Барон Стрейндж

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Барон Стрейндж — наследственный титул, созданный четыре раз в системе Пэрства Англии (1295, 1299, 1325, 1628 годы)





Креация 1295 года

Впервые титул барона Стрейнджа был создан в 1295 году для Роджера де Стрейнджа (ум. 1311), который был вызван в том же 1295 году в парламент как лорд Стрейндж. После его смерти в 1311 году титул прервался.

Креация 1299 года

Вторично титул барона Стрейнджа был создан в 1299 году для Джона Ле Стрейнджа (ок. 1254—1309), который в 1299 году был вызван в Палату лордов как лорд Стрейндж. Этот титул также часто называют «барон Стрейндж де Нокин» или «барон Стрейндж из Нокина». Джоан де Стрейндж, 9-я баронесса Стрейндж, в 1482 году стала женой Джорджа Стэнли, 9-го барона Стрейнджа (1460—1503), сына Томаса Стэнли, 1-го графа Дерби. Джордж Стэнли был вызван в парламент как лорд Стрейндж по праву жены. Их сын Томас Стэнли унаследовал титулы 2-го графа Дерби и 10-го барона Стрейнджа.

В 1594 году после смерти Фердинандо Стэнли, 5-го графа Дерби и 13-го барона Стрейджа (1559—1594), титул графа Дерби унаследовал его младший брат, Уильям Стэнли, 6-й граф Дерби (1561—1642). На титулы барона Стрейнджа и барона Моэна из Данстера и Стэнли стали претендовать три дочери покойного графа, леди Энн Стэнли (1580—1647), леди Фрэнсис Стэнли (1583—1636) и леди Элизабет Стэнли (1588—1633). В течение следующих 327 лет титул барона Стрейнджа оставался в состоянии неопределенности.

В 1921 году титул был восстановлен для Элизабет Фрэнсис Филиппс, виконтессы Сент-Дэвидс (1884—1974), которая стала 14-й баронессой Стрейндж. Она была второй женой Джона Филиппса, 1-го виконта Сент-Дэвидса (1860—1938). Также в том 1921 году она получила титулы баронессы Хангерфорд и баронессы де Молинс. В 1974 году после смерти Элизабет Фрэнсис Филиппс титулы унаследовал её сын, 15-й барон Стрейндж, который уже сменил своего отца в качестве 2-го виконта Сент-Дэвидса. По состоянию на 2013 год обладателем титула являлся внук 2-го виконта, Родри Колвин Филиппс, 4-й виконт Сент-Дэвидс и 17-й барон Стрейндж (род. 1966).

Креация 1325 года

В третий раз титул барона Стрейнджа был создан в 1325 году для сэра Эвбула ле Стрейнджа (ум. 1335), который был вызван в парламент в качестве лорда Стрейнджа. В 1335 году после его смерти титул прервался.

Креация 1628 года

Уильям Стэнли, 6-й граф Дерби (1561—1642), ошибочно именовался бароном Стрейнджем после смерти своего старшего брата, Фердинандо Стэнли, 5-го графа Дерби, в 1594 году. В 1628 году его сын и наследник, Джеймс Стэнли (1607—1651), был вызван в Палату лордов в качестве лорда Стрейнджа. Когда было обнаружено, что претензии его отца на баронство были ошибочны, было решено, что существует два баронства Стрейндж, креации 1299 года, находящейся в состоянии неопределенности, и креации 1628 года, созданной «случайно». Джеймс Стэнли позднее сменил своего отца в качестве 7-го графа Дерби.

