История США

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Хотя США как независимое государство образовалось сравнительно недавно, в результате провозглашения независимости в 1776 г., у этой территории была длительная предыстория.

Считается, что её коренные жители прибывали в Америку из Азии в течение нескольких тысяч лет, в период от 15 до 50 тыс. лет назад, когда на месте современного Берингова пролива существовала суша, соединявшая два континента. Надёжные доказательства их присутствия на территории США получены благодаря находкам артефактов, возраст которых составляет около 14 тыс. лет. В 1492 г. о существовании Америки стало известно в средневековой Европе после того, как Христофор Колумб побывал на островах Вест-Индии и во время своего второго путешествия в 1493 г. лично высаживался на острове Пуэрто-Рико, в настоящее время принадлежащем США. В 1498 г. морское путешествие к берегам современной Новой Англии совершил первый британский исследователь Джон Кабот, а в 1513 г. испанский мореплаватель Хуан Понсе де Леон достиг берегов Флориды. С прибытием европейцев началась колониальная история Америки.

На заре своей независимости США в 1776 г. состояли лишь из тринадцати штатов, которые образовались из британских колоний. После провозглашения независимости в 1776 г. им пришлось дважды воевать с Великобританией в Войне за независимость и в Войне 1812 г.. Согласно Парижскому мирному договору 1783 г., Великобритания официально признала независимость США, но до окончания второй англо-американской войны в 1815 г. ещё продолжала оказывать поддержку союзным индейским племенам, сопротивлявшимся армии США.

Сразу по окончании Войны за независимость началась экспансия Соединённых Штатов в западном направлении, поддерживавшаяся верой американцев в Явное предначертание, согласно которому Бог предопределил существование в Америке их государства на территории от Атлантического океана до Тихого. Основная территория США сложилась к 1912 г., когда в их континентальной части образовался последний штат, Аризона. К этому времени территория штатов Аляска и Гавайи тоже уже принадлежала США, но в статусе штатов они были приняты в Союз в 1959 г.

Основу Конституции США составляет текст, утверждённый в 1788 г., в который вошла Декларация независимости США. Высшим органом власти, поддерживающим конституционное право в США, является Верховный суд. В дальнейшем к основному закону был принят ряд поправок, которыми, в частности, было запрещено рабство (Тринадцатая поправка к Конституции США, 1865 г.) и предоставлено право голоса женщинам (Девятнадцатая поправка, 1920 г.). Запрещение рабства было болезненным процессом, который затрагивал интересы многих граждан и обширных регионов американского Юга, что спровоцировало в 1861—1865 гг. распад государства и гражданскую войну. За ней последовал длительный период Реконструкции. Несмотря на запрещение рабства, итоги Реконструкции были компромиссными, и до середины ХХ в. США оставались страной, в которой господствовала расовая сегрегация.

После гражданской войны США переживали бурный экономический рост, подъём уровня жизни и эру прогрессивизма. Она завершилась наступлением в 1929 г. эпохи Великой депрессии. Меры, принятые правительством, поддерживали граждан, пострадавших в период экономического упадка, что стало новым этапом в создании в США социального государства. Оздоровлению американской экономики способствовали военные заказы правительства, которые резко увеличились с началом Второй мировой войны, а затем и холодной войны, что привело к превращению США в мировую сверхдержаву.





Содержание

Ранняя история Америки (до 1607 г.)

Первые американцы

По одной из теорий, первые люди появились в Америке 10-15 тыс. лет назад, попав на Аляску через замёрзший или обмелевший Берингов пролив. Племена материковой части Северной Америки были разобщены и периодически враждовали друг с другом. Известный исландский викинг Лейф Эрикссон открыл Америку, назвав её Винланд. Первые посещения Америки европейцами не оказали влияния на жизнь коренного населения.

Открытие Америки европейцами

После викингов, первыми европейцами в Новом Свете были испанцы. В октябре 1492 испанская экспедиция под руководством адмирала Христофора Колумба прибыла на 3 кораблях: Нинья, Пинта и Санта Мария на остров Сан-Сальвадор. В конце XV — начале XVI в. было совершено несколько экспедиций в регионы Западного полушария. Стоявший на службе у английского короля Генриха VII итальянец Джованни Кабот добрался до побережья Канады (1497—1498 гг.), португалец Педру Алвареш Кабрал открыл Бразилию (1500—1501 гг.), испанец Васко Нуньес де Бальбоа основал первый город на Американском материке и вышел к Тихому океану (1500—1513 гг.), состоявший на службе у испанского короля, Фернан Магеллан в 1519—1521 гг. обогнул Америку с юга.

В 1507 г. арлингтонский географ Мартин Вальдземюллер предложил именовать Новый Свет Америкой в честь флорентийского мореплавателя Америго Веспуччи. В то же время началось освоение материка. В 1513 г. испанский конкистадор Хуан Понсе де Леон открыл полуостров Флорида, где в 1565 возникла первая постоянная европейская колония и был заложен город Сент-Огастин. В конце 1530-х Эрнандо де Сото открыл Миссисипи и дошёл до долины реки Арканзас.

К тому времени, когда началась колонизация Америки англичанами и французами, испанцы уже прочно обосновались во Флориде и на американском юго-западе. Власть и влияние испанцев в Новом Свете стали приходить в упадок после поражения в 1588 испанской Непобедимой армады. В течение XVI века собиралась информация о новых землях, документальные источники были переведены на многие европейские языки.

Колониальный период (1607—1775)

Колонизация Америки англичанами (1607—1775)

Первое английское поселение в Америке возникло в 1607 году в Вирджинии и получило название Джеймстаун. Торговый пост, основанный членами экипажей трёх английских кораблей под командованием капитана Ньюпорта, служил одновременно сторожевой заставой на пути испанского продвижения вглубь континента. Всего за несколько лет Джеймстаун превратился в процветающий посёлок благодаря заложенным там в 1609 году плантациям табака. Уже к 1620 году население посёлка составляло около 1000 человек. Европейских иммигрантов манили в Америку богатые природные ресурсы далёкого континента, и его отдалённость от европейских религиозных догм и политических пристрастий. Исход в Новый Свет финансировался прежде всего частными компаниями и лицами, которые получали доход от транспортировки товаров и людей. В 1606 году в Англии были образованы Лондонская и Плимутская компании, которые занялись освоением северо-восточного побережья Америки. Многие иммигранты перебирались в Новый Свет целыми семьями и общинами за свой счёт. Несмотря на привлекательность новых земель, в колониях ощущалась постоянная нехватка человеческих ресурсов.

В конце августа 1619 года в Вирджинию прибыл голландский корабль, доставивший в Америку чёрных африканцев, двадцать из которых были немедленно куплены колонистами в качестве рабов. В декабре 1620 года на Атлантическое побережье Массачусетса прибыл корабль «Мэйфлауер» со 102 пуританами-кальвинистами. Это событие считается началом целеустремлённой колонизации англичанами континента. Они заключили между собой соглашение, получившее название Мэйфлауэрского. В нём нашли отражение в самой общей форме представления первых американских колонистов о демократии, самоуправлении и гражданских свободах. Позже были заключены аналогичные соглашения между колонистами Коннектикута, Нью-Хемпшира и Род-Айленда. После 1630 года в Плимутской колонии — первой колонии Новой Англии, ставшей позднее колонией Массачусетского залива, возникло не менее дюжины небольших городков, в которых селились вновь прибывавшие английские пуритане. Иммиграционная волна 16301643 годов доставила в Новую Англию около 20 тысяч человек, ещё не менее 45 тысяч поселились в колониях американского юга или на островах Центральной Америки.

Тринадцать колоний

На протяжении 75 лет после появления в 1607 году первой английской колонии Виргиния возникло ещё 12 колоний — Нью-Хемпшир, Массачусетс, Род-Айленд, Коннектикут, Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильвания, Делавэр, Мэриленд, Северная Каролина, Южная Каролина и Джорджия.

Первые колонисты Северной Америки не отличались ни едиными религиозными убеждениями, ни равным социальным статусом. Например, незадолго до 1775 г. не менее трети населения Пенсильвании уже составляли немцы (лютеране), меннониты и представители других религиозных верований и сект. В Мериленде обосновались английские католики, в Южной Каролине осели французские гугеноты. Шведы заселили Делавэр, польские, немецкие и итальянские ремесленники предпочли Вирджинию. Из их числа фермерами вербовались наёмные рабочие. Колонисты часто оказывались беззащитными перед индейскими набегами, один из которых послужил в 1676 г. толчком к восстанию в Виргинии, известному как восстание Бэкона. Восстание завершилось безрезультатно после неожиданной смерти Бэкона от малярии и казни 14 наиболее активных его соратников.

