4-й гвардейский стрелковый корпус
4-й гвардейский стрелковый Бранденбургский Краснознамённый корпус — воинское соединение РККА во время Великой Отечественной войны и Вооружённых сил СССР в послевоенный период. Существовал с 1942 по 1946 год.
Содержание
История
Управление корпуса сформировано по приказу Ставки № 0023 от 29 января 1942 года в Волхове на базе Волховской оперативной группы войск Ленинградского фронта. 3 февраля 1942 года корпус был подчинён напрямую Ставке ВГК с запретом его использования без надлежащего разрешения. В состав корпуса вошли одна гвардейская стрелковая дивизия и четыре стрелковые бригады, а также с середины марта 1942 года 40-й гвардейский корпусной артиллерийский полк, который в дальнейшем поддерживал корпус практически всю войну.
В составе действующей армии с 29 января 1942 по 16 октября 1942, с 5 ноября 1942 по 7 июня 1944 и с 15 июня 1944 по 9 мая 1945 года.
В феврале 1942 года был передан на усиление 54-й армии, которая безуспешно прорывала оборону войск противника по рубежу Посадников Остров — Погостье. Введён в бой 16 марта 1942 года, благодаря усилиям корпуса, армия сумела продвинуться до реки Тигода, где корпус однако был остановлен подошедшими резервами. До августа 1942 года корпус продолжал боевые действия в «погостьинском мешке», затем управление корпуса с некоторыми стрелковыми бригадами было выведено из мешка, и в преддверии Синявинской операции, получило ряд новых соединений.
В сентябре 1942 года корпус принимал участие в Синявинской операции. На начало операции находится во втором эшелоне за рекой Назия в готовности к развитию успеха. Был введён в бой 30 августа 1942 года, по оценкам специалистов — запоздало, без надлежащего прикрытия авиацией и поддержки артиллерии[1] С 27 сентября 1942 года выводится с достигнутых позиций южнее Синявино, а в октябре 1942 года управление корпуса, оставив войска, поступило в резерв Ставки ВГК
23 октября 1942 года управление корпуса, дислоцированное в Балашове, получило под командование новые соединения: 35-ю и 41-ю гвардейские и 195-ю стрелковые дивизии. В конце ноября 1942 года корпус был переброшен в район села Верхний Мамон. С 16 декабря 1942 года корпус переходит в наступление в ходе Среднедонской наступательной операции, 17 декабря 1942 года прорывает позиции итальянских войск и развивает наступление в направлении Миллерово, 19 декабря 1942 года, совместно с частями 17-го танкового корпуса освободив Кантемировку. Выйдя на рубеж южнее Чертково и севернее Морозовска[2], корпус подвергается мощному контрудару в правый фланг, и ведёт ожесточённые бои до конца февраля 1943 года удерживая достигнутый рубеж, Чертково при этом переходило из рук в руки. Отразив контрудары противника, корпус 14 января 1943 года перешёл в наступление в общем направлении на Старобельск и 23 января 1943 года освободил Старобельск. 29 января 1943 года корпус при поддержке танковой группы генерала Попова попытался осуществить форсирование реки Красная, но неудачно, оборона 19-й танковой дивизии оказалась крепкой. Тем не менее, на следующий день река была форсирована и 31 января 1943 года корпус освободил Красный Лиман, Кременную и Рубежное, 5 февраля 1943 года принял участие в освобождении Изюма. Затем корпус силами 41-й гвардейской дивизии в боях с 17-й танковой дивизией 6 февраля 1943 года освободил Лисичанск, и в этот же день силами 35-й гвардейской стрелковой дивизии освободил Барвенково после чего был передан в состав 6-й армии, которая развивала наступление в направлении Днепропетровска. 11 февраля 1943 года силами 35-й гвардейской стрелковой дивизии освободил Лозовую, 17 февраля 1943 года принял участие в освобождении Славянска, 19 февраля 1943 года корпус вступил силами 35-й гвардейской стрелковой дивизии в бой за Синельниково и овладел им, а силами 41-й гвардейской стрелковой дивизии вместе с 25-м танковым корпусом взял Павлоград. Затем корпус наступает на Ново-Московск. Но немецкие войска нанесли контрудар и 21 февраля 1943 года дивизия СС «Дас Райх» сумела прорвать оборону 35-й гвардейской стрелковой дивизии на подступах к Павлограду и к 22 февраля 1943 года овладеть большей частью города. В этот же день корпус, силами полка «Дойчланд» и 15-й пехотной дивизии, которые соединились в Синельниково, корпус был окружён и до начала марта 1943 года пробивался из окружения через Лозовую на Изюм (41-я дивизия) и Балаклею (35-я дивизия). По некоторым данным[3], корпус был окружён южнее Матвеева кургана и почти полностью уничтожен; личный состав взят в плен. По данным И. Б. Мощанского[4] из состава 35-й гвардейской стрелковой дивизии из окружения вышли около 500 человек с пятью орудиями, а в 41-й гвардейской стрелковой дивизии артиллерия была уничтожена полностью.
