Туземное княжество

Туземное княжество (англ. princely state) — феодальное государственное образование, которое формально не входило в состав Британской Индии, но фактически находилось под британским контролем. Во главе княжества стоял местный правитель — раджа, махараджа, низам или наваб. Княжества занимали в общей сложности около 45 % всей территории Индии.

Период британского владычества

Когда британцы приступили к завоеванию Индии, страна находилась в состоянии крайней раздробленности, вызванной падением державы Великих Моголов. Формально правители индийских княжеств — относительно крупных насчитывалось около 175-ти, а мелких до пятисот — признавали верховенство могольского падишаха с резиденцией в Дели. В отношениях между индийскими князьями существовала сложная и довольно запутанная иерархия. До обретения Индией независимости старшим туземным княжеством считался Хайдарабад, впоследствии — Удайпур.

При заключении субсидиарного договора правитель «туземного княжества» передавал британцам право на ведение внешней политики и оборону, однако сохранял на первых порах автономию в управлении своими землями. Маркиз Дальхузи провозгласил доктрину выморочности, согласно которой земли бездетного либо некомпетентного князя могли быть оккупированы британцами и переданы под прямое управление генерал-губернатора Индии. После восстания сипаев последний могольский бадшах был смещён с престола, а верховная власть была передана королеве Виктории в качестве императрицы Индии. Её представителем в стране стал вице-король Индии. Всего насчитывалось 601 туземное княжество. Около пятнадцати из них могли быть отнесены к ведущим княжествам, самыми крупными из которых были Хайдарабад, Джамму и Кашмир, Майсур, Траванкор, Барода, Гвалиор, Индаур, Кочин, Джайпур, Джодхпур, Биканер, Бхопал и Патиала. Затем следовал ряд средних княжеств. Но большинство княжеств (несколько сот) были совсем крошечными (большинство из них находилось в Катхияваре, Западной Индии и в Пенджабе).

Уровень соответствующего правителя отражало количество выстрелов в пушечном салюте, которого он удостаивался при прибытии в столицу Индии (Салютуемое княжество).

Все княжества были неограниченными монархиями, хотя в некоторых к середине XX века были созданы выборные советы с очень ограниченными полномочиями. Во всех княжествах британские власти контролировали правителя через назначение при нём резидента или политического агента. Зачастую даже министрами правителя были британские чиновники .

Раздел Британской Индии

После достижения Индией независимости и раздела её территории (1947) на Индийский Союз и Пакистан большинство княжеств присоединилось к Индийскому союзу, небольшая их часть вошла в состав Пакистана. Серьёзные конфликты возникли там, где вероисповедание правителя не совпадало с вероисповеданием большинства подданых — в Джамму и Кашмире (Кашмирский конфликт), в Хайдарабаде (Операция Поло) и в Джунагадхе (Интеграция Джунагадха в состав Индии).

Интеграция княжеств в состав Индии

В 1948—1949 годах были созданы союзы княжеств, объединившие мелкие княжества. Князья избирали главу такого союза из своей среды. Такой правитель, получивший титул раджпрамукх, утверждался правительством Индии. Согласно Конституции Республики Индии (1950), союзы княжеств были пребразованы в штаты так называемой «группы Б».

В 1956 году был принят «Акт о реорганизации штатов», согласно которому были созданы равноправные штаты по национальному принципу и ликвидированы остатки княжеской власти. Однако правители сохранили часть владений на правах землевладельцев, дворцы и сокровища, и получали пенсии от правительства.

В 1971 году была принята поправка к Конституции Индии, согласно которой выплата пенсий бывшим правителям княжеств была прекращена.

Бывшие правители крупных княжеств остались богатыми людьми, они вкладывали средства в различные отрасли экономики Индии. Некоторые из них избирались депутатами индийского парламента, занимали высокие государственные должности, вели активную политическую деятельность в различных партиях, преимущественно консервативных. Они продолжают пользоваться определенным положением и влиянием в бывших собственных владениях. Правители мелких владений остались на правах землевладельцев на принадлежащих им землях. В отдаленных регионах, где традиции и жизненные устои изменяются медленно, их авторитет весьма велик.

Единственным княжеством, которое до 1975 года сохраняло полную автономию, был Сикким (он лишь предоставлял Индии контроль над внешней политикой, обороной и связью). В 1975 премьер-министр Сиккима, находившийся в оппозиции монарху Сиккима (чогьялу), обратился к парламенту Индии с просьбой о преобразовании Сиккима в штат Индии. В апреле 1975 индийские войска оккупировали Сикким, захватили его столицу Гангток и разоружили дворцовую охрану. Был проведён референдум, на котором 97,5 % проголосовавших (при явке в 59 %) высказались за присоединение к Индии. 16 мая 1975 года Сикким официально вошёл в состав Индии, монархия прекратила своё существование.

Литература

• Copland, Ian (2002), Princes of India in the Endgame of Empire, 1917—1947, (Cambridge Studies in Indian History & Society). Cambridge and London: Cambridge University Press. Pp. 316, ISBN 0-521-89436-0.
• Ramusack, Barbara (2004), The Indian Princes and their States (The New Cambridge History of India), Cambridge and London: Cambridge University Press. Pp. 324, ISBN 0-521-03989-4

Отрывок, характеризующий Туземное княжество

Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.