Начиная с середины XVII века Великобритания старалась установить полный контроль над экономическими операциями американских колоний, реализуя схему, при которой все промышленные товары (от металлических пуговиц до рыболовецких судов) импортировались колониями из метрополии в обмен на сырьё и сельскохозяйственные товары. При этой схеме английские предприниматели равно как и английское правительство, были крайне незаинтересованы в развитии промышленности в колониях, а также в торговле колоний с кем бы то ни было кроме метрополии.

А тем временем американская промышленность (главным образом в северных колониях) достигла значительных успехов. Особенно американские промышленники преуспели в постройке судов, что позволило быстро наладить торговлю с Вест-Индией и тем самым найти рынок сбыта для отечественной мануфактуры.

Английский парламент счёл эти успехи настолько угрожающими, что в 1750 году издал закон, запрещающий строить в колониях прокатные станы и железорезательные мастерские. Внешняя торговля колоний также подвергалась притеснениям. В 1763 были приняты законы о судоходстве, по которым товары разрешалось ввозить и вывозить из американских колоний только на британских судах. Кроме того, все предназначенные для колоний товары должны были грузиться в Великобритании, независимо от того, откуда их везли. Таким образом метрополия старалась поставить всю внешнюю торговлю колоний под свой контроль. И это не считая множества пошлин и налоговых сборов на товары, которые колонисты собственноручно ввозили домой.

Предпосылки войны за независимость

Ко второй половине XVIII века население американских колоний всё явственнее выступало как общность людей, находившихся в конфронтации с метрополией. Значительную роль в этом сыграло развитие колониальной прессы. Первая американская газета появилась в апреле 1704 года, а к 1765 их было уже 25. Масло в огонь подлил Закон о Гербовом сборе, тяжело ударивший по американским издателям. Недовольство проявляли и американские промышленники и торговцы, крайне недовольные колониальной политикой метрополии. Присутствие английских войск (оставшихся там после семилетней войны) на территории колоний также вызывало недовольство колонистов. Всё чаще звучали требования о предоставлении независимости.

Чувствуя серьёзность ситуации, как американцы, так и английская буржуазия искали решение, которое удовлетворило бы интересы как метрополии, так и колоний. Так в 1754 по инициативе Бенджамина Франклина был выдвинут проект по созданию союза североамериканских колоний с собственным правительством, но во главе с президентом, назначаемым британским королём. Хотя проект и не предусматривал полной независимости колоний, в Лондоне он вызвал крайне негативную реакцию.

Искрой, из которой разгорелась американская революция, стало «Бостонское чаепитие» 16 декабря 1773 года. Бостон, как и вся Массачусетская колония, уже давно считались в Британии «возмутителями спокойствия». Поэтому английское правительство пошло на самые решительные шаги для усмирения мятежников. Порт был блокирован вплоть до уплаты городскими властями компенсации за уничтоженный груз. Англичане упорно не хотели замечать широты мятежа, полагая его делом группы радикально настроенных фанатиков.

Но карательная акция против Бостона не только не усмирила мятежников, но и послужила всем американским колониям призывом сплотиться воедино для борьбы за независимость.

Первый континентальный конгресс

5 сентября 1774 г. в Филадельфии начал свою работу Первый Континентальный конгресс с участием 55 представителей всех колоний, за исключением Джорджии. Одним из семи делегатов Виргинии был Джордж Вашингтон. В ходе конгресса, работа которого продолжалась до 26 октября, были сформулированы требования к метрополии. Выработанная конгрессом «Декларация прав» содержала заявление о правах американских колоний на «жизнь, свободу и собственность», а выработанный на том же конгрессе документ «Континентальная Ассоциация» (Continental Association) санкционировал возобновление бойкота английских товаров в случае отказа британской короны пойти на уступки в своей финансово-экономической политике. В декларации также высказывалось намерение о новом созыве Континентального конгресса 10 мая 1775 г. в случае, если Лондон останется непреклонным в своей неуступчивости. Ответные шаги метрополии не заставили себя ждать — король выдвинул требование полного подчинения колоний власти британской короны, а английский флот приступил к блокаде северо-восточного побережья Американского континента. Генерал Гейдж получил приказ подавить «открытый бунт» и обеспечить выполнение колониями Репрессивных законов, прибегнув в случае необходимости к применению силы. Первый Континентальный конгресс и особенно реакция Лондона на его решения убедительно продемонстрировали американцам, что их сила заключается в единстве и что рассчитывать на благосклонность британской короны и её снисходительное отношение к их требованиям самостоятельности не следует. До начала активных боевых действий Войны за независимость оставалось менее шести месяцев.

Война за независимость (1775—1783)

Создание институтов власти

Местные органы самоуправления были созданы в английской Америке ещё в колониальный период. Первый общий орган самоуправления — Континентальный конгресс — был созван накануне революции как совещание представителей отдельных колоний. В ходе революции он конституировался как законодательное собрание. На Втором Континентальном конгрессе, созванном 10 мая 1775 г., представители местных колониальных властей обсудили положение, сложившееся в результате жёстких действий британского правительства и английских войск, фактически начавших к этому времени боевые действия против отрядов милиции колонистов. Конгресс объявил себя центральным правительством колоний, объединявшихся для совместной защиты от британской агрессии и поручил колониальным законодательным собраниям выработать местные конституции, предусматривавшие их независимость от Великобритании. Генерал Вашингтон, харизматический политический лидер из Виргинии, выдвинувшийся ещё в период Франко-индейской войны, был назначен главнокомандующим объединённой Континентальной армии.

В каждой колонии часть населения осталась лояльной королевскому правительству, но лоялисты нигде не располагали достаточным влиянием, чтобы контролировать местные органы власти. Их действия стали предметом внимания со стороны местных Комитетов безопасности, созданных согласно решениям первого Континентального конгресса в 1774 г., которые теперь выполняли функции временных исполнительных органов Конгресса на местах. Имущество лоялистов, выступивших против революции, было конфисковано, а сами они бежали под защиту королевских войск.

В июле следующего 1776 г. Конгресс проголосовал за провозглашение независимости США и принял Декларацию независимости, составившую основу конституции нового федеративного государства.

После революции остальные органы федеральной власти были созданы в результате конституционной реформы 1786—1791 гг.

Ход военных действий

Военные действия начались ещё до провозглашения независимости как результат жёсткого давления со стороны английской армии, пытавшейся разоружить отряды местной милиции и арестовать лидеров колонистов. Поскольку имевшихся к 1776 г. сил британской короны в Америке оказалось недостаточно, чтобы взять под контроль всю территорию колоний, и вооружённые отряды колонистов пытались даже перейти в наступление, в августе 1776 г. в Нью-Йорке высадилась большая армия англичан. Отряды местной милиции были разгромлены, а подошедшая армия генерала Вашингтона после нескольких поражений вынуждена была отступить через Нью-Джерси в Пенсильванию. Англичане удерживали город Нью-Йорк до заключения мирного договора 1783 г., превратив его в свой главный опорный пункт в Северной Америке[1][2].

Вслед за отступавшими американскими войсками британская армия вторглась в Нью-Джерси, но здесь была атакована армией генерала Вашингтона, которая к этому времени перегруппировалась и форсировала реку Делавэр в рождественскую ночь, в декабре 1776 г.. Англичане были разбиты при Трентоне и Принстоне и отступили назад к Нью-Йорку[3].

Генеральный план англичан, разработанный в Лондоне, состоял в организации одновременного наступления из Канады и по реке Гудзон, чтобы в 1777 г. захватить Олбани и отрезать Новую Англию от южных колоний. Но канадская армия под командованием генерала Бергойна потерпела поражение при Саратоге, а из Нью-Йорка армия англичан направилась не к Олбани, а к Филадельфии. В результате уцелевшие под Саратогой англичане попали в плен с условием репатриации в Великобританию, но Континентальный конгресс не утвердил условия их сдачи, и пленные были заключены в тюрьму[4].

Победа колонистов ускорила вступление Франции в союз с США, который был заключён в 1778 г. К союзу затем присоединились Испания и Нидерланды, и началась новая глобальная война[5].

В дальнейшем англичане сосредоточили свои силы на попытках захватить южные штаты. Располагая ограниченным контингентом войск, они сделали ставку на мобилизацию лоялистов[6]. Подобная тактика помогла им удержать позиции на северо-западных территориях, несмотря на поражение канадских войск при попытке наступать на Олбани.

В конце 1778 г. британский флот высадил десант и захватил столицу Джорджии, город Саванну. В 1780 г. точно так же был взят и Чарльстон. Но собравшихся под британские знамёна лоялистов было недостаточно для продвижения вглубь страны, и англичанам пришлось удовлетвориться контролем над портовыми городами. Дальнейшее наступление на Северную Каролину и Виргинию захлебнулось, на оккупированных территориях началась партизанская война, и отряды лоялистов были перебиты.