В ходе Донбасской наступательной операции с 13 августа 1943 года прорывает оборону противника на Северском Донце близ Балаклеи. Продвигаясь вперёд, в тяжёлых боях 16 сентября 1943 года корпус вновь принимает участие в освобождении Лозовой, после чего продвигается к Днепру, преследуя противника. В первой половине октября 1943 года корпус захватил плацдарм на Днепре в сорока километрах севернее Запорожья, в районе населенного пункта Войсковое и в течение конца октября 1943 года ведёт бои за его расширение. В течение ноября 1943 года корпус предпринимает неоднократные попытки наступления в общем направлении на Апостолово, очень медленно продвигаясь вперёд, лишь к концу ноября 1943 года овладев Владимировкой.
10 января 1944 года корпус возобновил наступление в общем направлении на Шолохово, чтобы в дальнейшем вместе с частями 28-го гвардейского стрелкового корпуса отрезать пути отхода противнику из района Никополя. Для проведения наступления корпусу были приданы целая артиллерийская дивизия (9-я артиллерийская дивизия прорыва), 11-я танковая бригада и 10-й отдельный танковый полк. Корпус сумел прорвать оборону противника и выйти на дорогу Софиевка — Николаевка, после чего отбивал контратаки на достигнутом рубеже. Однако, продвинувшись на 7 — 8 километров, корпус развить наступление не смог.[5] С 1 февраля 1944 года корпус возобновил наступление в ходе Никопольско-Криворожской операции, сумев прорвать оборону противника. На 3 февраля 1944 года перед корпусом стояла задача нанесения удара через Шолохово с ближайшей задачей отрезать пути отхода противника через Перевизские Хутора и в дальнейшем выйти на рубеж Чертомлык, Екатериновка, Кирово. В ходе операции корпус, отражая тяжёлые удары войск противника, стремившегося вывести войска из Никополя, вышел на подступы к реке Ингулец близ Архангельское и с 24 по 29 февраля 1944 года ведёт бои на левом берегу реки. С 3 марта 1944 года корпус приступил к форсированию реки, и до 18 марта 1944 года наступает к Южному Бугу, приняв участие в окружении крупной группировки войск противника в Березнеговатое. 18-20 марта 1944 года корпус форсирует Южный Буг, однако оставил плацдармы. Вновь форсирование реки, на этот раз удачно, было осуществлено 29 марта 1944 года, к 1 апреля 1944 года вышел к Тилигулу, к 6 апреля 1944 года, преследуя отступающие войска, вышел к Хаджибейскому лиману и форсировал его с ходу. После этого корпус повернул к Одессе и 10 апреля 1944 года был на Дерибасовской. После освобождения Одессы, корпус продвинулся к Днестровскому лиману, 14 апреля 1944 года частью сил форсировал Днестр, но 27 апреля 1944 года оставил плацдарм. С 1 мая 1944 года корпус начал передислокацию из района Маяки в район Котовского, к 3 мая 1944 года сосредоточившись в новом месте. 7 мая 1944 года корпус переправился на плацдарм на правом берегу Днестра в районе Шерпены, а с 10 мая 1944 года отражает массированное наступление на плацдарм. 11 мая 1944 года части корпуса были выбиты из Шерпен, были отрезаны от главных сил армии и от переправ, ведут бои в окружении вплоть до 23 мая 1944 года. В конце мая корпус был снят с плацдарма, 5 июня 1944 года в составе армии был выведен в резерв и через Бердичев, Винницу, Житомир был переброшен в район Сарны.
