, 1972, p. 173Green, 1970, pp. 307-308Gregg, 2001, pp. 221-222
  158. ↑ Gregg, 2001, p. 298.
  159. ↑ Green, 1970, pp. 217-218Gregg, 2001, pp. 305-306
  160. ↑ 1 2 Green, 1970, p. 220Gregg, 2001, p. 306Somerset, 2012, pp. 403-404
  161. ↑ Curtis, 1972, p. 176Gregg, 2001, pp. 313-314Somerset, 2012, pp. 414-415
  162. ↑ Gregg, 2001, p. 335.
  163. ↑ Gregg, 2001, pp. 322-324.
  164. ↑ Green, 1970, pp. 238-241Gregg, 2001, pp. 328-331Somerset, 2012, pp. 435-437
  165. ↑ Green, 1970, p. 244Gregg, 2001, p. 337Somerset, 2012, pp. 439-440
  166. ↑ Gregg, 2001, pp. 337-343.
  167. ↑ Curtis, 1972, p. 189Green, 1970, p. 258Gregg, 2001, p. 343Somerset, 2012, pp. 458-460
  168. ↑ Curtis, 1972, p. 190Green, 1970, p. 263Gregg, 2001, pp. 349-351Somerset, 2012, pp. 463-465
  169. ↑ Green, 1970, p. 263Somerset, 2012, p. 465
  170. ↑ Green, 1970, p. 263Gregg, 2001, p. 350
  171. ↑ Gregg, 2001, pp. 358, 361.
  172. ↑ Gregg, 2001, p. 361.
  173. ↑ Green, 1970, pp. 272-284Gregg, 2001, pp. 363-366
  174. ↑ Curtis, 1972, p. 193.
  175. ↑ Gregg, 2001, pp. 375-377Somerset, 2012, pp. 505-507
  176. ↑ Curtis, 1972, p. 193Green, 1970, p. 282
  177. ↑ Curtis, 1972, p. 193Green, 1970, pp. 294-295
  178. ↑ Green, 1970, p. 296Gregg, 2001, p. 374Somerset, 2012, p. 502
  179. ↑ Green, 1970, p. 300Gregg, 2001, p. 378
  180. ↑ Gregg, 2001, p. 391Somerset, 2012, p. 524
  181. ↑ Green, 1970, p. 318Gregg, 2001, pp. 390-391
  182. ↑ Gregg, 2001, pp. 391-392Somerset, 2012, pp. 525-526
  183. ↑ Green, 1970, pp. 321-322Somerset, 2012, p. 527Waller, 2006, p. 328
  184. ↑ Gregg, 2001, pp. 392-394Somerset, 2012, p. 528
  185. ↑ Gregg, 2001, p. 394.
  186. ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/5254/pages/1 №5254, стр. 1] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 5254. — No. 5254. — P. 1.
  187. ↑ Curtis, 1972, p. 201.
  188. ↑ Green, 1970, p. 327.
  189. ↑ Gregg, 2001, p. 399.
  190. ↑ Somerset, 2012, p. 501.
  191. ↑ Gregg, 2001, p. 401.
  192. ↑ Green, 1970, p. 330.
  193. ↑ Waller, 2006, p. 313.
  194. ↑ Somerset, 2012, pp. 541-543.
  195. ↑ Green, 1970, p. 14.
  196. ↑ Gregg, 2001, p. 404.
  197. ↑ Green, 1970, p. 97Gregg, 2001, p. 141
  198. ↑ Curtis, 1972, p. 204.
  199. ↑ Curtis, 1972, pp. 124-131.
  200. ↑ Gregg, 2001, p. 132.
  201. ↑ Curtis, 1972, pp. 131, 136-137.
  202. ↑ Gregg, 2001, p. 405.
  203. ↑ [news.bbc.co.uk/1/hi/scotland/6263977.stm Quick Guide: Act of Union]. BBC (15 января 2007). Проверено 12 марта 2014.
  204. ↑ [www.royal.gov.uk/historyofthemonarchy/scottish%20monarchs%28400ad-1603%29/thestewarts/anne.aspx Anne (r.1702-1714)] (англ.). Проверено 21 марта 2014.
  205. ↑ Waller, 2006, pp. 313, 317, 328.
  206. ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/1065/pages/2 №1065, стр. 2] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 1065. — No. 1065. — P. 2. [www.london-gazette.co.uk/issues/1143/pages/1 №1143, стр. 1] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 1143. — No. 1143. — P. 1.
  207. ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/2361/pages/1 №2361, стр. 1] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 2361. — No. 2361. — P. 1. [www.london-gazette.co.uk/issues/2365/pages/2 №2365, стр. 2] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 2365. — No. 2365. — P. 2.
  208. ↑ Wallis, John Eyre Winstanley. [archive.org/stream/englishregalyear00wall#page/62/mode/2up English Regnal Years and Titles: Hand-lists, Easter dates, etc]. — London: Society for the Promotion of Christian Knowledge, 1921. — P. 62-63.
  209. ↑ Weir, 1995, p. 286.
  210. ↑ 1 2 Pinches, 1974, pp. 194—195.
  211. ↑ [www.legislation.gov.uk/aosp/1707/7/section/I Union with England Act 1707: Section I] (англ.). The National Archives. Проверено 13 марта 2014.
  212. ↑ 1 2 3 4 5 6 Green, 1970, p. 335.
  213. ↑ Gregg, 2001, p. 36.
  214. ↑ Somerset, 2012, p. 56.
  215. ↑ Chester, 1876, p. 209.
  216. ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/2216/pages/2 №2216, стр. 2] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 2216. — No. 2216. — P. 2.
  217. ↑ 1 2 3 4 Chester, 1876, p. 217.
  218. ↑ 1 2 Ward, Adolphus William. Anne (1665–1714) // Dictionary of National Biography. — London: Smith, Elder & Co, 1885. — Т. 1. — P. 441-474.
  219. ↑ Gregg, 2001, pp. 46-47.
  220. ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/2214/pages/2 №2214, стр. 2] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 2214. — No. 2214. — P. 2.
  221. ↑ Calendar of State Papers Domestic Series: James II. — London: HMSO, 1964. — Т. II. — P. 347.
  222. ↑ Gregg, 2001, p. 46Somerset, 2012, p. 71Weir, 1995, p. 268
  223. ↑ 1 2 Gregg, 2001, p. 52.
  224. ↑ Chester, 1876, p. 219.
  225. ↑ Green, 1970, p. 335Gregg, 2001, p. 55Somerset, 2012, p. 86Weir, 1995, p. 268
  226. ↑ Green, 1970, pp. 54, 335Gregg, 2001, pp. 72, 120Weir, 1995, p. 268
  227. ↑ Chester, 1876, pp. 246-247.
  228. ↑ Chester, 1876, pp. 226.
  229. ↑ Green, 1970, p. 335Gregg, 2001, p. 80
  230. ↑ Luttrell, 1857, p. 116Weir, 1995, p. 268
  231. ↑ Chester, 1876, pp. 230.
  232. ↑ Green, 1970, p. 335Luttrell, 1857, p. 424Weir, 1995, p. 268
  233. ↑ Gregg, 2001, p. 90.
  234. ↑ Chester, 1876, pp. 231.
  235. ↑ Luttrell, 1857, p. II, 20.
  236. ↑ Gregg, 2001, p. 107.
  237. ↑ 1 2 Weir, 1995, p. 269.
  238. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Jones, W. A. Lord Clarendon and his Trowbridge Ancestry // The Wiltshire Archaeological and Natural History Magazine. — Т. 9. — С. 282-290.
  239. ↑ Evans, C. F. H. Clarendon's Grandparents // Notes and Queries. — 1975. — Т. 22, № 1. — С. 28.
  240. ↑ 1 2 3 Alsbury, Colin. Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
  241. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_cinema/17897/СТАКАН Стакан воды (1957)] // Энциклопедия кино. — 2010.