Остатки британской армии направились к городу Йорктауну, где собирались погрузиться на корабли британского флота. Но флот столкнулся в Чесапикском заливе с французским флотом и отступил. Оказавшиеся в ловушке войска британского генерала Корнуоллиса в октябре 1781 г. сдались генералу Вашингтону[7]. Когда сообщения об этом поражении достигли Великобритании, парламент постановил начать мирные переговоры с американскими повстанцами.

Становление американского государства (1783—1865)

Экспансия (1783—1853)

Согласно мирному договору с Великобританией западная граница США была установлена по реке Миссисипи, а северная, в свою очередь, — по Великим озёрам. Ранее территории между Миссисипи и горами Аппалачи англичане оставляли своим индейским союзникам[8]. Флорида была возвращена Испании.

По окончании войны за независимость США ещё продолжали вести войну с индейцами на Северо-западных территориях, завершившуюся в 1795 г. подписанием Гринвилльского мирного договора, согласно которому индейская конфедерация признала суверенитет США и допустила белых поселенцев на свои земли. Кроме того, США вели переговоры с Испанией о спорных Юго-западных территориях, где также велись активные боевые действия с индейцами. Согласно заключённому в том же 1795 г. Мадридскому договору, Испания признала эти земли владением США и демаркировала границу между ними и испанской Флоридой по 31-й параллели. В 1798 г. там была создана территория Миссисипи.

После англо-американской войны 1812-15 гг. индейцы лишились поддержки Великобритании и не могли оказывать американской экспансии существенного сопротивления. В 1830-х годах решениями Конгресса и администрации президента Джексона множество индейцев было выселено за реку Миссисипи.

С начала XIX века тысячи американцев покидали всё более густо заселённый восток США и направлялись на запад от Миссисипи, в совершенно неосвоенный регион, называемый Великими равнинами. При этом жители Новой Англии устремлялись в богатый лесом Орегон, а выходцы из южных штатов заселяли просторы Техаса, Нью-Мексико и Калифорнии.

Основным транспортным средством этих переселенцев-пионеров были запряжённые лошадьми или быками фургоны. В путь отправлялись караваны из нескольких десятков фургонов каждый. Для того чтобы добраться от долины Миссисипи до побережья Тихого океана, такому каравану требовалось в среднем около полугода.

После того, как в 1848 в Калифорнии было обнаружено золото, началась так называемая Калифорнийская золотая лихорадка, усилившая поток переселенцев. Для ряда религиозных групп переселение на малозаселённые западные территории предоставляло возможность избежать внешнего влияния и конфликтов с представителями основных конфессий и властями. Одним из примеров этому являются мормоны, поселившиеся в штате Юта в 1847 г.

Луизианская покупка (1803—1804)

В 1803 г. благодаря удачным действиям американских дипломатов между Северо-американскими Соединёнными штатами и Францией была заключена сделка, получившая название Луизианская покупка и позволившая Штатам практически удвоить свою территорию. Но главным достижением этой сделки для США того времени было предоставление реки Миссисипи, важной транспортной артерии, которая ранее была пограничной рекой, в полное распоряжение американских фермеров и торговцев.

Англо-американская война (1812—1815) и демаркация границ с Канадой

В наполеоновских войнах США придерживались нейтралитета и пытались вести торговлю со всеми воюющими сторонами, но и Франция, и Великобритания не поощряли торговлю со своими противниками. После разгрома французского флота в Трафальгарском сражении (1805 г.) британский флот блокировал американские порты, пытаясь воспрепятствовать франко-американским торговым связям. Более того, на своих кораблях англичане по-прежнему обращались с американцами как со своими мятежными подданными и принуждали матросов с перехваченных американских судов к службе в королевском флоте. Кроме того, Великобритания заключила союз с индейскими племенами и поддерживала их сопротивление американской экспансии на индейские территории. В 1812 г. Конгресс объявил Англии войну. После тяжёлых боёв, продолжавшихся до 1815 г., был заключён мир, в результате которого воюющие стороны остались в прежних границах, но Великобритания отказывалась от союза с индейцами, оказавшимися наиболее пострадавшей стороной конфликта. Из войны США вышли с уверенностью в своих силах, в частности, благодаря впечатляющей победе в решающей битве с англичанами под Новым Орлеаном.

Несмотря на окончание военных действий, между США и Великобританией ещё оставалось множество спорных вопросов, в том числе о границах между Соединёнными Штатами и британской Канадой. В значительной степени они были урегулированы в ходе послевоенных переговоров, завершившихся заключением Англо-американской конвенции 1818 г. Вопросы, оставшиеся не урегулированными, в частности, о статусе современного Северо-Запада США, были улажены при заключении Договора Уэбстера — Ашбертона 1842 г. и Орегонского договора 1846 г.

Договор Адамса-Ониса (1819)

В 1819 г. был также заключён договор о демаркации испано-американской границы в Северной Америке, согласно которому Флорида входила в состав США.

Война из-за ренты (1839—1846)

В середине XIX в. в США состоялся ряд локальных гражданских войн, которые стали прелюдией к кризису американской государственности и гражданской войне 1861—1865 гг. Среди них в 1839—1846 гг. имела место серия гражданских беспорядков и вооружённых столкновений в штате Нью-Йорк. Местные законы, сложившиеся ещё в период голландского господства, уже не соответствовали экономическим и политическим реалиям США. В 1839 г. фермеры округа Олбани отказались выплачивать по их мнению грабительскую арендную плату за землю. Толчком к этому послужила смерть 26 января 1839 года крупнейшего землевладельца и вице-губернатора Нью-Йорка Стивена Ван Ренсселаера. От митингов протеста фермеры вскоре перешли к погромам. Губернатор штата был вынужден обратиться к федеральной армии, чтобы положить конец насилию, но фермеры оказали вооружённое сопротивление и начали в штате партизанскую войну. В 1845 г. в регионе было объявлено военное положение. К 1846 г. правительство США пошло на уступки и отменило кабальные арендные законы.

Орегонский договор

Согласно договору 1818 года, граница между США и Британской Северной Америкой была проведена вдоль 49-й параллели от штата Миннесота до Скалистых гор. Территория Орегон, расположенная к западу от Скалистых гор, признавалась свободной для совместного использования британцами и американцами. Американцы неоднократно пытались добиться полного контроля над Орегоном. 15 июня 1846 года был подписан договор между США и Великобританией, по которому граница между британскими и американскими владениями в Орегоне также была проведена по 49-й параллели

Техасская революция (1836—1846)

К середине 1830-х годов в пограничном с США мексиканском штате Техас проживало более 30 000 американцев, переселившихся сюда преимущественно из южных штатов в связи с дешевизной земли. Когда в 1829 г. в Мексике было запрещено рабство[9], а в 1830 г. мексиканский конгресс запретил дальнейшую иммиграцию из США[10], недовольство среди местных жителей послужило поводом к объявлению независимости Техаса. Мексиканское правительство послало сюда армию, которую возглавил сам президент, генерал Лопес де Санта-Анна, но в 1836 г. отряды вновь созданной техасской армии разбили мексиканцев, а их президент попал в плен, подписал договор о независимости Техаса и был переправлен в США. Мексика отказалась ратифицировать договор, подписанный пленным президентом, и несмотря на прекращение военных действий, статус Техаса оставался юридически неопределённым до тех пор, пока в 1845 г. он не присоединился к США.

Американо-мексиканская война (1846—1848) и демаркация границы с Мексикой

В 1846 г. США из-за спора о границах после присоединения Техаса объявили войну Мексике, и армия американского генерала Тейлора разгромила войска президента Санта-Анны. В следующем 1847 г. армия генерала Скотта заняла столицу Мексики, президент бежал, а временное правительство заключило с американцами мир, уступив США почти половину территории своего государства. Согласно мирному договору в обмен на территории Мексика получила 15 миллионов долларов, чтобы расплатиться с внешними долгами, из-за которых лишилась поддержки европейских стран, оставивших её на произвол судьбы и американских войск.

В 1853 г. Мексика уступила ещё часть своей территории США в результате сделки, называемой покупка Гадсдена, которая окончательно сформировала новую американо-мексиканскую границу.

Предпосылки Гражданской войны в США

Рабство в США

Первые инициативы по отмене работорговли выдвигались ещё в 1770-е годы, тем более что в «Декларации Независимости» излагалась мысль о том, что Бог создал всех людей равными. Многие американцы распространяли её и на чернокожих рабов. В 1774 году на первом Континентальном конгрессе рассматривалось предложение об отмене работорговли, но оно встретило сопротивление со стороны южных колоний. Южане были столь консервативны в этом вопросе, поскольку важнейшей составляющей экономики южных колоний были хлопковые и табачные плантации, а чернокожие рабы были на них незаменимой рабочей силой.