С 19 июля 1944 года корпус переходит в наступление в ходе Люблин-Брестской операции, 19 июля 1944 года корпус при поддержке 65-й танковой бригады и 1493-го полка самоходных орудий освободил Любомль. 20 июля 1944 года 47-я гвардейская стрелковая дивизия переправилась через Западный Буг
Перед форсированием Вислы на заключительном этапе Люблин-Брестской операции корпус был усилен 266-м гвардейским истребительно-противотанковым артиллерийским полком, 255-м пушечным артиллерийским полком, 141-м, 279-м, 288-м миномётными полками, 92-м гвардейским полком реактивных миномётов, 1087-м самоходно-артиллерийским полком. 29 июля 1944 года части корпуса вышли на берег на участке Татарчиско, Вильга, Мажевице. На 1 августа 1944 года корпусу была поставлена задача форсировать Вислу на участке Скурча — Кемпа Подвежбянска, с дальнейшим взятием населённых пунктов Вильчоволя и Дембоволя, а также захватом переправы через реку Радомка в районе Рычивул. 1 августа 1944 года корпус сосредоточился на участке Выгода, Голендры, Магнушев и, преодолевая ожесточённое сопротивление противника, форсировал реку силами двух (35-й и 57-й) гвардейских дивизий, тем самым создав Магнушевский плацдарм.
На 3 августа 1944 года корпус, расширяя плацдарм, взял Магнушев.[6] С 5 по 13 августа 1944 года корпус отражает многочисленные контрудары, однако удержал позиции и 14 августа 1944 года сам перешёл в наступление в юго-западном направлении расширяя плацдарм, но вскоре был остановлен, в частности частями дивизии «Герман Геринг», 45-й пехотной дивизии и группой 19-й танковой дивизии
С 14 января 1945 года корпус в первом эшелоне переходит в наступление с Магнушевского плацдарма в ходе Висло-Одерской операции и ввязывается с тяжёлые бои, прорывая укреплённую полосу обороны противника. Корпус в течение дня, прорвав первую полосу обороны противника, был вынужден на своём левом фланге отбивать настойчивые контратаки 6-й, 45-й и 251-й пехотных дивизий дивизий и подошедших частей 19-й танковой дивизии, в связи с этим в первый день наступления прорвать все три линии обороны не сумел.[7] Только на следующий день корпус достиг успехов в прорыве обороны, 16 января 1945 года освободил Едлиньск и был выведен в резерв армии, а с 18 января 1945 года начал переброску с левого фланга армии на правый.[8]. Затем корпус продолжает наступление вслед за танковыми частями и в обход Познани с севера 26 января 1945 года продвигается к Одеру, 31 января 1945 года прорвав оборону в Мезеритцком укреплённом районе.
В первые дни февраля 1945 года корпус ведёт ожесточённые бои на правом берегу Одера, в тяжелейших условиях корпус, усиленный 38-й отдельной истребительно-противотанковой бригадой, 43-й гвардейской пушечной артиллерийской бригадой и всё тем же 1087-м самоходно-артиллерийским полком, первым форсировал реку силами 47-й и 57-й гвардейских дивизий, захватив небольшой плацдарм шириной до 3 километров по фронту и глубиной до полутора километров по линии железной дороги на рубеже Кюстрин, Ней-Маншнов, таким образом положив начало южной части Кюстринскому плацдарма. К 4 февраля 1945 года корпус сумел продвинуться в глубину до 4 километров. С этого дня корпус ежедневно отражает до десяти атак противника, поддержанных танками 21-й танковой дивизии, а также сам атакует укреплённые пункты Киц и Горгаст, однако безуспешно. К 7 февраля 1945 года плацдарм был углублён до 5 километров, корпус продолжает наступление, перемежая его с отражением настойчивых контратак. Корпус продолжает тяжёлые бои на плацдарме вплоть до 15 февраля 1945 года, когда стороны перешли к обороне.[9] 22 марта 1945 года корпус принял участие во взятии Кюстрина, а также силами 35-й гвардейской дивизии в уничтожении крепости на острове на Одере.