Литература

  • [www.archive.org/stream/marriagebaptism00chesgoog#page/n8/mode/2up The Marriage, Baptismal, and Burial Registers of the Collegiate Church or Abbey of St. Peter, Westminster] / Chester, Joseph Lemuel. — London: Harleian Society, 1876.
  • Curtis, Gila. The Life and Times of Queen Anne. — London: Weidenfeld & Nicolson, 1972. — ISBN 0-297-99571-5.
  • Green, David. Queen Anne. — London: Collins, 1970. — ISBN 0-00-211693-6.
  • Gregg, Edward. Queen Anne. — New Haven and London: Yale University Press, 2001. — ISBN 0-300-09024-2.
  • Kendall, K. Limakatso. Finding the Good Parts: Sexuality in Women's Tragedies in the Time of Queen Anne // Curtain Calls: British and American Women and the Theatre, 1660–1820 / Schofield, Mary Anne; Macheski, Cecilia. — Athens: Ohio University Press, 1991. — ISBN 0-8214-0957-3.
  • Luttrell, Narcissus. A Brief Historical Relation of State Affairs from September 1678 to April 1714.. — Oxford: Oxford University Press, 1857.
  • Nenner, Howard. The Right to be King: the Succession to the Crown of England, 1603–1714. — Basingstoke, Hampshire: Palgrave Macmillan, 1998. — ISBN 0-333-57724-8.
  • Pinches, John Harvey; Pinches, Rosemary. The Royal Heraldry of England. — Slough, Buckinghamshire: Hollen Street Press, 1974. — ISBN 0-900455-25-X.
  • Somerset, Anne. Queen Anne: The Politics of Passion. — London: HarperCollins, 2012. — ISBN 978-0-00-720376-5.
  • Traub, Valerie. The Renaissance of Lesbianism in Early Modern England. — Cambridge: Cambridge University Press, 2002. — ISBN 0-521-44427-6.
  • Waller, Maureen. Sovereign Ladies: The Six Reigning Queens of England. — London: John Murray, 2006. — ISBN 0-7195-6628-2.
  • Ward, Adolphus W. The Age Of Louis XIV // [www.uni-mannheim.de/mateo/camenaref/cmh/cmh.html The Cambridge Modern History]. — Cambridge: Cambridge University Press, 1908. — Т. V.
  • Weir, Alison. Britain's Royal Families: The Complete Genealogy, Revised Edition. — London: Random House, 1995. — ISBN 0-7126-7448-9.

Ссылки

Королевство Великобритания (1707—1800)

Анна (1707—1714) • Георг I (1714—1727) • Георг II (1727—1760) • Георг III (1760—1820)

Соединённое королевство Великобритании и Ирландии (1801—1927)

Георг III (1760—1820) • Георг IV (1820—1830) • Вильгельм IV (1830—1837) • Виктория (1837—1901) • Эдуард VII (1901—1910) • Георг V (1910—1936)

Соединённое королевство Великобритании и Северной Ирландии (с 1927)

Георг V (1910—1936) • Эдуард VIII (1936) • Георг VI (1936—1952) • Елизавета II (c 1952)

Отрывок, характеризующий Анна (королева Великобритании)

– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Анна_(королева_Великобритании)&oldid=81292722»