В результате южным колониям (вскоре штатам) было позволено сохранить работорговлю. Более того, Второй Континентальный конгресс пошёл на дальнейшие уступки рабовладельцам и 12 февраля 1793 года принял закон о беглых рабах, разрешавший преследовать и возвращать хозяевам беглых невольников и с территории других штатов (в том числе тех, где рабство было к тому времени или позднее отменено). По этому закону американцам запрещалось укрывать у себя беглецов или препятствовать их аресту. В эти годы в Соединённых Штатах появилась профессия ловцов беглых негров, а также началось движение аболиционистов, сторонников отмены рабства.

Миссурийский компромисс (1820)

Закон о беглых рабах был пересмотрен в 1820 году. По 36-му градусу и 30 минуте северной широты была проложена граница разделяющая рабовладельческую и нерабовладельческую область США. Пересекая её, невольник с юга обретал свободу. Штат Миссури был принят в Союз как рабовладельческий, а штат Мэн как свободный. Было решено в дальнейшем принимать в Союз по 2 штата, из которых один должен быть свободным, а другой — рабовладельческим.

Закон Канзас-Небраска (1854) и гражданская война в Канзасе (1854—1858)

Конфликт между интересами северных и южных штатов обострился к 1850 г. в связи с присоединением территорий, завоёванных у Мексики. Рабовладельцы согласились на принятие в Союз Калифорнии в качестве свободного штата (то есть с запрещением в нём рабства), но в виде компенсации за это провели закон, вновь обязывавший власти северных штатов задерживать беглых рабов и возвращать их хозяевам. В 1854 г. в связи с образованием новых штатов Канзаса и Небраски Конгресс передал решение вопроса о рабстве на их территории на усмотрение местного населения. Фактически это была победа рабовладения, означавшая отмену миссурийского компромисса 1820 г., который устанавливал северную границу распространения рабства.

Рабовладельцы и их сторонники из соседнего Миссури и других рабовладельческих штатов в большом количестве направились в Канзас, чтобы участвовать в голосовании и ввести там рабовладельческую конституцию. Однако из северных штатов тоже прибыло много людей, желавших разделить между собой земли Канзаса под мелкие фермы. В 1855 г. между противоборствующими группировками началась гражданская война. В конце концов, упорное сопротивление свободных фермеров вынудило Конгресс к 1859 г. признать штат свободным от рабства.

Гражданская война (1861—1865)

Политики, недовольные законом Канзас-Небраска, призвали к созданию новой партии северян. Она приняла название республиканской. С самого начала в республиканской партии существовали разногласия по поводу её программы. Консервативное крыло желало лишь возврата к миссурийскому компромиссу, в то время как радикалы требовали также отмены закона о беглых рабах и рабства как такового. После победы кандидата республиканцев Авраама Линкольна на выборах 1860 года, одиннадцать южных штатов объявили о выходе из состава США, образовав новое мятежное государство, Конфедеративные Штаты Америки.

В апреле 1861 года в штате Южная Каролина произошло первое сражение, в ходе которого вооружённые силы Конфедерации взяли под свой контроль форт Самтер, военную базу федеральной армии. Вначале война велась с переменным успехом и преимущественно на территории Виргинии и Мэриленда. Перелом в ней произошёл в 1864 г., когда Линкольн назначил главнокомандующим Улисса Гранта. Армия северян под командованием Уильяма Шермана провела успешное наступление из штата Теннеси до Атланты, штат Джорджия, разбивая войска, возглавляемые генералами Конфедерации Джонстоном и Худом. Во время знаменитого «марша к морю» армия Шермана уничтожила около 20 % всех ферм в Джорджии и достигла Атлантического океана в Саванне в декабре 1864 г. Война завершилась сдачей армии генерала Ли в Виргинии 9 апреля 1865 г.

Реконструкция и индустриализация (1865—1890)

Реконструкция, период после окончания Гражданской войны, продолжалась с 1865 по 1877 годы. В это время в Конституцию были внесены «поправки Реконструкции», расширившие гражданские права для американцев. Эти поправки включают тринадцатую поправку, ставящую вне закона рабство, четырнадцатую поправку, гарантирующую гражданство для всех родившихся или натурализованных на территории США, и пятнадцатую поправку, гарантирующую право голоса для мужчин всех рас. В ответ на Реконструкцию, появился ряд организаций южан, в том числе Ку-клукс-клан, противодействовавших реализации гражданских прав цветного населения. Насилию со стороны таких организаций противодействовали федеральная армия и власти, принявшие, в частности, Акт о Ку-клукс-клане 1870 года, объявлявший его террористической организацией. Тем не менее, в деле Верховного суда «США против Cruikshank» соблюдение гражданских прав населения было возложено на власти штатов. Неудачи республиканских властей усугубил экономический кризис 1873 г. В конце концов республиканские правительства потеряли поддержку избирателей южных штатов, и к власти на Юге вернулись демократы, которые не восстановили рабовладение, но приняли дискриминационные законы, называемые законами Джима Кроу. В 1877 г. участие армии в государственном управлении на Юге было прекращено. В результате афроамериканцы стали гражданами второго сорта, и расистские принципы превосходства белых по-прежнему господствовали в общественном мнении[11]. Монополия демократической партии на власть в южных штатах продолжалась после этого до 1960-х годов.

Экспансия золотоискателей, фермеров и владельцев обширных ранчо на «Дикий Запад» сопровождалась многочисленными конфликтами с индейцами. Последней масштабным вооружённым конфликтом белых американцев с коренным населением была Война за Чёрные Холмы (1876-77 гг.), хотя отдельные стычки с небольшими группами индейцев продолжались ещё до 1918 г.[12].

К 1871 году власти США пришли к решению, что соглашения с индейцами уже больше не требуются и что ни один индейский народ и ни одно племя не должны рассматриваться как независимый народ или государство. К 1880 г. в результате массового отстрела американского бизона почти вся его популяция исчезла, и индейцы потеряли объект своего основного промысла. Власти заставляли индейцев отказываться от привычного образа жизни и жить только в резервациях. Многие индейцы сопротивлялись этому. Одним из лидеров сопротивлявшихся был Сидящий Бык, вождь племени сиу. Сиу нанесли американской кавалерии несколько ошеломляющих ударов, одержав победу в битве на реке Литтл Биг Хорн в 1876 году. Но индейцы не могли жить в прериях без бизонов и, истомлённые голодом, они в конце концов покорились и переселились в резервации.

Конец XIX века стал временем мощного индустриального развития Соединённых Штатов. «Позолоченный век», так окрестил эту эпоху классик американской литературы Марк Твен. Наиболее обеспеченный класс американского общества купался в роскоши, но не забывал также и о филантропии, которую Карнеги называл «Евангелием от богатства», поддерживая тысячи колледжей, госпиталей, музеев, академий, школ, театров, библиотек, оркестров и благотворительных обществ[13]. Один только Джон Рокфеллер на благотворительность пожертвовал свыше 500 миллионов долларов, что составило более половины его совокупного дохода. Беспрецедентная волна иммигрантов принесла в США не только рабочую силу для американской индустрии, но и создала разнообразие национальных общин, населивших малолюдные западные территории.

Считается, что современная американская экономика была создана в эпоху «позолоченного века». В 1870-х и 1880-х годах как экономика в целом, так и заработная плата, богатство, национальный продукт и капиталы в США росли самыми быстрыми темпами в истории страны[14]. Так между 1865 и 1898 гг. посевы пшеницы выросли на 256 %, кукурузы — на 222 %, добыча угля — на 800 %, а общая длина железнодорожных путей — на 567 %[15]. Доминирующей формой организации бизнеса стала корпорация. К началу ХХ века доход на душу населения и объём промышленной продукции в США стали самыми высокими в мире. Душевой доход в США вдвое превысил германский и французский и на 50 % — британский[16]. В эпоху технологической революции бизнесмены строили на Северо-востоке США новые индустриальные города с градообразующими фабриками и заводами, на которых работали наёмные рабочие из разных стран Европы. Мультимиллионеры, такие как Джон Рокфеллер, Эндрю Меллон, Эндрю Карнеги, Джон Морган, Корнелиус Вандербильт, семья Асторов, приобрели репутацию баронов-разбойников[17]. Рабочие начали объединяться в тогда ещё небольшие профсоюзы, такие как Американская федерация труда.

США перед Первой мировой войной (1890—1914)

После «позолоченного века» наступила «эра прогрессивизма», для которой характерна высокая политическая активность среднего класса и социальных низов, приведшая к масштабным социальным и политическим реформам[18]. В частности, были приняты четыре новые конституционные поправки — от 16-й до 19-й. Одной из целей движения прогрессистов была борьба с коррупцией политической верхушки США. Часть прогрессистов выступала также за закрытие питейных заведений и принятие сухого закона[19]. К прогрессистам примыкали сторонники предоставления избирательных прав женщинам[20], а также улучшения здравоохранения и модернизации в ряде других сфер общественной жизни. Поначалу движение прогрессистов действовало лишь на местном и региональном уровнях и лишь через некоторое время захватило всю нацию[21]. Многие идеи прогрессисты заимствовали из Западной Европы[22], в частности создание в 1914 г. Федеральной резервной системы[23][24]. Идеи прогрессистов разделяли многие политические лидеры США, включая республиканцев Теодора Рузвельта, Роберта Лафолета, Чарльза Хьюза, Герберта Гувера и демократов Уильяма Брайана, Вудро Вильсона и др.