С 16 апреля 1945 года корпус, участвуя в Берлинской операции штурмует Зееловские высоты, в целом безуспешно, исключая 47-ю гвардейскую дивизию которая, наступая севернее шоссейной дороги Кюстрин — Берлин, прорвала оборону противника, захватила несколько господствующих высот севернее города Зеелов, перерезала железную и две шоссейные дороги, идущие от Зеелова на Бугдорф и на Гузов. 17 апреля 1945 года корпус, вместе с 11-м танковым корпусом был передислоцирован на дорогу Гузов — Зеелов с задачей развивать наступление в направлении Герльсдорф, выйти на реку Флисс и форсировать её. К 18 апреля 1945 года корпус, перейдя в наступление, прорвал первую полосу обороны и завязал бой за Дамсдорф.[10], отражает мощные контратаки. На 19 апреля 1945 года перед корпусом стояла задача прорвать оборону противника севернее Мюнхеберга, продвигаться на Петерсхаген и к исходу дня выйти на восточную окраину Берлина. С 21 апреля 1942 года войскам корпуса была поставлена задача наступать на Петерсхаген, Ненсдорф, Зюденд. 22 апреля 1945 года части корпуса натолкнулись на мощное сопротивление в районе Каульсдорфа и Карлсхорста. В ночь на 23 апреля 1945 года корпус при поддержке танков 11-го гвардейского танкового корпуса сломил сопротивление противника и овладел Уленхорстом, к концу дня юго-западнее Карлсхорста вышел к Шпрее и форсировав её, 24 апреля 1945 года занял Шеневейде, Дам-Форштадт и Нидер на юго-востоке Берлина. С 25 апреля 1945 года корпус начинает наступление в городе, к центру Берлина, форсирует канал Ландвер, ведёт бои в районе парка Тиргартен. Именно на участке 35-й гвардейской дивизии из состава корпуса, 1 мая 1945 года вышел парламентёр генерал Кребс
Боевой состав
с 24.00 10 июня 1945 года в составе Группы советских оккупационных войск в Германии.
Командование
- Гаген, Николай Александрович (с 31.01.1942 по 12.09.1942), гвардии генерал-майор
- Рогинский, Сергей Васильевич (с 13.09.1942 по 20.10.1942), гвардии генерал-майор
- Гаген, Николай Александрович (с 21.10.1942 по 25.04.1943), гвардии генерал-майор
- Запорожченко, Михаил Иванович (с 26.04.1943 по 17.11.1943), гвардии генерал-майор
-
Глазунов, Василий Афанасьевич (с 18.11.1943 по 05.09.1944), гвардии генерал-майор с 19.03.1944 гвардии генерал-лейтенант - Андреев, Андрей Матвеевич (с 06.09.1944 по 13.11.1944), гвардии генерал-майор
- Глазунов, Василий Афанасьевич (с 14.11.1944 до января 1946), гвардии генерал-лейтенант[11]
- Андреев, Андрей Матвеевич (с января 1946 — 27.08.1946), гвардии генерал-лейтенант.
Награды и почётные наименования
Почётное звание «Гвардейский» присвоено 29 января 1942 года при формировании.
Почётное наименование «Бранденбургский». Присвоено за отличие в боях при вторжении в провинцию Бранденбург, Германия. Приказ Верховного Главнокомандующего № 058 от 5 апреля 1945 года.
Орден Красного Знамени — за образцовое выполнение заданий командования в боях с немецкими захватчиками при овладении столицей Германии городом Берлин, и проявленные при этом доблесть и мужество. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 11.06.1945 года.(Объявлено приказом Народного комиссара обороны СССР № 0125 от 28.06.1945 года).
Отличившиеся воины
За время существования тысячи воинов корпуса награждены орденами и медалями, 68 человек удостоены звания Героя Советского Союза, 121 человек стали кавалерами ордена Славы 3-х степеней.
Герои Советского Союза.[12]
- Глазунов, Василий Афанасьевич, гвардии генерал-лейтенант, командир корпуса. Дважды Герой Советского Союза. Указы Президиума Верховного Совета СССР от 19.03.1944 года и от 6.04.1945 года. Медали «Золотая Звезда» № 3163,5859.
- Воропаев, Иван Кириллович, гвардии генерал-майор артиллерии, начальник артиллерии корпуса. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 октября 1944 года. Медаль «Золотая Звезда» № 3113.
- 35-я гвардейская стрелковая Лозовская Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия — 16 человек;
- 47-я гвардейская стрелковая Нижнеднепровская Краснознаменная ордена Богдана Хмельницкого дивизия — 16 человек;
- 57-я гвардейская стрелковая Новобугская Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия — 34 человека.
Кавалеры ордена Славы 3-х степеней.[13]
- 35-я гвардейская стрелковая Лозовская Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия — 29 человек,
- 47-я гвардейская стрелковая Нижнеднепровская Краснознаменная ордена Богдана Хмельницкого дивизия — 31 человек,
- 57-я гвардейская стрелковая Новобугская Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия — 58 человек,
Части корпусного подчинения.
- Заманский, Борис Наумович,ефрейтор, старший линейный надсмотрщик 183-го отдельного батальона связи.
