Барон Уиллоуби де Эрзби

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Барон Уиллоуби де Эрзби (англ. Baron Willoughby de Eresby; [ˈwɪlɵbi ˈdɪərzbi]) — один из дворянских титулов средневековой Англии, сохранившийся до настоящего времени.

Титул был создан в 1313 году по судебному постановлению для Роберта де Уиллоуби из поместья Эрзби, что было расположено неподалёку от Спилсби, графство Линкольншир. Роберт Берти, 14-й барон Уиллоуби де Эрзби, в 1626 году был пожалован титулом графа Линдси. Его пра-правнук, 4-й граф и 17-й барон, в 1706 году получил титул маркиза Линдси, а в 1715 году — герцога Анкастера и Кестевена. После смерти Роберта Берти, 4-го герцога Анкастера (пра-правнука 1-го герцога) титулы графа, маркиза и герцога перешли к его дяде, а титул барона Уиллоуби де Эрзби был временно отменён. На него претендовали две сестры 4-го герцога Анкастера — леди Присцилла и леди Джорджиана. Наконец, в 1780 году титул был восстановлен для Присциллы, чьим мужем был Питер Бёррелл, 1-й барон Гвидир. Их сын Питер унаследовал оба баронства. После смерти единственного сына Питера, Элбирика, следующим бароном Гвидир стал его двоюродный брат, а права на титул барона Уиллоуби де Эрзби оспаривали две его сестры — Клементина, супруга Гилберта Джона Хиткоута, 1-го барона Эвеланда, и Шарлотта, супруга Роберта Джона Каррингтона, 2-го барона Каррингтона. В 1871 году вопрос об обладании титулом был решён в пользу Клементины. Её наследником стал её сын, Гилберт, 2-й барон Эвеланд и 25-й барон Уиллоуби де Эрзби. В 1892 году для него был возрождён титул графа Анкастера, созданный для его предков по материнской линии в 1715 году. После смерти в 1983 году его внука, Гилберта Хиткоута-Драммонда-Уиллоуби, титулы графа Анкастера и барона Эвеланда вышли из употребления, а титул барона Уиллоуби де Эрзби унаследовала единственная дочь Гилберта Хиткоута, Нэнси, которая по сей день является его обладательницей.

С 1626 года титул барона Уиллоуби де Эрзби стал ассоциироваться с должностью лорда великого камергера, которая по решению Палаты лордов была передана Роберту Берти после смерти Генри де Вера, графа Оксфорда, ранее занимавшего этот пост. В связи с кончиной 4-го герцога Анкастера и Кестевена в 1779 году должность была поделена в равных долях между его сёстрами — Присциллой и Джорджианой. Впоследствии титул барона Уиллоуби де Эрзби был связан с большей по размеру долей, которая принадлежала младшей из сестёр, Джорджиане, маркизе Чамли. Её доля в полном объёме передавалась по наследству, в то время как доля Присциллы ещё несколько раз подвергалась разделу между её наследниками. В настоящее время только четверть этой должности находится во владении носителя титула.

Шесть раз титулом владела женщина, более чем каким-либо другим, за исключением титула барона де Рос.

Семейство обосновалось в замке Гримсторп в Иденгеме близ Борна, графство Линкольншир, и в замке Драммонд в Пертшире, Шотландия. Изначально замок Драммонд являлся собственностью графов Драммонд из Перта.



Бароны Уиллоуби де Эрзби (1313)

Напишите отзыв о статье "Барон Уиллоуби де Эрзби"

Ссылки

  • [www.thepeerage.com/i3024.htm#s47554 Willoughby de Eresby — thepeerage.com] (англ.). [www.webcitation.org/67hCLbwa4 Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].
  • [www.cracroftspeerage.co.uk/online/content/WilloughbyE1313.htm Willoughby de Eresby, Baron (E, 1313)] (англ.). [www.webcitation.org/67hCM3Ijs Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Барон Уиллоуби де Эрзби

Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.