Начиная с администрации Джеймса Монро, федеральное правительство США переселяло коренное индейское население на запад, где для него были созданы резервации. Значительная часть индейцев была ассимилирована.

В этот период Соединённые Штаты начали свой подъём как международная держава, принимая участие в вооружённых конфликтах, в частности, в Испано-американской войне, которая привела к освобождению Кубы от испанского владычества и присоединению бывших испанских колоний Пуэрто-Рико и Филиппины к владениям США. В Первую мировую войну американские вооружённые силы не входили до апреля 1917, но в этот период США, ранее придерживавшиеся политики изоляционизма, активно участвовали в европейской политике, особенно в Гаагских конференциях.

США в Первой мировой войне (1914—1918)

Период нейтралитета (1914—1917). В начале войны в США доминировало стремление сохранить нейтралитет. Президент Вильсон, шокированный разрушительным характером конфликта и озабоченный его возможными неблагоприятными последствиями для США в случае затягивания военных действий, пытался выступить в качестве посредника между противоборствующими сторонами. Но его миротворческие усилия не увенчались успехом, главным образом из-за того, что обе стороны не теряли надежду победить в решающем сражении. Тем временем США всё глубже увязали в споре о правах нейтральных стран на море. Великобритания контролировала обстановку на Мировом океане, позволяя нейтральным странам осуществлять торговлю и одновременно блокируя германские порты. Германия пыталась прорвать блокаду, применяя новое оружие — подводные лодки.

В 1915 немецкая подводная лодка потопила британское пассажирское судно «Лузитания», при этом погибли более 100 американских граждан. Вильсон немедленно заявил Германии, что неспровоцированные нападения подводных лодок на суда нейтральных стран являются нарушением общепринятых норм международного права и должны быть прекращены. Германия в начале 1917 г. согласилась прекратить неограниченную подводную войну, но лишь после угрозы Вильсона применить самые решительные меры. Тем не менее, в феврале и марте 1917 г. были потоплены ещё несколько американских судов, а телеграмма Циммермана мексиканскому правительству с предложением союза против США вынудила Вильсона запросить согласие Конгресса на вступление страны в войну. В результате 6 апреля 1917 Конгресс объявил войну Германии.

Участие США в Первой мировой войне, 1917—1918. США незамедлительно расширили масштабы экономической и военно-морской помощи союзникам и начали подготовку экспедиционного корпуса для вступления в боевые действия на Западном фронте. Согласно принятому 18 мая 1917 закону об ограниченной воинской повинности, в армию призывался 1 млн мужчин в возрасте от 21 до 31 года.

С начала марта 1918 союзники сдерживали мощное наступление немцев. К лету при поддержке американского подкрепления удалось развернуть контрнаступление. Армия США успешно действовала против вклинившейся Сен-Мийельской группировки противника и приняла участие в общем наступлении союзных войск.

Для эффективной организации тыла Вильсон пошёл на беспрецедентные меры государственного контроля над экономикой. Закон о федеральном контроле, принятый 21 марта 1918, перевёл все железные дороги страны под начало Уильяма Макаду, а специально созданное военное управление железных дорог должно было покончить с конкуренцией и обеспечить строгую координацию их деятельности. Военно-промышленное управление было наделено расширенными полномочиями контроля над предприятиями с целью стимулирования производства и предотвращения излишнего дублирования. Руководствуясь законом о контроле над продуктами питания и топливом (август 1917), Герберт Гувер, глава федерального ведомства по контролю за продуктами питания, зафиксировал цены на пшеницу на высоком уровне и с целью увеличения поставок продовольствия в армию ввёл т. н. «безмясные» и «беспшеничные» дни. Гарри Гарфилд, руководитель ведомства по контролю за топливом, тоже предпринял жёсткие меры в отношении производства и распределения топливных ресурсов. Кроме решения военных задач, эти меры принесли немалые выгоды малоимущим социальным слоям, в частности фермерам и промышленным рабочим.

Помимо крупных затрат на развитие собственной военной машины, США предоставили столь большие кредиты союзникам, что в период между декабрём 1916 и июнем 1919 общий долг последних (вместе с процентами) вырос до 24 262 млн долл. Серьёзным изъяном внутренней политики Вильсона стала его неспособность надёжно защитить гражданские свободы: военная истерия внутри страны вылилась в преследования американцев немецкого происхождения, членов антивоенных групп и других инакомыслящих.

В январе 1918 Вильсон представил в Конгресс свои «14 пунктов» — общую декларацию целей США в войне. В декларации была изложена программа восстановления международной стабильности и содержался призыв к созданию Лиги Наций. Эта программа во многом расходилась с военными целями, ранее одобренными странами Антанты и включёнными в ряд секретных договоров.

В октябре 1918 центральноевропейские страны обратились с предложением о мире непосредственно к Вильсону, через головы европейских противников. После того как Германия согласилась заключить мир на условиях программы Вильсона, президент направил в Европу полковника Э. М. Хауса, чтобы заручиться согласием союзников. Хаус с успехом выполнил свою миссию и 11 ноября 1918 Германия подписала соглашение о перемирии. Несмотря на предварительную договорённость о его условиях, расхождения в позициях Европы и Америки указывали на то, что в ходе послевоенных переговоров возникнут серьёзные противоречия. Ещё одной проблемой стала фактическая дезинтеграция старой Европы, что не обещало быстрого и лёгкого восстановления экономической жизни. На пути к миру, 1919—1920 гг. В ходе мирных переговоров Вильсон подчинил все другие задачи созданию Лиги Наций. Для достижения этой цели он пошёл на ряд компромиссов, в частности по контрибуциям и территориальным вопросам, надеясь впоследствии скорректировать их в рамках будущей Лиги. За столом переговоров с другими участниками «большой четвёрки» — Ллойд Джорджем, представлявшим Великобританию, Клемансо, представлявшим Францию, и Орландо, представлявшим Италию, — Вильсон проявил себя весьма искусным дипломатом. Договор 28 июня 1919 стал кульминацией его политической карьеры.

Однако в самих США после победы республиканцев на выборах 1918 г. внутренние политические трения усилились. Сенатор Лодж возглавил движение против Лиги Наций, ему и его сторонникам удалось надолго заблокировать рассмотрение договора в сенате и сорвать его ратификацию. Сенаторы-оппозиционеры получили поддержку, во-первых, республиканцев, опасавшихся неблагоприятных политических последствий дипломатического триумфа Вильсона, во-вторых, представителей тех этнических групп, чьи страны пострадали от версальских договорённостей, и, наконец, тех прогрессистов-радикалов, которые полагали, что международные обязательства США затормозят дальнейшее развитие американской демократии.

Лагерь американских сторонников Лиги наций был неожиданно ослаблен, когда Вильсон, предпринявший изматывающее пропагандистское турне по стране в поддержку мирного договора, в самый разгар дебатов тяжело заболел. «Красная паника», порождённая страхом перед коммунистами, усилила разочарование, охватившее страну после войны. Было ясно, что сенат не пропустит договор без внесения в него изменений, но Вильсон отказался пойти на компромиссы, и сенат дважды его отклонил (в ноябре 1919 и в марте 1920). Поэтому формально США оставались в состоянии войны вплоть до 2 июля 1921, когда Конгресс (уже при администрации Гардинга) принял наконец совместную резолюцию обеих палат, официально объявившую о завершении военных действий. Лига Наций начала свою работу без участия США.

США между мировыми войнами (1918—1941)

«Просперити» (1922—1929)

Эпохой «просперити» или процветания называют период хозяйственного подъёма в США в 1920-х годах. В литературе под эпохой «просперити» чаще всего подразумевают нездоровое, сомнительное процветание. Послевоенная Америка выходила в лидеры по темпам экономического роста, благодаря чему ещё более упрочнила свои лидирующие позиции в мире. К концу 20-х годов Америка производила почти столько же промышленной продукции, сколько весь остальной мир. Заработная плата среднестатистического рабочего увеличилась на 25 %. Уровень безработицы не превышал 5 %, а в некоторые периоды даже 3 %. Расцветал потребительский кредит. Цены поддерживались на стабильном уровне. Темпы экономического развития США оставались самыми высокими в мире.

После окончания второго президентского срока Вудро Вильсона, к власти на 12 лет пришли республиканцы: Уоррен Гардинг (1921—1923), затем после его смерти Кальвин Кулидж (1923—1929) и Герберт Гувер (1929—1933). Население США устало от прогрессистских реформ, и поэтому переход к консерватизму был как никогда кстати. Республиканцы в этот период видели своей главной целью: 1. стабильность, 2. обеспечение надёжных экономических показателей, 3. помощь фирмам с организацией их деятельности, открытие для них зарубежных рынков.