- Юрченко, Иосиф Лукьянович, рядовой, сапёр 926-го отдельного сапёрного корпусного батальона.
Послевоенный период
По окончании Великой Отечественной войны корпус входит в состав Группы Советских оккупационных войск в Германии.
Состав корпуса к осени 1945 года:
- 35 гвардейская стрелковая дивизия;
- 47 гвардейская стрелковая дивизия была переформирована в 19 гвардейскую механизированную дивизию ;
- 57 гвардейская стрелковая дивизия .
Летом 1946 года в результате прошедшего сокращения ВС СССР :
- управление корпуса расформировано (27 августа 1946 года);
- 35 гвардейская стрелковая дивизия расформирована;
- 19 гвардейская механизированная дивизия была передана возможно в состав 1 гвардейской механизированной армии армии (бывшая 1 гвардейская танковая армия);
- 57 гвардейская стрелковая дивизия была передана в состав 29 гвардейского корпуса 8 гвардейской армии.
На конец 1991 года в Западной группе войск из состава корпуса времён Великой Отечественной войны остались 47 гвардейская танковая Нижнеднепровская Краснознаменная ордена Богдана Хмельницкого дивизия (в составе 3 общевойсковой Краснознаменной армии) и 57 гвардейская мотострелковая Новобугская орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия (в составе 8 гвардейской ордена Ленина армии).[14]
Память
Мемориальная доска на Шерпенском плацдарме (Республика Молдова).
Известные люди, связанные с корпусом
Рыбаков, Анатолий Наумович, в 1945 году начальник автомобильной службы корпуса, гвардии инженер-майор, впоследствии известный писатель.
Напишите отзыв о статье "4-й гвардейский стрелковый корпус"
Примечания
- ↑ [blokada.otrok.ru/library/volhov/1.htm В битве за Ленинград — На Волховском фронте. 1941—1944. — Ленинград Блокада Подвиг]
- ↑ [personalhistory.ru/papers/195sd.htm аНЕБНИ ОСРЭ 195-И мНБНЛНЯЙНБЯЙНИ йПЮЯМНГМЮЛЕММНИ ЯРПЕКЙНБНИ ДХБХГХХ]
- ↑ [www.otvoyna.ru/xarkov1.htm Стратегические ошибки советского командования февраль-март 1943 г. — Рефераты об основных событиях Второй мировой войны — Творческие работы о Великой Отечественной войне — Вел …]
- ↑ [tortuga.angarsk.su/fb2/moschi12/Prevratnosti_strategii.fb2_7.html Превратности стратегии]
- ↑ [nikopolpage.ucoz.ua/publ/6-1-0-36 От Сталинграда до Берлина — Огненные версты — Каталог статей — Никополь. Чтобы помнить и знать]
- ↑ ru.wikisource.org/wiki/Категория:Документы 4-го гвардейского стрелкового корпуса
- ↑ [www.kuchaknig.ru/show_book.php?book=8938&page=5 Чуйков В. И. — Конец третьего рейха 4 :: страница: 5; скачать / читать в электронной библиотеке kuchaknig.ru!]
- ↑ [www.kuchaknig.ru/show_book.php?book=8938&page=8 Чуйков В. И. — Конец третьего рейха 4 :: страница: 8; скачать / читать в электронной библиотеке kuchaknig.ru!]
- ↑ [militera.lib.ru/h/sb_vi_6/05.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Военная история ]- Сборник военно-исторических материалов Великой Отечественной войны. Выпуск 6]
- ↑ [nkosterev.narod.ru/vov/mem_3/luki_8.html Люки открыли в Берлине. Глава 7]
- ↑ [www.soldat.ru/kom.html Командный состав РККА]
- ↑ Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь в двух томах — М.: Воениздат, 1987;
- ↑ Кавалеры ордена Славы трех степеней. Краткий биографический словарь — М.: Военное издательство,2000.
- ↑ Феськов В. И., Калашников К. А., Голиков В. И. Советская Армия в годы «холодной войны» (1945—1991).-Томск: Изд-во Том.ун-та,2004
Ссылки
- [www.soldat.ru/files/ Боевой состав Советской Армии 1941—1945]
- [www.soldat.ru/doc/perechen/ Перечень № 4 управлений корпусов, входивших в состав Действующей армии в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.]
- [www.soldat.ru/kom.html Командный состав РККА и РКВМФ в 1941—1945 годах]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий 4-й гвардейский стрелковый корпус
– Наташа? – проговорила она.И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