В 1702 году после смерти Уильяма Стэнли, 9-го графа Дерби и 3-го барона Стрейнджа (1655—1702), графство унаследовал его младший брат, Джеймс Стэнли, 10-й граф Дерби (1664—1736), а на баронство стали претендовать две дочери покойного графа, леди Генриетта и леди Элизабет. После смерти леди Элизабет в 1714 году её сестра Генриетта Стэнли (1687—1718) была признана как 4-я баронесса Стрейндж. Её первым мужем был Джон Энсли, 4-й граф Англси (1676—1710), вторично вышла замуж за Джона Эшбурнхема, 1-го графа Эшбурнхема (1687—1737). Леди Стрейндж наследовала её дочь от второго брака, Генриетта Бриджит Эшбурнхем, 5-я баронесса Стрейндж (ум. 1732). Тем не менее, она умерла незамужней в раннем возрасте, её наследовал Джеймс Стэнли, 10-й граф Дерби (1664—1736), который стал 6-м бароном Стрейнджем

Лорд Дерби был бездетным, ему наследовал в звании барона его двоюродный брат, Джеймс Мюррей, 2-й герцог Атолл (1690—1764), который стал 7-м бароном Стрейнджем. Он был внуком леди Амелии Энн Софи Стэнли, дочери Джеймса Стэнли, 7-го графа Дерби. После его смерти титулы герцога и барона были разделены. Новым герцогом стал его племянник, Джон Мюррей, 3-й герцог Атолл (1729—1774), а баронский титул перешел к его дочери Шарлотте Мюррей, 8-й баронессе Стрейндж (1731—1805). Она вышла замуж за своего двоюродного брата, Джона Мюррея, 3-го герцога Атолла. Им наследовал их сын, Джон Мюррей, 4-й герцог Атолл и 9-й барон Стрейндж (1755—1830). В 1786 году для него были созданы титулы графа Стрейнджа и барона Мюррея из Стэнли (Пэрство Великобритании). В 1957 году после смерти его праправнука, Джеймса Стюарта-Мюррея, 9-го герцога Атолла и 14-го барона Стрейнджа (1879—1957), титулы герцога Атолла и барона Стрейнджа были разделены.

На баронский титул претендовали потомки трех дочерей 4-го герцога Атолла, леди Шарлотты, леди Амелии Софии и леди Элизабет. В 1965 году королева Елизавета пожаловала баронский титул Джона Драммонду из Мэггинча (1900—1982), который стал 15-м бароном Стрейнджем. Он был правнуком леди Шарлотты и её второго мужа, адмирала сэра Адама Драммонда из Мэггинча. Тем не менее, после его смерти в 1982 году на баронский титул стали претендовать его три дочери, Джейн Черри (1928—2005), Хизер Мэри (род. 1931) и Маргарет Эйприл Ирэн (род. 1939). В 1986 году титул был передан старшей дочери, Джейн Черри, которая стала 16-й баронессой Стрейндж. Она была женой капитана Хамфри ан Эванса (1922—2009), который вместе со своей женой принял фамилия «Драммонд из Мэггинча» в 1965 году. Леди Стрейндж была одной из девяноста избранных наследственных пэров, которые остались в Палате лордов после принятия Акта Палаты лордов 1999 года. В 2005 году после её смерти титул унаследовал её старший сын, Адам Хамфри Драммонд из Мэггинча, 17-й барон Стрейндж (род. 1953), который является настоящим носителем этого титула.

Бароны Стрейндж, первая креация (1295)

Бароны Стрейндж де Нокин, вторая креация (1299)

Бароны Стрейндж, третья креация (1325)

Бароны Стрейндж, четвертая креация (1628)

Титул лорда Стрейнджа использовался в качестве титула учтивости графами Дерби до Джеймса Стэнли, лорда Стрейнджа (1716—1771), канцлера герцогства Ланкастер (1762—1771). Он был старшим сыном Эдуарда Стэнли, 11-го графа Дерби (1689—1776), который, в отличие от своего родственника, 10-го графа Дерби, не пользовался титулом барона Стрейнджа (титул перешел к семейству Мюррей). В настоящее время наследники графов Дерби использует в качестве титула учтивости титул лорда Стэнли.

См. также

Источники

  • Kidd, Charles, Williamson, David (editors). Debrett’s Peerage and Baronetage (1990 edition). New York: St Martin’s Press, 1990
  • [www.leighrayment.com/ Leigh Rayment’s Peerage Pages]
  • [www.thepeerage.com thepeerage.com]

Напишите отзыв о статье "Барон Стрейндж"

Отрывок, характеризующий Барон Стрейндж

Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.