Однако начинался период экономического бума очень неприятно: уменьшились правительственные заказы и заграничный спрос на американские товары. Вернувшиеся с фронтов солдаты не могли найти работу. Число безработных с 0.5 млн увеличилось до 5 млн. В 1920 году вступила в силу 18 поправка к Конституции — Сухой Закон. Началась контрабанда спиртного и производство самогона в домашних условиях. В связи с этим в 1920-21 гг. наблюдался спад в экономике и лишь 1923 год начался с процесса оздоровления.

Причины подъёма американской экономики усматривают в выходе США на лидирующие позиции в международной политике и их превращение в финансовый центр мира. Имея в своём распоряжении немалые средства, американские монополии успешно провели обновление своих основных капиталов, построены новые заводы и фабрики. В 1924 году был принят план Дауэса по восстановлению экономики Германии. В роли инициатора выступили Соединённые Штаты. Германии выделялся заём, значительную часть которого предоставляли банки США. Стремление США способствовать экономической стабильности Европы объяснялось стремлением завоевать новые рынки сбыта американских товаров, а также стремлением предотвратить распространение коммунистической идеологии. В то же время, в 1921 году США оказали Советской России, где свирепствовал голод, благотворительную помощь. К 1929 году общий объём американского экспорта составлял в денежном выражении 85 млн долларов.

Президент Гардинг сформировал кабинет министров из видных финансистов, миллионеров и людей, сведущих в экономике. В 1921—1932 годах пост министра финансов США занимал мультимиллионер Э. Меллон. По его инициативе ставка налога на доходы, превышающие 1 млн.$, была снижена сначала до 66-50 %, а в 1926 и вовсе до 20 %. Были отменены законы военного времени, принятые для контроля уровня цен. В отношении корпораций прекратилось использование антимонопольных законов, которые были фактически аннулированы Верховным Судом посредством различных разъяснений и толкований. Одновременно усилились преследования профсоюзов и их численность к 1930 г. сократилась в 1.5 раза. В 1925 году Кальвин Кулидж заявил: «Дело Америки — это бизнес», что во внутренней политике означало следование принципам Laissez-faire, открывавшим свободу действий для бизнесменов и гарантировавшим их от вмешательства государства в деятельность частного сектора экономики.

Были возвращены высокие протекционистские таможенные тарифы конца XIX века, которые объявили одной из основ процветания. Государственный долг уменьшился, понизились налоги.

В годы процветания увеличение доходов на душу населения и эффективности производства привело к 40 % росту ВНП. В стране установился высочайший уровень жизни в мире, при низком уровне безработицы, низкой инфляции и низких процентных ставках по кредитам. Промышленное производство в целом увеличилось к 1929 году на 72 %. Особенно успешно развивалось производство потребительских товаров. Импульсом к его развитию послужило широкое распространение электрической энергии. Электрифицированные жилища американцев стали оснащаться бытовой техникой — радиоприёмниками, холодильниками и т. д. К концу 1920-х большинство промышленных предприятий перешло на электроэнергию.

В период президентства Кулиджа были установлены предельно низкие закупочные цены на сельскохозяйственное сырьё, подлежащее использованию в промышленности. Концентрация капитала происходила в основном в электроэнергетике, автомобилестроении, радио- и развивающейся кинопромышленности. Национальное богатство США к 1928 году достигло 450 млрд. $.

Крупный бизнес стал ещё крупнее. На первый план вышли такие корпорации как «Дженерал моторс», «Крайслер», «Дженерал электрик», «Ю-Эс Раббер» и другие. Увеличивая выпуск товаров и захватывая рынки сбыта, подобные компании получали всё больше прибыли, которая шла на дальнейшее развитие и расширение производственных мощностей. В результате производилось ещё больше товаров, которые охотно скупались потребителями. В 1920-х годах Соединённые Штаты стали крупнейшим мировым кредитором и увеличили долю предоставляемых кредитов на 58 %.

Символом Америки 1920-х гг. можно считать Генри Форда и его Форд модели Т, первый массовый автомобиль во всемирной истории. Это транспортное средство было доступно многим, так как цена его составляла менее 300 долларов, а среднегодовой заработок промышленного рабочего равнялся 1 300 долларам. В результате автомобиль перестал быть роскошью и превратился в средство передвижения. В 1920-х гг. парк автомобилей вырос на 250 %, а к 1929 превысил 25 миллионов машин, при том что население США в то время составляло 125 млн чел.[25]

Развитие автомобилестроения способствовало: • развитию инфраструктуры (строительство и развитие дорог, отелей, бензоколонок, пунктов быстрого питания). Законодательные акты 1916, 1921 и 1925 гг. предусматривали создание общенациональной сети пронумерованных шоссе. К 1929 году было построено 250.000 миль современных автомагистралей — в 1.5 раза больше, чем существовало на 20 лет ранее; • росту американского экспорта, так как автомобиль стал главным экспортным продуктом; • развитию химической, сталелитейной промышленности (производство в год увеличивалось на 20 %), топливно-энергетического комплекса (добыча нефти возросла в 1.5 раза), производства стекла, резины и т. д.; • появлению новых рабочих мест: каждый 12й рабочий был занят в автомобилестроении; • развитию конвейерного производства (это позволило капиталистам уменьшить количество рабочих, оставив только самых выносливых и трудоспособных, которые получали более высокую зарплату).

Вообще 1920-е годы — это время формирования общества потребления. Рядовой американец подвергался массированному воздействию со стороны производителей товаров: его постоянно осаждали призывами покупать и покупать ещё больше. В связи с этим начала развиваться современная реклама. Производители делали всё, чтоб заставить покупателя не откладывать деньги в долгий ящик, а немедленно их потратить. Тем, у кого не было при себе необходимой суммы, предлагалась покупка в рассрочку. Появилось понятие — жизнь в кредит, когда подобным образом приобреталась большая часть машин, холодильников, радиоприёмников. Однако проблема неравномерности распределения доходов не была учтена: две трети американских семей были не в состоянии приобрести даже предметы первой необходимости.

Часть прибылей монополий превращались в ценные бумаги (акции), которые поглощали нераспределённые доходы. Акции ценились потому, что их покупали, и на них можно было заработать. В стране рекламировались лёгкие пути к богатству через акции. И к 1929 году на бирже играло не менее 1 млн американцев, которые, вложив все свои ограниченные средства в покупку акций, ждали успеха. Председатель финансового комитета «Дженерал Моторс» Дж. Рэскоб утверждал в те годы, что если экономить по 15 $ в неделю и на эти деньги покупать акции, то через 20 лет удастся накопить капитал в 80.000 $. Обладатели ценных бумаг влезали в огромные долги и активно пользовались кредитами.

Итоги:

Впервые в американской истории жителей в городах стало больше, чем в сельской местности, что в результате привело к появлению городских агломераций (т. н. убыль сельского населения в десятилетии просперити составила 6.3 млн человек).

К концу 1929 года США выпускали 5.4 млн автомобилей ежегодно. На долю США приходилось 48 % промышленного производства всего капиталистического мира — на 10 % больше, чем Великобритании, Франции, Германии, Италии и Японии вместе взятых. Львиная доля производства пришлась на крупные корпорации, которые можно назвать творцами процветания. Объём производства увеличился в 4.5 раза, а общая рыночная стоимость утроилась. Развитие экономики США не носило постоянного характера: в 1924 и 1927 гг. были незначительные, кратковременные спады. Но каждый раз после американская экономика продолжала развиваться с новой силой.

Однако в 1929 году в конце октября началась Великая депрессия и через 4 года США лежали в экономических руинах. Жизнь в кредит не привела к бесконечному и беспрепятственному росту. В банковской сфере в 1920-х годах 5.000 банков было закрыто. Уровень промышленного производства упал на треть, безработица выросла на 20 %. Спад в сельском хозяйстве наметился ещё в 1921 году. Проблемы были и на международной арене: настойчиво добиваясь от европейских держав погашения долга (в общей сложности страны Антанты задолжали около 20 млрд долларов), американцы способствовали повышению таможенных пошлин на европейские товары.

В то же время, в период Процветания такие отрасли как угольная, лёгкая (обувная, пищевая и текстильная) промышленности, судостроение не развивались должным образом. Добыча угля сократилась на 30 %. Экономический бум привёл к кризису перепроизводства: к 1929 году рынок был переполнен различными товарами, но эти товары уже не находили спроса.

Великая депрессия и «Новый Курс»

Великая депрессия в США началась с биржевого краха в конце 1929 г. и продолжалась до вступления во Вторую мировую войну. Раскручивавшаяся дефляция делала производство товаров невыгодным. В результате производство сокращалось, а одновременно резко увеличивалась безработица, с 3 % в 1929 г. она поднялась до 25 % в 1933 г. В сельских районах Великих Равнин случилась засуха, которая, в сочетании с недостатками в сельскохозяйственной практике, приведшим к обширной эрозии почвы, вызвала экологическую катастрофу. Города на протяжении нескольких лет засыпали пылевые бури. Население, лишаясь жилья и средств к существованию в Пыльном котле, мигрировало далее на запад, преимущественно в Калифорнию, берясь за любую низкооплачиваемую работу и сбивая там уровень заработной платы, и без того невысокий из-за экономического кризиса. Местные власти искали выход из положения в депортации нелегальных иммигрантов из Мексики. На американском Юге и без того хрупкая экономика переживала коллапс. Сельские жители массами мигрировали на Север в поисках работы в индустриальных центрах, в частности, Детройте. В районе Великих озёр фермеры, страдая от понижения цен на свою продукцию, заваливали суды делами о частных банкротствах.

Из США кризис распространился на весь остальной капиталистический мир. Промышленное производство сократилось в США на 46 %, в Великобритании на 24 %, в Германии на 41 %, во Франции на 32 %. Курсы акций промышленных компаний упали в США на 87 %, в Великобритании на 48 %, в Германии на 64 %, во Франции на 60 %. Колоссальных размеров достигла безработица. По официальным данным, в 1933 в 32 капиталистических странах насчитывалось 30 млн безработных, в том числе в США 14 млн. Эти обстоятельства требовали государственного вмешательства в экономику, использования методов государственного воздействия на стихийные процессы в капиталистическом хозяйстве с целью избежать потрясений, что ускорило перерастание монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм.

В 1933 г. к власти в США пришёл президент Франклин Рузвельт, кандидат от демократической партии, предложивший американскому народу «новый курс», как стали впоследствии называть его политику. Республиканцы, которых обвиняли если не в наступлении экономического кризиса, то в неспособности справиться с ним, на президентских выборах 1932 г. потерпели сокрушительное поражение и много лет не могли впоследствии занять Белый дом. Успех «Нового курса» был таков, что Рузвельт стал единственным в истории США президентом, которого переизбирали четыре раза подряд, и он оставался у власти до самой своей смерти в 1945 г. Хотя многие меры его администрации были впоследствии признаны спорными, целый ряд нововведений этого периода, например, программа социального страхования, Федеральная корпорация по страхованию вкладов и Комиссия по ценным бумагам и биржам действуют в США до сих пор. Наиболее успешной инициативой президента Рузвельта считается помощь безработным, которых по заказу федерального правительства привлекали к работе в Гражданском корпусе охраны окружающей среды и ряде других правительственных служб.

Хотя меры, принятые администрацией Рузвельта, позволили предотвратить дальнейшее сворачивание производства или, по меньшей мере, облегчили последствия экономического кризиса для широких масс населения, в конечном счёте Великая депрессия закончилась в Америке лишь с началом Второй мировой войны. Администрация начала финансирование военных заказов, в то время как производство продукции гражданского назначения резко сократилось, а её потребление стало квотированным. Это позволило экономике справиться с трудностями. С 1939 по 1944 гг. производство выросло почти в два раза. Безработица упала с 14 % в 1940 г. до менее 2 % в 1943 г., хотя трудовые ресурсы выросли на 10 миллионов человек.

Вторая мировая война (1939—1945)

Как и во время Первой мировой войны, Соединённые Штаты долго не вступали во Вторую мировую войну. Однако уже в сентябре 1940 г. США по программе ленд-лиза оказывали помощь вооружением Великобритании, после оккупации Франции сражавшейся в одиночку с нацистской Германией. США также поддерживали Китай, который вёл войну с Японией и объявили эмбарго на поставки нефти в Японию. После нападения Германии на СССР в июне 1941 г. программа ленд-лиза была распространена и на СССР.

7 декабря 1941 года Япония неожиданно напала на американскую военно-морскую базу в Перл-Харборе, оправдывая свои действия ссылками на американское эмбарго. На следующий же день США объявили войну Японии. В ответ на это Германия объявила войну США.

На тихоокеанском театре военных действий ситуация для США сначала складывалась неблагоприятно. 10 декабря 1941 года японцы начали вторжение на Филиппины, и к апрелю 1942 полностью их оккупировали. Большая часть находившихся там американских и филиппинских войск попала в плен. Но Битва при атолле Мидуэй 4 июня 1942 года стала переломным моментом в войне на Тихом океане.

8 ноября 1942 года американские войска под командованием генерала Дуайта Эйзенхауэра в составе трёх корпусов (западный, центральный и восточный) при поддержке одной английской дивизии высадились на Атлантическом побережье Марокко и на Средиземноморском побережье в Алжире, на территориях подконтрольных марионеточному правительству Виши. К маю 1943 года немецкие и итальянские войска в Северной Африке были разбиты.

10 июля 1943 года американская 7-я армия и 8-я английская армия успешно высадились на южном побережье Сицилии. Итальянцы уже давно понимали, что война, в которую втянул их дуче, не отвечает интересам Италии. Король Виктор Эммануил III принял решение арестовать Муссолини. Когда 25 июля 1943 Муссолини был арестован, новое правительство Италии во главе с маршалом Бадольо начало тайные переговоры с американским командованием на предмет заключения перемирия. 8 сентября Бадольо официально объявил о безоговорочной капитуляции Италии, а 9 сентября 1943 г. американская 5-я армия высадилась в районе Салерно.

Согласно решению Тегеранской конференции, где встретились Рузвельт, Черчилль и Сталин, второй фронт войны с Германией был открыт 6 июня 1944 года, когда войска США, Великобритании и Канады высадились в Нормандии. Операция закончилась 31 августа освобождением всей северо-западной части Франции. Париж был освобождён 25 августа при поддержке со стороны французских партизан. 15 августа американско-французские войска высадились на Юге Франции, где освободили города Тулон и Марсель. После ряда военных неудач осенью-зимой 1944 — в конце марта 1945 года 6-я, 12-я и 21-я группы армий союзников форсировали Рейн, и в апреле окружили и разгромили Рурскую группировку немецких войск. 25 апреля 1-я американская армия встретилась с советскими войсками на реке Эльба. 8 мая нацистская Германия капитулировала.

На тихоокенанском театре военных действий в октябре 1944 года произошло крупнейшее в истории морское сражение в заливе Лейте. Японский флот понёс катастрофические потери, после чего американские ВМС получили абсолютное господство на море. Японская авиация также понесла катастрофические потери от превосходящих её ВВС США. 20 октября американцы под командованием генерала Дугласа Макартура начали высадку на острове Лейте (южные Филиппины) и очистили его от японских войск к 31 декабря. 9 января 1945 года американцы высадились на главном острове филиппинского архипелага Лусон. В течение января-февраля большая часть японских войск на Лусоне была разгромлена, а 3 марта - освобождена Манила. К маю большая часть Филиппин была освобождена, лишь остатки японских войск в горах и джунглях продолжали сопротивляться до августа.

19 февраля 1945 года морская пехота США высадилась на острове Иводзима, где японцы оказали сильное сопротивление. Тем не менее, к 26 марта остров был захвачен. 1 апреля американские войска высадились на острове Окинава при поддержке ВМФ США и ВМФ Великобритании и захватили его к 22 июня.

В июле 1945 года союзники предъявили Японии ультиматум, но она отказалась капитулировать. 6 августа американский бомбардировщик B-29 Superfortress сбросил атомную бомбу на Хиросиму, а 9 августа на Нагасаки, что привело к огромным разрушениям (см. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки). Это единственный в истории человечества пример боевого использования ядерного оружия. 15 августа император Хирохито объявил о безоговорочной капитуляции Японии. Акт о капитуляции Японии был подписан 2 сентября 1945 года на борту линкора ВМС США «Миссури».

США в период холодной войны (1945—1991)

Начало холодной войны и Движение за гражданские права (1945—1964)

В истории США 1945—1964 годы были периодом экономического роста и процветания. В политическом отношении это был период триумфа Движения за гражданские права чернокожих, которое покончило с законами о расовой сегрегации в южных штатах[26].

4 декабря 1945 года Конгресс США одобрил вступление в Организацию Объединённых Наций, тем самым отойдя от традиционной политики изоляционизма в сторону большей вовлеченности в международные отношения. После Второй мировой войны США стали наряду с СССР одной из двух мировых сверхдержав и началась «холодная война», в которой оба государства пытались увеличить своё влияние в мире и начали гонку вооружений. Результатом стала серия конфликтов, включая Корейскую войну и Карибский кризис. Одним из последствий холодной войны была также «космическая гонка» между США и СССР.

Первая половина 50-х годов была отмечена эпохой маккартизма, выражавшемся в резком антикоммунизме и гонениями на политических оппонентов, которых называли «антиамерикански настроенными». Эти годы сопровождались также усилением пропаганды расизма и шовинизма. Однако ко второй половине 1950-х годов постепенно набирает силу борьба против расовой сегрегации и в 1963 году Джон Кеннеди под давлением многочисленных протестов вносит в конгресс законопроект о гражданских правах, запрещающий сегрегацию во всех общественных местах.[27]

Белый дом в этот период занимали преимущественно демократы Гарри Трумэн (1945—1953), Джон Кеннеди (1961—1963) и Линдон Джонсон (1963—1969), но большую часть 1950-х годов президентом оставался республиканец Дуайт Эйзенхауэр (1953—1961). В 1960 г. президентом США был избран харизматичный лидер Джон Кеннеди. Он был застрелен в Далласе (Техас) 22 ноября 1963 года, и его убийство стало шоком для граждан США.

Контркультурная революция и разрядка (1964—1980)

Пришедший в 1963 году к власти президент Линдон Джонсон провозгласил политику «Великого общества», под которым понимались меры по уменьшению социального неравенства. На протяжении 1960-х годов было начато осуществления целого ряда социальных программ. Расовая дискриминация была запрещена законом.

В этот период Соединённые Штаты ввязались во Вьетнамскую войну, непопулярность которой способствовала появлению антивоенных общественных движений, в частности, среди женщин, меньшинств и молодёжи. Феминизм и движение за защиту окружающей среды начали играть заметную роль во внутренней политике. Кроме того, США, как и большую часть западного мира, в 1960-х годах захватила «контркультурная революция».

В 1969 году преемником Линдона Джонсона на посту президента США стал Ричард Никсон. К этому времени послевоенный период экономического процветания закончился и, в США наступил глубокий экономический кризис 1970-х годов, объяснявшийся обострением международной экономической конкуренции, за которым последовало резкое повышение цен на нефть и другие товары. Хотя на выборах Никсон обещал закончить войну во Вьетнаме, но она продолжилась ещё несколько лет, несмотря на протесты американских граждан (примером антивоенных демонстраций является статья Расстрел в Кентском университете). Лишь в 1973 году американские войска всё же были выведены из Южного Вьетнама после заключения Парижского соглашения. Американцы потеряли за время войны 58 тыс. человек. Никсон использовал выгодный для США конфликт между Советским Союзом и КНР, пойдя на сближение с КНР. В холодной войне наступила оттепель, известная как разрядка. В августе 1974 года Никсон был вынужден с позором уйти в отставку из-за Уотергейтского политического скандала. При его преемнике Джеральде Форде проамериканский южновьетнамский режим пал.

В 1976 году президентом США был избран Джимми Картер. В США страдали от энергетического кризиса, экономический рост замедлился, безработица и процентные ставки по кредитам оставались высокими. На мировой арене Картер был известен как посредник при заключении Кемп-Девидских соглашений между Израилем и Египтом. В 1979 году иранские студенты захватили американское посольство в Тегеране и взяли в заложники 52 американских дипломата. Картер не справился с урегулированием этого конфликта и проиграл выборы 1980 года республиканцу Рональду Рейгану, обещавшему «принести утро в Америку».

«Рейганомика» и конец холодной войны (1981—1991)

Придя к власти Рейган начал осуществлять так называемую политику «рейганомики», состоявшую в стимулировании производства путём снижения налогообложения при одновременном урезании социальных программ. В 1982 году США пережили ещё одну кратковременную рецессию, когда уровень безработицы и количество банкротств были близки к уровню Великой депрессии. Но со следующего года ситуация резко изменилась: инфляция упала с 11 % до 2 %, безработица до 7,5 %, и экономический рост увеличился с 4,5 % до 7,2 %. По меньшей мере отчасти это объясняется падением цен на нефть и распространением энергосберегающих технологий.

Вначале Рейган придерживался курса на жёсткое противостояние с СССР и назвал Советский Союз «империей зла». Но приход к власти в СССР в 1985 году Михаила Горбачёва и начатая им политика перестройки изменили советско-американские отношения. Рейган четыре раза встречался с Горбачёвым и подписал Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Их партнёрство ускорило конец холодной войны и падение Берлинской стены.

Новейшая история США (с 1991)

Теракты 11 сентября 2001 года и война с терроризмом

Финансовый кризис и рецессия

Интересные факты

  • Первые колонисты начали отмечать День независимости первыми и ввели эту традицию в США.
  • Джинсовая одежда появилась благодаря Levi Strauss people в качестве рабочей.
  • Американский флаг называют the Stars and Stripes («Звёзды и полосы»).
  • Национальный символ США — белоголовый орлан.

См. также

Напишите отзыв о статье "История США"

Примечания

  1. Schecter, Barnet. The Battle for New York: The City at the Heart of the American Revolution. Walker & Company. New York. October 2002. ISBN 0-8027-1374-2
  2. McCullough, David. 1776. Simon & Schuster. New York. May 24, 2005. ISBN 978-0-7432-2671-4
  3. David Hackett Fischer, Washington’s Crossing (2005)
  4. Michael O. Logusz, With Musket And Tomahawk: The Saratoga Campaign and the Wilderness War of 1777 (2010)
  5. Howard Jones, Crucible of power: a history of American foreign relations to 1913 (2002) p. 12
  6. Henry Lumpkin, From Savannah to Yorktown: The American Revolution in the South (2000)
  7. Richard M. Ketchum, Victory at Yorktown: The Campaign That Won the Revolution (2004)
  8. Ronald Hoffman, and Peter J. Albert, eds. Peace and the Peacemakers: The Treaty of 1783 (1986).
  9. Советская историческая энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1973—1982.
  10. Альперович М. С., Слёзкин Л. Ю. История Латинской Америки (с древнейших времён до начала XX в.). — Учебное издание. 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Высш. шк., 1991.
  11. Bruce E. Baker, What Reconstruction Meant: Historical Memory in the American South (2007)
  12. Robert M. Utley, and Wilcomb E. Washburn, Indian Wars (1987) pp 220-79.
  13. Neil Harris, "The Gilded Age Revisited: Boston and the Museum Movement, " American Quarterly Vol. 14, No. 4 (Winter, 1962), pp. 545—566 [www.jstor.org/stable/2710131 in JSTOR]
  14. Edward C. Kirkland, Industry Comes of Age: Business, Labor, and Public Policy, 1860—1897 (1961) pp 400—405
  15. Paul Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers (1987) p 242
  16. Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers (1987) p. 243
  17. Burton W. Folsom, and Forrest McDonald, The Myth of the Robber Barons: A New Look at the Rise of Big Business in America (1991)
  18. John D. Buenker, John C. Burnham, and Robert M. Crunden, Progressivism (1986) pp 3-21
  19. James H. Timberlake, Prohibition and the progressive movement, 1900—1920 (1970) pp 1-7
  20. On purification, see David W. Southern, The Malignant Heritage: Yankee Progressives and the Negro Question, 1901—1914, (1968); Southern, The Progressive Era And Race: Reaction And Reform 1900—1917 (2005); Steven Mintz, «Beaner Restriction» in [www.digitalhistory.uh.edu/database/article_display.cfm?HHID=421 Digital History]; Norman H. Clark, Deliver Us from Evil: An Interpretation of American Prohibition (1976) p 170; and Aileen Kraditor, The Ideas of the Woman Suffrage Movement: 1890—1920 (1967). 134-36
  21. George Mowry, The California Progressives (1963) p 91.
  22. Daniel T. Rodgers, Atlantic Crossings: Social Politics in a Progressive Age (1998)
  23. Lewis L. Gould , America in the Progressive Era, 1890—1914 (2000)
  24. David B. Tyack, The One Best System: A History of American Urban Education (Harvard UP, 1974), p. 39
  25. Справочник США. ОГИЗ, 1946 г., с. 127.
  26. James T. Patterson, Grand Expectations: The United States, 1945—1974 (1988) pp 771-90
  27. Болховитинов, Николай Николаевич. История США в четырех томах: 1945-1987. М:Наука, 1987

Литература

  • Овинников Р. С. Зигзаги внешней политики США. От Никсона до Рейгана. М.: Политиздат, 1986.
  • Макинерни, Дэниел. США. История одной страны = A TRAVELLER'S HISTORY OF THE USA. — Мидгард, Эксмо, 2009. — 736 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-699-33475-9.
  • Иванян Э. А. История США: Пособие для вузов. — М.: Дрофа, 2004.

Ссылки

  • [ist.p16q48.firstvds.ru/us.html Книга «Становление американского государства»] ISBN 5-02-027342-2
  • [www.grinchevskiy.ru/ История США в документах]
  • [www.onrevolution.narod.ru/ Документы истории США]
  • [www.p12.nysed.gov/biling/docs/hs_ushistory_gov_russian.pdf High School Level United States History & Government Glossary English-Russian] - New York State Department of Education

Отрывок, характеризующий История США

– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.